Опрокинутый оборотень вдруг со страшной силой рванулся вверх и встал на задние лапы, разметав тех, кто боролся с ним, в разные стороны. И только Глеб оказался стоящим напротив оборотня в трёх шагах от него. Глеб, не придумывая ничего нового, согнувшись, весь подобравшись, вновь кинулся на оборотня. В этот раз медведь сумел зацепить Глеба по плечу, но Глеб всё же прорвался и повторно боднул оборотня в пах. Удар в этот раз не вышел очень сильным, хотя медведь охнул, согнулся и замер от боли на мгновенье. Этого мгновения хватило Никодиму и его людям, чтобы опять накинуться на медведя, повалить и начать скручивать и опутывать верёвками злыдня. Тот попробовал сделать последнюю попытку высвободиться. Выпростав лапу, он уже собирался махнуть ею, как секирой, но Никодим рубанул по лапе палашом. "Ах! Мать вашу!" – раздался вопль. Тут на злодея навалились и староста Иван, и сотник Кирилл, и десятник Кирьян. Так оказался повержен оборотень любачёвской округи, почаевский медведь, о котором ещё долго в данной местности будут слагать байки и легенды, одна другой страшнее и не правдивее, и передавать из поколения в поколение. Особо любимым у местных будет рассказ о мужике, который в самое время перед появлением оборотня сел в бурьян по нужде, а когда оборотень явился и рыкнул, мужик рванул по чистому полю со спущенными портками. Человек расстаётся со своим прошлым, смеясь.
Пока мужики уселись прямо возле медведя, чтобы прийти в себя и отдышаться после схватки, Никодим, несмотря на усталость, проявил расторопность, кинулся в бурьян и буквально обшарил его и вытащил за шкирку на всеобщее обозрение маленького человека в серой одежонке с плоским и белым лицом. Рывком Никодим сорвал с лица человека берестяную маску. "Кто таков?" – грубо спросил губной целовальник. Маленький человек молчал. "Да это Силантий, сродный брат кривого Егора, – сказал подошедший отец Офонасий. – Так я и думал. От них одинаково болотным страхом пахнет. Сообщники. Давайте посмотрим, кто там в шкуре такой, что нечеловеческой силой обладает".
Не развязывая путы, разрезали стягивающую веревочку на медвежьей шкуре и в ней увидели крупного человека исполинского роста с могучими мышцами и свирепо вращающимися глазами. "Руку перевяжите, кровью изойду," – прохрипел он. Но ранеными оказались и двое из людей Никодима, и Глеб, которого "медведь" полоснул когтями в последнем броске. Быстро принесли тёплой воды, чистого холста, промыли раны и перевязали каждого.
"И опять похвалю твою смекалку, отец Офонасий, – сказал Никодим, губной целовальник. – Если бы не твоя уверенность, что эту шкоду люди творят, а не нечистая, не знаю, выстояли бы мы в драке? Ведь как он, вор, бился, человеку не под силу". – "Эх, Никодим, ты ещё не видел, какими скачками он прыгать умеет на всех лапах. Истинно, что-то нечеловеческое. Да это и не всякому зверю так суметь. Глеб-то наш каков!" – "О! Глеб – молодец. Уж на что у меня Еремей не зелёный малец, храбр и ловок, в переделках бывал, Яшку Шустрого брал, а и тот на карачках от злодея пополз. А Глеб не сробел, в бой бросился. И все же, отец Офонасий, как тебе удалось раскусить их, змеев?" – "Неторопный осмотр места, Никодим, без наполненных страхом глаз. Вон то место, где один нырял в бурьян, в высокую траву, а второй уже лежал ожидаючи. Очень оно помято оказалось и в Калиновке, и здесь в Почайке. Понял я, что "медведь" этот подползает ловко и скрытно, опять же приминая траву, пока первый изгаляется перед нами у опушки, шныряет туда-сюда, семенит ногами, кувыркается. И отвлекает. А потом находки. Шерсть, ниточка, коготь. Подумалось мне, шибко много следов оставляет оборотень, нечистая сила. Тогда и понял, как очень ловко представляется дело, и без людей не обходится. Первый отвлекает, да жути понемногу нагоняет, потом падает в высокий бурьян и таится, а второй медведем выпрыгивает. Страшно. Что они говорят? Ради козлов да баранов?"
Никодим кашлянул, прочищая горло: "Ради барыша, говорят. Вернее, один говорит. Силантий. "Медведь"-то молчит. Хотели запугать округу и получать скотинку как отступное. Скотинку продавать, денежки делить". – "Невелик-то доход, – покачал головой отец Офонасий. – Жадность?" – "С каждой деревни по козлу, по барану и вместе выйдет кое-что". – "Кривого Егора когда думаешь схватить?" – "Завтра". – "Не убёг бы". – "Я ему убегу. Тать должен сидеть в темнице! – веско закончил Никодим, а потом обратился к священнику. – А чего ты, батюшка, как бы и не успокоившись? Что покоя не даёт? Я же вижу". – "С Баженкой мне надо поговорить. Как взяли мы лиходеев этих, вся деревня сбежалась на них глянуть". – "Заметил. Пока мы с оборотнем этим барахтались, они за банями да овинами прятались, высматривали, чья возьмёт". – "Так. А потом поглазеть вышли. И Баженка среди них. Он на них, лиходеев, даже связанных со страхом смотрел. У них он в лесу был. Должен я его успокоить. Душа у него не на месте". – "Ну и иди, раз должен, – сказал Никодим, зевая, – а я своё сработал. Проверю ещё, как их там закрыли, чтоб не сбежали ненароком, и на боковую".
Только спать долго Никодиму, губному целовальнику, пригревшемуся на печи, не пришлось. Скоро отец Офонасий растолкал его. "Вставай, Никодим". – "Какого лешего? – заворчал Никодим. – Что стряслось?" – "С Баженом я переговорил. Не попусту я беспокоился. Надо немедля кривого Егорку хватать". – "Ох, отец Офонасий, через твое беспокойство и мне покоя нет". Вдвоём они подняли людей Никодима: Еремея и Якима, Григория и Карпа. Оседлали коней, а отец Офонасий просто набросил на своего Соловку какую-то овчину, и направились в Калиновку. Ночь выдалась тёмная. Луна иногда проглядывала, но чаще её закрывали тучи. К тому же начал накрапывать мелкий дождик. Он то прекращался, то припускал сильнее. К счастью, путь предстоял не далёкий. От Почайки до Калиновки пролегло верст шесть-семь. Воздух вдыхался свежий, ядрёный, с полей пахло увядшими травами и жнивьем.
"Ни зги не видно," – пожаловался мужик Еремей, когда в очередной раз туча закрыла луну. "Ничего, кони дорогу чуют, вывезут," – ответил мужик Яким. "Вот бы и людям так, – пожелал отец Офонасий, – и во тьме кромешной с пути не сбиваться. А то ведь даже в сумерках путаться начинают". – "Это ты, отец Офонасий, о почаевских, что готовы были к Велесу метнуться?" – "Про почаевских, калиновских и других. Ты вот, Никодим, можешь ответить, что есть наша вера?" – "Как что?!" Даже во тьме почувствовалось, что Никодим вскинулся от наивности вопроса священника. "Православие! Православные христиане мы. Ты что?" – "Батюшка не выспался, вот и мудрит", – сказал мужик Карп под общий смех. "Переутомился", – поддержал мужик Григорий. "Хорошо, – продолжал отец Офонасий без смущения, – а что она такое значит вера христианская и православная?" – "Во Христа верим, чего ещё", – сказал из темноты Карп. "Православная, значит, правильная", – сказал из темноты Григорий. "Отцов и дедов наших вера", – сказал из темноты Никодим. "Так точно и кривой Егор с Силантием говорят. Язычество – вера предков. Стоило шиш на мышь менять? В чём православная вера правильная-то?"
Вышла из-за тучи луна, и отец Офонасий различил раздражение на лице Никодима, который сказал: "Хватит томить, святой отец. Мы – не попы, всё одно не угадаем. Знаем, что наша вера, и все тут". – "Нечего и гадать, – ответил отец Офонасий. – Все мы знаем ответ, только на сердце он у нас не лежит, вот и забываем. Православие в любви и добре". – "А-а, знаем, конечно", – согласился Никодим и сразу смягчился. "Да, знаем", – сказал Карп. "Да, знаем", – сказал Григорий. "Знаем", – сказали Еремей и Яким. "Видишь, все знаем, – подытожил Никодим. – Чего же ты, отец Офонасий, распереживался?" – "Размышлял я. О крепости веры. Любой крестьянин и в церковь сходит и помолится на образа и свечку затеплит. Всем миром молебен об урожае закажут, а потом ещё языческое приплетут, вроде завязывания последнего снопа "на бородку" тому же Велесу. А как, например, скот оберегают. Сам видел, что в богоявление делают. Начинают с того, что берёт человек с божницы икону, зажигает перед ней свечу. Другой раскуривает кадильницу, третьему достаётся топор в руки, а хозяин надевает шубу шерстью наружу. Кого он изображает? Хозяина косматого, слугу Велеса. Затем хозяин берёт миску с богоявленской водой и соломенное кропило. Идут все на скотный двор. Впереди сын хозяина согнувшись, и чтобы топор касался земли. Жена или дочь, или сноха следом несёт икону воскресения Христова. За ней идут с кадильницей, а в опоследок хозяин с миской воды. Идут молча. Остановятся посреди двора. А здесь уже приготовлен корм для скота. Тут тебе и хлеб разломанный на куски и ржаные лепёшки, и зерно, и не молочёные снопы, хоть овса, хоть ржи или ещё чего. И вот хозяйка выпускает из хлевов скотину. Скотина находит еду и набрасывается на неё. А крестьяне в это время идут вокруг скотины с иконой, а хозяин окропляет скотину святой водой. Так обойдут три раза, а потом топор крестом перебрасывают через скот. После в избу возвращаются. Вот такая мешанина. Каково?" – "Оно приятно послушать, когда вот так вот в ночи едешь. Хотя я думал, ты что-то особое расскажешь, – разочарованно произнёс Никодим. – Обычное дело". – "Так, – поддержал Еремей. – И дедов поминаем, и навьям в банях обряды творим. А как? Хотя и знаем, что церковью возбраняется". – "А отчего возбраняется? – зацепился отец Офонасий. – Но! Пошёл Соловко". Соловко, притомившись, стал отставать от более выносливых коней Никодима и его людей. "Попридержите коней, – попросил отец Офонасий. – Почему возбраняет церковь? Потому что не только именем Христовым делается, но и поганых бесов. А те, вон, жертву требуют. Козла, барана, а то и человека. Ладно, с Баженом обошлось. А если б по-другому? А потом забываем, что Христос – это любовь и добро". – "Ну, мы больше не забудем, – почти серьёзно сказал Никодим. – Только и ты пойми крестьянскую душу. Они своё добро, а значит, жизнь оберегают". – "Понимаю. Голодное брюхо и не туда заведёт". – "А с другого боку, как ты бесов обойдешь? Самого леший не крутил? Домовой не пугал тебя?" – "Не без этого, как же? – удивился отец Офонасий. – Приходилось, конечно. Силой Христовой и оборонялся". – "Сейчас она нам пригодится. Приехали, однако. Где Егоркина изба?" – "На другом краю. Как раз по ветру", – вспомнил отец Офонасий. Так и поехали, по ветру. Остановившись посреди деревни, спешились. Здесь оставили Якима с лошадьми, сами двинулись ко двору кривого Егора. Ещё издали заметили, что в окне избы Егора горит свет. "Не спится иуде", – сказал на это Никодим. "То ли вестей ждёт из Почайки, то ли чует что", – добавил Карп. "Может, всех разом прихватим и второго тоже?" – сказал Еремей. "Погоди, увидим", – ответил Никодим.
