На следующий день, отслужив утреннюю службу, собрав свой разъезжий мешок, расцеловав по очереди жену Наталью, сыновей Нестора и Семена и дочурку Настю, отец Офонасий, понукая жеребца Соловко, вновь затрясся в телеге по направлению деревни Почайки. За телегой, на веревке, бежала единственная коза семьи отца Офонасия. Проехав с версту, отец Офонасий повстречал ходоков из Калиновки, мужиков Власа и Трофима. Те поведали Калиновский слух. Якобы, явится скоро в Калиновку Велесов посланник, медведь, косматый хозяин, и будет великое разорение и убыток крестьянам, если они добровольно не подчинятся ему. И не надо, де, надеяться на защиту церкви, она, де, в Почайке, в лице священника Офонасия, обделалась, де. Так говорят… Проблеяла коза.
Отец Офонасий выслушал Калиновский слух спокойно, как наперёд ожидаемую им весть. "Кто из вас, миряне, может отправиться со мной в Почайку оборотню противостоять?" – спросил он. Мужики оба замялись. "Ладно, – не стал давить на них отец Офонасий, – без вас обойдемся. Боязно? Или молотить зерно спешите? Слов много, а дел на вершок. Кто виноват? Ступайте. А своим передайте, отец Офонасий поехал в Почайку супротив оборотня стоять. Всё будет хорошо. Или худо. Но оборотень у нас хозяйничать не будет. Так и скажите. Ступайте".
Батюшка тронул коня, телега заскрипела, и её колеса покатили по размытой дождями дороге, оставляя глубокие колеи. Коза опять проблеяла и подалась вслед. Мужики, Влас и Трофим, понуро посмотрели на удаляющуюся сутулую фигуру священника. Они перекинулись парой слов, пожали плечами, почесали в затылках, махнули каждый рукой и, развернувшись, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее зашагали в сторону Калиновки. Влас и Трофим возбуждённо обсуждали слова батюшки и при этом иногда одаривали его язвительным словцом, вроде, знаем и без попа, что воскресный день свят.
В это же время поп думал о мужиках так: "Ловки, кабы локти не цеплялись. Издали и так, и сяк, а вблизи ни то, ни сё. Да и то. Кого медведь драл, тот и пенька в лесу боится. Прости их, Господи. И прости меня, грешного, если их осудил".
В Почайке священника никто не встретил. Крестьяне молотили зерно, управлялись по хозяйству. Отец Офонасий подъехал к дому Пахома. К нему вышли сам Пахом, расстроенный и приужахнутый, и Глеб, сдержанный и угрюмый. Увидев козу у телеги, Пахом несколько приободрился. Но отец Офонасий, перехватив взгляд Пахома, тут же разочаровал его: "Коза для оборотня. Вернее, приманка. А ещё вернее, если всё ладом пойдёт, она ему не достанется. Я хочу доказать. И то доказать, что и твой, Пахом, козёл не напрасно жизни лишился, а за общее дело". – "Дык, едак оно, – вяло согласился Пахом. – Дело общее. Козёл мой. Не воротишь козла. Вот незадача". – "Ну как, Глеб, сделал, что я просил?" – "Все в точности, батюшка, исполнил. Толкуют по деревне… Только…" – "Не верят?" – "Шибко сомневаются". – "Понятно. Ужас они видели и верят в него. Наша задача и есть исправить положение. Службу буду служить. Но сперва я хочу на Бажена взглянуть". – "Я проведу", – вызвался Глеб.
Бажен жил неподалёку от двора Пахома, в большой семье своего отца, пожилого мужика Никифора. Всю семью застали за работой на гумне. Баженка, парень лет семнадцати, ещё не женатый, невелик ростом, но и не мал, русоволосый, чистый лицом, проворный и ловкий в работе, на разговор с отцом Офонасием пошёл безрадостно. Нового ничего не сообщил: леший попутал, заплутал, ночь провёл в чаще, продрог и оголодал, с рассветом начал выбираться. Чтобы лешего обмануть, как и положено, вывернул рубаху наизнанку. Кое-как набрёл на знакомое место. Всё. Отец Офонасий, правда, и не надеялся узнать что-либо новое от Баженки. Он наблюдал самого парня. А когда отец Офонасий и Глеб возвращались, священник сказал: "Ой, о чём-то не договаривает Баженка. Есть у него что-то на уме… или на душе… И каким-то страхом от него пахнет". – "Разве у страха есть запах, батюшка?" – удивился Глеб. "Пахнет. Страх изнутри идёт, и у человека дух тяжёлый становится". – "На что же он похож этот запах, батюшка?" – "На что? Гм. У каждого свой, а у Баженки… Как есть болотный гнилой запах. Погоди". Отец Офонасий уставился взглядом на Глеба. "Что, батюшка?" – "Да ведь я такой запах уже чуял надысь от кого-то". – "От кого?" – "А вот и не припомню".
Наконец, отец Офонасий приступил к службе. Сначала он совершил всё, как и в прошлый раз: молебен, крестный ход вокруг деревни. Крестьяне, в большинстве державшиеся поначалу в стороне, в завершение службы всё-таки дружно вывалились к месту события, хотя больше походили на любопытствующих, чем участников. Вот в конце-то и произошло самое таинственное. Правда, и отец Офонасий несколько отстранился от действа, а главным лицом стал Глеб. Глеб, на том месте, где происходило преображение оборотня, развел большой костёр из заранее приготовленных хвороста и дров. Огонь взметнулся высоко, выше человеческих голов. Когда же костёр разгорелся особенно жарко, отец Офонасий извлек из своего рукава на белый свет тот самый клок чёрно-бурой шерсти и серенькую ниточку и передал Глебу, громко произнеся слова: "Пусть сгорит, как и память о самом оборотне развеется дымом, чтоб ни духу, ни слуху о нем больше не было". Глеб взял шерсть и ниточку, бережно донёс до огня и со старанием определил их в пламя, чтобы, невзначай, не подхватил семена оборотневы ветер-шалун и не унёс, не посеял у деревни страшными последствиями. Действо вызвало среди крестьян непонятный гул волнения. Но Глеб и отец Офонасий ещё не закончили. Дождавшись, чтобы костёр прогорел, Глеб разгреб лопатой угли, а в середине пепелища вырыл яму, по колено в глубину. В эту яму он уложил, сломав пополам, принятый от отца Офонасия медвежий коготь. Коготь Глеб закопал, захоронил, притоптал, а сверху насыпали угли и пепел. Крестьяне напряжённо молчали. Отец Офонасий, завершая весь этот странный обряд, прочитал охранительную молитву от нечистой силы.
Крестьяне не расходились. "Как же, святой отец, можно ли спать нам теперь спокойно?" – "Утро вечера мудренее", – отвечал отец Офонасий. "А вот в вечер-то оборотень рыкнет, как запоём утром? Чем мы умнее дедов наших? А они косматого за хозяина почитали", – выразил, наверное, не только своё мнение мужик Силантий, тощий, с впалой грудью и язвительным, едким взглядом. Отец Офонасий с интересом посмотрел на него: "А не ты ли, мил человек, будешь сродный брат Егора Кривого из Калиновки?" – "Дык, я, – неохотно ответил Силантий. – Чего?" Отец Офонасий принюхался в сторону Силантия. Это ещё больше не понравилось Силантию. "Чего вынюхиваешь?" – "Признавайся, кожи сегодня мял?" Силантий немного растерялся. "Ну, мял". – "Как ему не мять, – вступился мужик Никанор, отец Баженки, – когда он скорняк известный". – "Вот-вот, руки и пахнут на всю округу кожами, – посмеялся отец Офонасий. – Мни кожи, Силантий, а не молоти языком попусту. У вашего Егорки глаз шибко зоркий, одна беда, глядит не туда". Вокруг рассмеялись. Крестьяне не хотели расходиться, но отец Офонасий задал им вопрос, смутивший мужиков и баб. "Детей крестить у медведя будете? А покойников ему на съедение отдавать?"
Перед сумерками Глеб и отец Офонасий вывели в скотий загон приведённую отцом Офонасием козу. Кстати, её звали Белка. Сами же отец Офонасий и Глеб вышли вперёд к лесу и стали ждать, не таясь. Осмелится ли теперь оборотень появиться в Почайке? "Боишься?" – спросил отец Офонасий Глеба. "Боюсь, отче". – "И я боюсь".
Оборотень вызов принял. Только сумерки стали опускаться на Почайку, на опушке леса, словно из-под земли, появился маленький человек в серой одежонке. Он быстро заходил, опустив к земле голову, влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо. Суетливый, но тревожащий до дрожи вид его сразу напомнил прошлый случай. У отца Офонасия закололо под левой лопаткой, а тело затрясло от озноба. Священник посмотрел на Глеба. Глеб побледнел и оцепенел. Маленький же человек, не сбиваясь, продолжал своё дело. Вот он замер на месте, обратившись плоским, неестественно бледным лицом к загону, повёл носом, улавливая нужные ему запахи и вновь, как и в прошлый раз, навострился, выпрямился, сорвался с места и быстро-быстро замельчил, замельчил ногами в сторону козы в загоне, всё ниже и ниже пригибаясь к земле. В этот раз он начал ещё не громко, однако сильнее и сильнее, издавать рык. Как ни напуган был отец Офонасий, а страх рос вместе с приближением маленького человека, он в лихорадке восприятия всё-таки отметил, что оборотень по ходу забирает немного вправо от пепелища с захороненных когтем, метя в густой бурьян. Отец Офонасий опять посмотрел на Глеба. Его состояние не изменилось, те же бледность и оцепенение, лишь глаза необычно расширились. А маленький человек уже нырнул в бурьян, кувыркнулся, и сразу же поднялся на задних лапах огромным медведем, который зарычал жутко и раскатисто и уставился горящими жёлтыми глазами на людей, то есть на отца Офонасия и Глеба. Страх пробрал отца Офонасия до самого низу и превратился в каменный комок внизу живота. Что-то похожее, очевидно, переживал и Глеб. Оборотень сделал шаг в сторону Глеба и отца Офонасия и напрягся для прыжка. Они затаили дыхание. Позади медведя из бурьяна вылетела толстая веревочная петля и накинулась на его шею. Два крепких человека, люди Никодима, вскочили на ноги и попробовали затянуть аркан. Медведь, почувствовав затягиваемую петлю, резко развернулся назад, ударом лапы и когтей порвав толстую верёвку, словно серенькую ниточку. Тянущие упали в траву, а когда медведь рыкнул на них страшно, и из пасти его вырвалось пламя, они, на карачках, шустро поползли прочь. Из бурьяна поднялся Никодим с палашом в руке, но с места не двигался. Тогда с другой стороны поднялись из травы староста Иван, сотник Кирилл, десятник Кирьян и двое из людей Никодима. Эти двое в очередь и очень ловко метнули по аркану. Обе петли достигли цели и стали затягиваться. Оборотень теперь крутнулся в другую сторону и также перерубил ударом одну из верёвок. Однако на вторую силы удара не хватило. Верёвка начала тянуть медведя вниз, затянувшись на шее. На это оборотень ответил неожиданным кувырком вперёд, вмиг оказавшись перед теми, кто управлялся с верёвкой. Рыкнув, медведь нанёс им два страшных удара, от которых они, отлетев, попадали на землю. Староста, сотник и десятник, выставив вперёд вилы, попятились назад. И тут раздался истошный крик Глеба, сорвавшегося вдруг с места и бросившегося к оборотню. Оборотень развернулся к Глебу и рыкнул странным звуком: "Оргх!" Медведь расчетливо подпустил к себе Глеба и махнул своей убийственной лапой. Но высокий рост подвел его, а Глеб в последний момент немного подсел, проскочил под лапы и ударил головой в пах оборотня. "Оух!" – выдохнул медведь, согнувшись. Тогда, кинувшись вперёд, его сбили с лап и навалились на него Никодим, его человек, староста Иван, сотник Кирилл, десятник Кирьян. "Вяжите его!" – рявкнул Никодим. Но это была ещё не победа.
