Об оружии и отпоре не вспомнил ни один человек. А оборотень уже орудовал в загоне. Налетев на перепуганное и тоже застывшее в ужасе стадо, оборотень одним ударом уложил белого козла, закинул его себе на спину и ринулся обратно, с легкостью перепрыгнув заграждение загона. Он теми же огромными скачками достиг леса и скрылся в нём. Только после этого, оставшиеся на месте мужики, а с ними и отец Офонасий, стали приходить в себя.
"С нами крестная сила", – широко перекрестившись, произнёс священник. – "У меня, кажись, волосы на голове зашевелились," – признался Глеб. – "А у меня всё застыло и остановилось", – признался отец Офонасий. Во всем теле он чувствовал холод. Особенно холодными были ступни ног и пальцы рук. Левая рука судорожно сжимала вырванный пучок травы, весь смятый в ком. "Что же теперь будет, батюшка?" – непонятно спросил Глеб. "Утро вечера мудренее, сынок", – был ответ отца Офонасия.
Переночевал отец Офонасий в доме у Пахома. Его, как гостя, уложили на самое лучшее место, на печи. Сами хозяева улеглись на полатях да по лавкам. Проснулся отец Офонасий рано, заслышав, как возится в своем бабьем куте, у печи хозяйка, готовя завтрак. За завтраком Пахом скорбел об утерянном козле, пенял, что не оборонили. Сильнее досталось Глебу. Глеб оправдывался: "Оробел я, тятя. Очень уж он страшной". – "Все мы приужахнулись. Едва Богу душу не отдали," – помог Глебу отец Офонасий. Подумав, он сказал: "Надо с начала начинать". – "Чего начинать-то, батюшка? Козла не вернёшь," – сердился Пахом. "Козла, думаю, не вернешь. А вот впредь не допустить… Надо посмотреть". – "Чего смотреть? Смотри, не смотри, нет козла".
Идти осматривать место происшествия отказались что Пахом, по причине переживаний о бедном белом козле, что Глеб, из-за пережитого ужаса, от которого пока не оправился. Не сказать, что и отец Офонасий совсем забыл о пережитом страхе, только причитания Пахома заставляли чувствовать его, отца Офонасия, какую-то вину и ответственность за произошедшее.
Священник вышел к скотьему загону. Загон был пуст. Животных вывели на пастбище. Отец Офонасий подошёл к тому месту, где оборотень сломал жердь. Хозяйственный Пахом уже починил изгородь. Священник внимательно огляделся. Что это? Клок шерсти на жерди, что пониже сломанной. Медведь зацепился за сучочек, когда перепрыгивал изгородь. Отец Офонасий спрятал черно-бурый клок в рукав. А это что? Священник поднял с земли костяной крючок. "Что нашёл, батюшка?" Глеб все же пришёл. "А погляди. Коготь?" – "Коготь. Это он, когда по жерди ударил. Большой. Большой зверюга". – "Это хорошо," – задумчиво произнёс отец Офонасий и сунул коготь в рукав. "Что ж хорошего, батюшка?" – удивился Глеб, невольно озираясь по сторонам. "А на один коготь у оборотня теперь меньше. А? Теперь он не так страшен. А, Глеб?" Глеб криво усмехнулся. "А что, Баженка вернулся?" – вспомнил отец Офонасий. "Нет, не вернулся". – "Угу. Пойдём дальше, Глеб".
Глеб неуверенно потоптался, однако вслед за отцом Офонасием перелез через изгородь. У них было чувство, словно они проникали во владения оборотня. Вдвоём проследили путь оборотня до места его появления. Видно было, что чудовище двигалось огромными скачками, взрывая когтями землю и вырывая траву. Место его обращения в медведя нашли легко. Здесь бурьян был сильно помят и поломан. "Вишь, сколько намял травы, злодей, словно раза три кувыркнулся, а то и по земле катался. А ведь только раз. А, Глеб?" – "Не помню, – признался Глеб. – Только ведь огромный он. Враз может все перемять". – "Огромная орясина, верно. А ещё говорят, у страха глаза велики, да ничего не видят. Верно?" – "Я его, батюшка, на всю жизнь рассмотрел. Огромный". "Огромный и страшный, что есть, то есть".
Ползали по месту прямо на коленях, так велел отец Офонасий. Он, похоже, что-то искал, что-то определённое, но не находил. Глеб же с торчащего обломка чертополоха снял ниточку и подал её отцу Офонасию. Священник внимательно рассмотрел её: "Тонюсенькая. Серенькая. Все правильно. С одежонки того человечка. Молодец, Глебушка". И ниточка, конечно же, отправилась в глубины рукава рясы священника. А вот как потянуть за эту ниточку отец Офонасий, похоже, не представляет пока, показалось Глебу.
В глубоком раздумье и с чувством вины перед почаевскими уезжал отец Офонасий из деревни. Жители провожали его угрюмо и недовольно, косились на увозимые телегой попа харчи. Отец Офонасий будто и не замечал этих взглядов. На него как раз напала икота.
Вернувшись домой, отец Офонасий порадовался встрече с семьёй, по которой соскучился, и вникал в заботы домашние и церковные. Но в разговоре с дьяком Тихоном был рассеян, а на вечерней службе чуть не допустил глупую оплошность. И только на следующий день, справляя утреннее богослужение, он смог сосредоточиться и по-настоящему проникнуться значением произносимых священных слов.
Вот как раз после утренней службы его и огорошили почаевские. Вернулся Баженка из леса, но сам не свой. Говорит, леший обморочил и водил по лесу. Кое-как выбрался. Ну, выбрался, и слава Богу. Это первое, но не главное. Новый слух пошёл по деревне. Медведь-оборотень, косматый хозяин, Велесов посланник оказался сильнее христианского священника. И если Почайка покорится Велесовой воле, то оставит их оборотень. Нужно будет всего раз в год одну скотинку жертвовать Велесу, оставляя у леса. Вести эти мрачно рассказывал Глеб, избегая смотреть отцу Офонасию в глаза.
"И что же общество?" – спросил отец Офонасий. "Дык, боятся косолапого хозяина, батюшка". – "А ты, Глебушка?" – "Дык… я тоже боюсь. Но я на твоей стороне, батюшка". – "Спаси Бог тебя, Глеб". Священник задумался. "Дык, что передать обществу, батюшка?" – "Погоди, Глеб. Мне поразмыслить требуется. Вон дьяк Тихон в колокола звонить собрался. Так и я с ним. А ты пока посиди. На облака посмотри. Вон какое, на зайца похоже. А рядом, на твоего отца Пахома. Или на красоту полюбуйся окрестную. Гляди, лес так и полыхает". – "Чудной ты, батюшка", – только и сказал Глеб.
Когда отзвонили колокола, отец Офонасий вернулся к Глебу. "Ну, Глеб, я не спрашиваю, по бесполезности, от кого новый слух родился. А ты к обществу с иным вернёшься. Скажешь людям, что отец Офонасий опять будет в Почайке. И в этот раз точно защитит деревню. Причём, не только словом Божьим, но и делом, шерстью и когтем оборотня Велесова. И без всякой платы. Ты понял Глеб?" – "Понял. Дык.." – "Если понял, так всё и передай в точности. А я завтра у вас буду. Сегодня в Любачёво дела улажу. Ступай". И не давая больше Глебу времени на вопросы и раздумья, отец Офонасий отправил Глеба перебивать новым слухом старый.
Отпустив Глеба, отец Офонасий отправился к старосте Ивану и имел с ним разговор. Поэтому староста отправил верхом нарочного в уезд. А вечером в Любачёво появился губной целовальник Никодим с четырьмя сопровождающими, мужиками разного возраста, роста и сложения, но крепкими на вид и надёжными. “Какие новости, Никодим?” – “У нас хлеб дешевеет, да помер купец Стасий, да кошка моя окотилась. А на Москве, говорят, царь свою дочь Ксению за шведского королевича выдает. Такие новости. У вас-то что?” Собрались во дворе у старосты, куда пришли и сотник Кирилл, и новый десятник Кирьян. Если кто из любачёвских проходил в это время мимо двора старосты, тот человек обязательно останавливался, привлечённый любопытной картиной. Никодим, его люди, староста, сотник, десятник стояли кругом, в середине которого лицедействовал отец Офонасий. Священник, согнув ноги в коленях, присев низко, изображая маленького человека, мельчил шагами, скрючивался, разгонялся, кувыркался, вскакивал, вздымая руки вверх, изображал зверя и рычал, потом крался, кого-то хватал и скручивал. И всё это время что-то важное втолковывал мужикам, отчего те смущенно переглядывались. Похоже, если о чём-то мужики до "представления" отца Офонасия и не имели понятия, то теперь они этого стали побаиваться. Да и сам священник чего-то явно опасался. Ночью, прежде чем лечь спать, он долго и усердно молился перед ликом Спаса. Мы можем с полной уверенностью сказать, что отец Офонасий молитвой укреплял дух свой для предстоящей борьбы с оборотнем. Сон священника оказался тревожным.
