"Как кличут? – вцепился с ходу в него Никодим. – Так вот, Петруша, сейчас нам обстоятельно расскажешь, что да как. А мы записывать будем, Петруша. Так что, думай хорошо, когда говорить будешь. Что писано пером, потом не вырубишь". – "А что мне думать, – почёсывая живот, отвечал Петруша. – Что видел, то и обскажу". – "Правильно, только что видел, что было, а придумывать не надо, Петруша, – наставлял Никодим. – А отец Офонасий всё точно запишет. Так, батюшка?"-"Так, сын мой". – "Одним делом, пошлите за овин, – предложил староста, – на месте и обскажет. Так даже яснее получится. А записать и потом можно".

Отправились за овин, в который свозились снопы хлеба для просушки. Пётр, заложив одну руку за пояс на животе, взялся "обстоятельно" описывать случай.

"Позавчера, значится, иду я от речки, уже вечер, солнышко садилось. Поднимаюсь, значится, от речки посюда тропой, глядь, лежит кто-то вот здесь, на этом месте, и руки раскинул. Заснул, думаю, кто, умаявшись. Не пьян же, кто в страду пьет. Глядь, а это Митрий, в крови. Тронул. его, он захрипел. Смотрю, в руке нож. Испугался я, хотел убежать. А потом к Митрию, к дяде Луке домой, побежал. Да на Ефима с дядей Лукой и наткнулся. Вот и весь мой рассказ". – "А не видел ли ты кого, Петрушка, когда шёл сюда или после?" – спросил Никодим. "Нет, никого", – уверенно ответил Петр.

"Может, слышал что?" – спросил сотник. На этот раз Пётр задумался, но потом опять отрицательно замотал головой: "Нет, ничего. А Митрий лишь хрипел. Ни слова, кто его так".

"Ладно. А вот, Петя, такой вопрос, – опять взялся Никодим. – Видно было, что перед смертью, у Митрия пена изо рта шла?"

"Да, была пена, – припомнил Петр, наморщив лоб. – Я и сам тогда подумал, что он сам себя ножичком полоснул".

"Ну, это не твоего ума дело, Петрушка, – властно окоротил Никодим. – Постой в стороне, может ещё пригодишься, а слова твои потом запишем".

"Что же, селяне, по-моему, дело ясное, – обратился ко всем целовальник. – Сам себя Митрий лишил живота. Запишем все складненько да ладненько, да и с плеч долой".

"Рановато, Никодим, курей загоняешь, – заартачился староста. – Ещё место не осмотрели".

"На месте мы. Что даёт?' – немного раздраженно ответил Никодим, обижаясь за свою должность.

"А ты посмотри вот сюда, целовальник", – предложил отец Офонасий, указывая прямо себе под ноги. Никодим посмотрел, куда указывал перст отца Офонасия. Ничего особенного не увидел, на всякий случай осмотрел пыльные сапоги священника. Тот вдруг притопнул одним, притопнул другим, обозначая танцевальные движения. Все засмеялись, кроме Ефима, едва улыбнувшегося, и Никодима, которого поведение священника задевало неприятно.

"Да нет, земляк, не совсем так", – присаживаясь на корточки, сказал сотник."Конечно, – поддержал его староста, – трава помята и вырвана, земля местами взрыхлена".

"Может, вчера или сегодня. И вообще, скотина потоптала", – не сдавался целовальник, оглядываясь на пасущееся за рекой стадо.

"Скотина следы бы оставила, а их нет. А что до травы, то она вон уже как подсохла. Так что, скорее всего, позавчера. Молодец, батюшка".

"Хорошо, позавчера, – гнул своё целовальник, – но могли до или после случая натоптать".

"На все воля Божья, – улыбнулся отец Офонасий, – только кому здесь бороться. А ведь это следы борьбы".

Целовальнику не нравилось, что начала расшатываться уже почти сложившаяся версия дела. А отец Офонасий не унимался. "И ещё здесь", – он подошел к стене овина. "Чёртов поп, когда успел рассмотреть?", – подумал целовальник. Из стены овина торчал небольшой сучок, ничем особенно не примечательный, кроме того, что оказался в крови, засохшей, конечно.

"Так, и что ты из этого выводишь, святой отец?"

"Полагаю так. Боролись двое у стены. Вот и трава тоже потоптана. И одного головой приложили к бревнышку, а он себе о сучочек и ободрал кожу".

Целовальник расстроено оглядел ещё раз сучок в бревенчатой стене овина, подумал и сказал, покачав головой:

"Не скажу, что обрадовал ты меня своей наблюдательностью и рассудительностью, отче. Теперь, понятно, надо убийцу искать. А как его искать, если никого не видели и не слышали? А если и слышали что, никогда не скажете не своим. Так ведь?"

Вытянуть сведения из общины против своих, действительно, было почти невозможно. Здесь целовальник вспомнил о Петре, повернулся к нему и стал внимательно его рассматривать, раздумывая о чём-то тяжело. Пётр, почувствовав недоброе для себя во взгляде целовальника, забеспокоился, а веснушчатое розовое лицо его стало бледнеть.

"Ты что так смотришь на меня, целовальник?" – немного с запинкой спросил он. "Кроме тебя никого здесь не было, получается. Что скажешь?" -"Не я ли убил Митрия? Не душегубец я. За что убивать?" – "И под пыткой тоже самое скажешь?" – допытывался Никодим. "Под какой пыткой?" – кровь прилила Петру к лицу. – "Погоди, Никодим, стращать парня", – вступился староста. "А как нам его слова проверить?"

"Легко проверить, – вставился отец Офонасий. – Стоит лишь проверить, есть ли у него рана на голове от сучочка. У Митрия ведь нет такой?" – спросил он у Ефима.

"Как будто нет", – ответил Ефим.

"Думаю, и у Петра нет", – предположил отец Офонасий.

"Это почему же?" – не поверил Никодим.

"Да росту он маловатого. Не достать ему до сучочка, не подпрыгнув. Вот Митрий мог бы".

Целовальник подвел Петра к "сучочку", примерил – не достаёт. На всякий случай, проверил голову парня под соломенной шевелюрой – чисто, ни ранки тебе, ни царапинки.

"Гуляй, Петя", – сказал ему целовальник.

"Ты бы, брат, расчесал свои снопы, – посоветовал Петру сотник, – а то ходишь, как тот же овин. Кум мой…"

"От ваших проверок волосы дыбом встают", – огрызнулся Петр, хватаясь двумя руками за поясок.

"Что дальше-то делать будем? – закручинился Никодим. – Как убивцу искать?"

Тут все почему-то посмотрели на отца Офонасия, впрочем, больше с любопытством, чем с надеждой. Отец Офонасий перекрестился к чему-то и молчал. Сказал староста: "Для пользы дела надо бы ещё местность осмотреть, пошире. Может, какие следы и найдутся. Кто-то ведь был здесь кроме Митрия".

На этот раз без пререканий и разногласий принялись за осмотр. При этом отец Офонасий, казалось, начал не только осматривать, но и вынюхивать, поводя носом. И почти сразу на тропинке, ведущей от реки, остроглазый сотник обнаружил ореховую скорлупу.

"Это я орешки грыз", – признался Петр и опять забеспокоился.

Тут староста в стороне от тропинки, за кустом, нашёл грязный девичий поясок, утерянный.

"Не твой, Петрушка?" – шутливо спросил целовальник Петра. Пётр шутки не принял. "Поясок ни к чему. Выбрось", – велел целовальник старосте.

"Не выбрасывай, Иван, – попросил вдруг отец Офонасий. – Отмою его, и Настёне-дочке, авось, сгодится. Может, сама будет носить, может кукле отдаст".

Сотник с улыбкой протянул поясок батюшке, и вещь исчезла в рукаве рясы, куда прежде отправился пирог.

"Верно говорят, в поповский карман с головой спрячешься"' – засмеялся Никодим.

"А ещё говорят, – поддержал сотник, – из поповского рукава мужику семеро штанов выходят".

Дружно рассмеялись.

"Стыдно должно быть насмехаться, – покачал головой отец Офонасий, впрочем, без осуждения. – Греха не боитесь".

"Попу лишь палец покажи – а уж он найдёт, какой в том грех", – поддел вновь сотник, расходясь.

"Ну, будя, – оборвал целовальник. – Я вот чего нашёл в траве".