Однако не сам этот вопрос беспокоил власти жгуче. В уезде всполошились из-за поразительного сходства происшествия с событиями семилетней давности в Угличе. Как известно, тогда погиб царевич Дмитрий, последний сын самого Иоанна Васильевича, царя Ивана Грозного, и младший, единокровный, брат тогда царствующего Фёдора Ивановича, царя болезненного да бездетного. Что ж, тут же поползли ядовитые слухи о причастности к смерти царевича ближайшего и влиятельнейшего помощника царя боярина Бориса Годунова. Мол, царь бездетен, есть возможность вскочить на престол выскочке. Сразу же из Москвы снарядили особую комиссию во главе с боярином и князем Василием Шуйским для "обыска", то бишь расследования. Дело так и предстало: то ли царевич сам себя жизни лишил в припадке эпилепсии, играя в ножички, "в тычки", то ли все-таки бедняга убиен был злоумышленниками. Хотя толком никто не видел, как и что случилось, поскольку, по тогдашнему славному русскому обычаю, угличане предались послеобеденному сну. Только представьте, пробил послеобеденный час, и почти вся тогдашняя Россия почивает. В первый момент после пробуждения подозреваемых в злом умысле разъярённые угличане бездоказательно растерзали на месте. Из простодушия, наверное. Ой, быстро наш народ ярится, особо, когда ему есть или спать не дают. Растерзали, убили до смерти. Концы в воду? Так что комиссия московская могла смотреть только на трупы, допрашивая лишь свидетелей. Правда, трупами сильно не любопытствовали, допрашивали свидетелей, "послухов". При этом совсем не допросили мать царевича, Марию Нагую. С одной стороны, оно, конечно, понятно, царской семьи дама, пусть и вдовствующая, да в черноте горя, а с другой – как интересы дела? В общем, вывод следствия оказался таков: зарезался царевич, полоснул себя ножичком по горлу и приказал, уже даже и не пользуясь своим положением в обществе, долго жить. Вывод комиссии утвердил Освященный собор во главе с патриархом Иовом. Да. Царицу Марию Нагую за учинённые по её истерике беспорядки в Угличе и расправу постригли в монахини. Братьев её сослали туда, куда Макар телят не гонял и не собирался. Туда же, а то и подальше, отправили впавших спросонья в ярость мужиков-угличан, тех, кого не повесили. Даже колоколу Углича, бившему набат, язык вырвали и отправили в Тобольск. И ничего, что боярин и князь Василий Шуйский менял впоследствии свои показания несколько раз, в зависимости от ситуации в стране, дело так и осталось тёмным, даже когда судьба-изменница повернулась к Шуйскому просветлённым насмешливым лицом на целых четыре года, в которые он прозябал на царском троне. Но это мы уже вторгаемся во времена смутные, страшные для России.
И вот эта история про царевича Дмитрия неожиданным образом вылупились в захолустном сельце Любачёво, со всеми названными подозрительными совпадениями. К тому же в такое время. Речь не о том, что страда, крестьянам хлеб убирать, молотить да засыпать в закрома амбарные. Речь о государевом деле. Зимой, в феврале, Земский собор избрал боярина Бориса Годунова, царского шурина, царём всея Руси. Сбылось! Не оставил Фёдор Иванович деток, наследников престола после себя, прервалась династия Рюриковичей. А скоро, почти через две недели, на первое сентября (начало нового года по тем временам) назначено венчание Бориса Годунова на царство. И тут он, тутошний Митрий, Лукин сын, окочурился. Да так же загадочно, да с теми же подробностями. А как до Москвы дойдёт, неровен час? Как там рассудят? Умысел? Такой переполох может начаться, что святых выноси и сам беги. Так и пришлось целовальнику Никодиму ввергнуться в разбирательство о душегубстве, а так он всё по разбойным делам лихих людей ловил.
С разбойным людом оно, конечно, опасно, однако, чаще всего, проще. Изловил лихого такого или татя, вора то есть, к примеру, с поличным или указал на него кто из добрых людей – и всё ясно. Не сознается – под пытку его. Даже если и после этого не сознается, выдержит пытку, хоть и избежит смерти, а всю оставшуюся жизнь в темнице проведёт. В этой же чертовой любачёвской истории требуется до истины добраться, размотать клубочек. А ещё важнее отчёт. И чтоб комар носа не подточил, если из Москвы дознаваться станут. Так губной староста наставлял.
Вошедший в избу отец Офонасий, человек лет тридцати, долговязый, русоволосый, одетый в старую рясу, подпоясанную тонкой верёвочкой, широко и сосредоточено перекрестился, как и все входящие в дом, на образа в красном углу. Затем внимательным взглядом больших серых глаз обвёл присутствующих и поздоровался со всеми и как бы с каждым в отдельности.
"Доброго дня и здоровья", – сказал он и при этом повёл своим довольно длинным носом, словно принюхиваясь. Целовальнику это принюхивание почему-то не понравилось, остальные не обратили внимания.
"И тебе не хворать, – поприветствовал священника староста. – Отведай пирога, отец Офонасий".
Священник не отказался от пирога, поблагодарил, но при этом совершил следующее: сунул пирог в глубины рукава рясы, где тот и пропал. "Детям отдаст", – догадался целовальник. Увидев же перевязанного десятника, отец Офонасий, сделав обтекаемый жест рукой у своей щеки, воскликнул: "Ох! Ефим, или какая хворь приключилась?" – "Зубы", – кратко ответил десятник и приложил руку к перевязанной щеке, словно вопросом ему причинили боль.
"Чеснок прикладывай, – посоветовал сотник. – Мне помогло и моему куму тоже помогло, и куме". – "Я прикладываю", – поморщился десятник.
"От переживаний, Ефим", – сказал отец Офонасий, подошёл к десятнику и стал участливо с ним шептаться. – "Погибший – брат десятника, Ефима", – пояснил староста целовальнику. – "Ну?!" – только и выдал тот.
Все вместе обсудили дальнейшие действия: осмотр покойника, места происшествия, опрос свидетелей.
Покойник лежал смиренно на столе в отчем доме. Распоясанный, готовый к пути в мир иной. Сегодня же его предстояло отпеть и захоронить. Опять же, потому что большинство трудились в поле, с покойником сидело лишь несколько старух, да дьяк Тихон читал из толстой книги псалмы и молитвы. Десятник Ефим, войдя в дом, коротко переговорил со скорбящими, и старухи вышли, оставляя покойника следствию. Дьяк остался из любопытства, и на него никто не обратил внимание. Мёртвый Митрий лежал в гробу, казалось, совершенно умиротворенный, без затаённых обид. Шею его обмотали платком, который и скрывал рану с левой стороны.
"В таком месте и малого пореза может хватить для смерти, – заметил целовальник Никодим, опытный в таких делах. – Кровь ключом бьёт". Все в очередь осмотрели поперечную рану. "У него и верхняя губа разбита", – заметил сотник. "Когда в припадке упал, мог разбить, – предположил Никодим и обратился к Ефиму. – А?" – "Наверное, – пожал плечами Ефим. – Бывало". – "А синяк на руке?" – спросил отец Офонасий.
Руки покойника, сложенные на груди, держали горящую свечу. На левой тыльной стороне кисти виден был кровоподтёк.
"На руке? – переспросил Ефим, подошёл к гробу и посмотрел на руки мертвого брата. – А, это. С отцом колесо у телеги чинили, о ступицу ударился".
"А Митрий, помню, левшой был", – уточнил отец Офонасий. – "Да… был, – последнее слово Ефим едва выговорил. Отец Офонасий вплотную подошёл к Ефиму и сказал ему тихо что-то, видимо, утешительное. Даже взял его за руку. Ефим тихо же отвечал священнику.
Осмотрели нож убийства, уже возвращённый в домашнее хозяйство по причине дороговизны изделий из железа. Нож ничего особенного не рассказал, кроме неоспоримого – принадлежал Митрию.
Из избы вышли скопом и направились было к овину, где встретил свою смерть Митрий. Но в это время во двор вошёл малый лет двадцати пяти с копной волос соломенного цвета и раскрасневшимся веснушчатым лицом. Звали его Пётр, он оказался тем человеком, который и нашёл за овином хрипящего, отходящего в мир иной Митрия.
