Но как только они, довольно неосторожно, подошли ко двору Егорки, какая-то тень метнулась прочь и скрылась во тьме ночи. "Леший его забери, – выругался Никодим. – Кто таков? Еремей, Карп, – в избу. А мы попробуем следом за тем". Никодим, Григорий и отец Офонасий поспешили в темноту за беглецом. Однако быстро их погоня остановилась. Темень, хоть глаз выколи, в какую сторону кинулся беглец – неясно. Вернулись к избе, надеясь на удачу. Напрасно. В избе, рассказали Еремей и Карп, родители Егорки, братья с семьями, не причастные к делу, семья самого Егорки, а Егорки – нет как нет. "Значит, это он сбежал, – вывел Никодим. – Как дальше поступим? Можно, конечно, Силантия тряхнуть и выведать, где сейчас искать Егорку. Но ведь тогда возвращаться. Нет охоты. А?" – "Всё равно по темну мы его не найдём", – сказал Еремей. "Верно". – "Может, собаку попробовать?" – предложил отец Офонасий. – "Собаку?" – "Есть здесь два брата-охотника, Анисим и Клим. У них собака есть. Говорят, нюхливая очень". – "А что? Попытка – не пытка. А? Давайте, пока след не простыл, или дождь не пошёл".
Всполошили семью Анисима и Клима, их подняли на ноги. Пёс, со странной кличкой Искайка, которому дали понюхать онучи Егорки, покрутился по месту, где видели Егора, и пошёл по следу. Люди, при свете наскоро сделанных светочей, поспешили за ним. Пёс бежал все быстрее и быстрее, пока не уткнулся в речку. "Может потерять след, если по воде ушёл", – сказал один из братьев-охотников, Клим. Перешли речку, пустили Искайку, и он, не сразу, опять напал на след. "Похоже, очень торопился или испугался. Не додумался по воде подальше уйти”, – рассудил Клим.
От реки следы повели через поле к лесу. В лесу двигаться стало сложней, и из-за ещё более сгустившейся темноты, и из-за сучьев и кореньев, так и подворачивающихся под ноги, из-за ветвей, норовящих хлестнуть по щеке или ткнуть в глаз. Так и казалось, что леший таким неласковым способом встречает непрошеных гостей. "Погоди! – остановил всех Никодим. – Отдышимся малость". Люди послушно остановились для отдыха. "Пёс-то по следу идёт, не мает понапрасну? Леший его не водит?" – "Что ты! Он умный", – ответил Анисим. "Куда ведёт, понимаешь?" – "Должно быть к болотам". – "К болотам это правильно, – сказал отец Офонасий. – От них, от всех, болотным духом пахло". – "Эх, – пожаловался Никодим, – только новые сапоги справил. На тебе, по лесам, по болотам. Измочалю". – "Это ты и не сомневайся, Никодим, измочалишь. Как есть измочалишь”, – поддержал целовальника Григорий и вздохнул сочувственно. Никодима не очень ободрила такая поддержка. Он закряхтел, вставая с поваленного ствола дерева, на котором сидел, и распорядился: "Будя отдыхать. Пошлите". Погоня возобновилась. И чем дальше они двигались, тем водянистее становилась почва. В самом деле, они приближались к болоту, месту, которое чаще всего окрестные жители избегали посещать.
"Чу!" – вдруг насторожился Яким. "Что?" – спросил Никодим. Все замерли. "Как будто послышалось что. Голос". – "Свет какой-то", – сказал Григорий. "Где?" – "А вон где", – Григорий указал немного влево, где по стволам берёз прыгали неровным светом красноватые блики. "Неужто пришли? Тихо подходим и окружаем скрытно. А там я знак подам". Рассвет уже забрезжил, но робко сквозь разрывы туч. Подкрадываясь в направлении света, они увидели небольшую поляну, почти правильно круглую. В середине горел большой костёр подле истукана, идола, сделанного из дерева. Между идолом и огнём, в косматой одежде, с посохом в руках, стоял волхв. Как и положено волхву, он волховал, произнося какие-то заклинания и вскидывая руки к идолу. Перед костром ниц лежал человек, наверное, Егор. Из-за берёзы вышел Никодим и махнул рукой. Все приняли это за знак и тоже вышли из укрытий, взяв волхва, Егорку и идола в кольцо. Пёс залаял и рванулся к волхву, но Анисим удержал его. Волхв обернулся к ним: "А-а, пожаловали". – "Сдавайся по добру, не то…" – предупредил Никодим. "Ваша взяла", – признал волхв. Кривой Егор поднялся и тоже повел себя покорно. "А ты, поп, не радуйся, – обратился волхв к отцу Офонасию. – Не всегда ваш верх будет". – "Я радуюсь только одному, человече. Что ты Баженку, который случайно забрёл к вам, не пожертвовал вот этому идолищу, как сначала хотел, а отпустил. Это хорошо, это по добру. Жизнь человеческую не отняли". – "А за моей жизнью пришёл? Меня ведь на костёр за волхование по вашим законам". – "Ты разве не знал, на что шёл?" – "Я знаю то, чего ты, поп, не знаешь".
Что дальше произошло, видел только отец Офонасий, потому что волхв сделал шаг в сторону за пламя костра, и так получилось, что от взгляда других он скрылся. Теперь волхв швырнул в огонь какой-то порошок, который вспыхнул яркой вспышкой, ослепившей отца Офонасия. А дальше, уверял отец Офонасий, волхв кувыркнулся и… обернулся в волка. Волк одним прыжком сиганул в ближайшие кусты и скрылся.
"Обознался ты, отче, – не верил ни Никодим, ни иже с ним. – Он в лохматой одежке был. Стал на карачки и рванул в кусты. Сам говорил, "медведь" такое же вытворял". Подумав, Никодим добавил: "Ох-хо-хо, пропали сапоги, пропали". Отец Офонасий переубеждать никого не стал, только развёл руками. Слишком быстро всё произошло, да и не в его интересах было заставлять мужиков думать иначе, в пользу волхва. Поддержать священника мог бы Искайка, в момент обращения волхва в волка что-то почувствовавший и прижавшийся к коленям Анисима. Но Искайка был безмолвен и лишь поскуливал. Погоня за волхвом ничего не дала. Искайка идти по следу отказался.
По осмотру поляна оказалась настоящим капищем. Возле идола, в кострище, нашли кости животных, приносимых в жертву. Козлов да баранов. Неподалёку от идола увидели вырезанную прямо по земле фигуру лебедя и какие-то таинственные знаки. Никто из присутствующих смысл увиденного объяснить не мог, хотя вспомнили, что в старину старинную на этом месте действительно находилось капище языческое.
Так что не получалось, что дело произошедшее только татьба-воровство. Появившийся в округе волхв со своим "медведем" имел твёрдое убеждение возродить языческую "веру предков". Действовал он, якобы, от целого сообщества единомышленников. "Медведь", спасённый когда-то, где-то волхвом, был предан тому по-собачьи. Волхвом же и подготовлен невероятно выдавать себя за медведя, обладая как медвежьей силой, так и кошачьей ловкостью. Знал волхв толк и в разных мазях, порошках и травах. Потому и горели огнём глаза "оборотня", а из пасти вырывалось адское пламя.
Волхв первым в оборот взял Егорку, подкараулив его как-то у леса. Егор легко поддавался внушению через свою неиссякаемую строптивость. Пойти против общего мнения для него всегда было всласть. А через Егора был окручен и Силантий, одного поля ягода со сродным братом. Так и стали подручными в лихоимстве да разносчиками слухов.
"Нет, не было у них такой возможности подчинить язычеству округу, – рассуждал отец Офонасий. – Ни церковь наша, ни власть светская не допустили бы. Что они против властей? Но беды и шкоды разной из своей мечты могли б много наделать".
К полудню вернулись в Почайку. "Что ж, прощай отец Офонасий, – говорил Никодим, собираясь в дорогу и садясь на свою кобылку. – Ещё раз довелось нам с тобой через год в деле встретиться". – "Прощай и ты, Никодим. В следующий раз, может, доведётся и по хорошему случаю встретиться". Отряд Никодима двинулся по дороге в уезд. Преступников везли на телеге. Конечно, их могли бы и пешком погнать, но так и не решились развязывать "медведя". Он лежал в телеге туго скрученный двумя верёвками. Всё же что-то нечеловеческое было как в его облике, так и в силе, и в повадках.
