Сила бурлившего потока, обрушившегося с неба, была так велика, что он сбивал с ног коней и в несколько секунд заливал их вместе со всадниками. Сильный вихрь свистел и ревел в лагере, точно тысячи ведьм пели похоронную песнь над погибавшими воинами. На всех напал суеверный страх. Молдаване первые обратились в бегство; за ними последовали и татары; только еще казаки держались на месте и упорно боролись с грозной стихией. В несколько минут вода сделала такие опустошения, каких за целый день не могла произвести битва. Наконец ливень стал стихать.

– Пора! – крикнул Матфей и бросился со своими воинами на расстроенные ряды казаков, не дав им оправиться от неожиданного бедствия.

Весь казацкий лагерь представлял озеро воды; она теперь быстро убывала, открывая груды трупов, перемешанных с обломками возов, шатров и разной утвари.

Матфей одержал полную победу. Ему достался весь лагерь, а две тысячи казаков и несколько тысяч молдаван положили оружие.

Василий, Тимош, Носач, Пушкарь и Федоренко успели ускользнуть и поспешили в Галац. Тимош тотчас же послал гонца к господарше, предупреждая ее о грозящей ей опасности. Господарша бровью не двинула при этом известии, последние дни она точно окаменела и, услышав о поражении, оживилась на один только момент, когда ей сказали, что Тимош жив и спасся. Верные ее боярыни советовали ей бежать из Ясс, она машинально последовала их предложению: велела собрать все сокровища и перевезти их в Сочаву.

В темную ночь перебралась господарша со своим шестилетним сыном Василием и несколькими приближенными в этот укрепленный замок и тотчас же послала гонца в Галац, где еще находились господарь и Тимош. Василий решил ехать в Константинополь просить помощи у султана, а Тимош вернулся в Украину, дав знать господарше, что он воротится к ней со свежими боевыми силами.

Локсандра с тревогой ожидала вестей из Молдавии, но их не было. Гетман начинал беспокоиться, рассылал гонцов к границам Украины, но вот уже третий гонец пропадал бесследно, и Богдан не знал, что и думать.

Наконец остатки казацкого войска вернулись вместе с Тимошем. Гетман чуть не плакал, услыхав об участи посланного отряда. Волохи пленных не пощадили, всех порубили.

– Слышь, батько, пусти нас опять отомстить волохам, – говорил Носач.

Гетман ничего не ответил. Он, угрюмый, прошел к себе в комнату и потребовал горилки.

– Где же отец? – спросила Локсандра.

– Он ушел в Турцию просить помощи у султана.

– А мачеха? – спросила она немного дрогнувшим голосом.

– Бежала в Сочаву, – лаконически ответил Тимош.

Локсандра вздохнула и прижалась к мужу.

– Тимош! – прошептала она. – Ты не поедешь больше?

Тимош не понял вопроса.

– Не беспокойся, голубка моя! – проговорил он. – Я не оставлю их, я выпрошу у отца еще войска и пойду выручать твою мачеху.

Что-то кольнуло Локсандру в сердце.

– Зачем тебе идти самому? – быстро проговорила она. – Можно послать им войско.

– Ведь это твой отец, сердце мое! Твоя мачеха, она возрастила тебя! Я думал, что ты просишь меня идти к ним на помощь.

– Я исстрадалась без тебя, Тимош! – проговорила она. – Я не могу тебя пустить. Сердце чует недоброе... Много отец пролил крови на своем веку... Много слез текло из-за него... Вот отчего ему и нет удачи... Не хочу я, чтобы и ты вместе с ним погиб, не пущу я тебя. Сама пойду к гетману и попрошу, чтобы он не давал тебе войска...

– Сердце мое, нельзя этого! Я слово им дал, а казацкое слово – надежное слово!

– Так пошли им войско. Мало ли у вас полковников.

– Не то это будет. Я обещал сам прийти им на помощь, сам и должен.

– Кому обещал?

– Отцу твоему обещал, мачехе; я послал к ней посла, сказать, чтоб она сидела в Сочаве, что я приду к ней на выручку.

Локсандра ничего не отвечала. В сильном волнении она встала с лавки и вышла из комнаты.

На другое утро Тимош пошел к отцу. Богдан сидел за своим столом и писал какие-то письма.

– Батько, как же с волохами? – нерешительно проговорил Тимош. – Нельзя же так оставить, надо им отомстить.

– Видишь ли, сынку! – серьезно сказал Богдан. – Если б мы не были с тобою дурни, то мы совсем бы не связывались с этим молдавским волком. Ну да что делать! Пропавшего не воротишь. А теперь, если уж на то пошло, поддержать честь казацкую надо. Вот я и пишу грамоту к брату моему, турецкому султану, чтобы дал он войска Василию.

– А ты разве уж знаешь, – с удивлением спросил Тимош, – что Василий уехал в Константинополь?

– Все знаю, – отвечал Богдан, – Носач и Пушкарь у меня здесь с самого утра сидели. Что делать, сынку! Против гнева Божия не пойдешь. Бери опять войско, только много дать тебе не могу, у самого ляхи на шее сидят... Тысяч восемь дам и Федоренка в придачу. Султан моей просьбы послушается, а с татарами вы, наверное, одолеете волохов.

– Спасибо, батько! – сказал Тимош с низким поклоном.

– Чем скорее выступишь, тем лучше, – продолжал Богдан, – по пословице: куй железо, пока горячо. Надо им не дать оправиться. А побьешь их, садись на волошский престол, удержать – удержим. Придется твоей горлице еще без тебя поскучать! – прибавил он смеясь.

Тимош тоже улыбнулся.

– Ее бабье дело! – отвечал он. – Пошла за казака, так сиди одна дома.

– Когда же ты думаешь собраться?

– По мне, батько, чем скорее, тем лучше: волохи спать мне не дадут, пока не разобью их наголову.

– Добре, сынку! Что добре, то добре! Только горячиться не след. Я тебе отберу людей, а твое атаманское дело присмотреть, чтобы все было исправно. Казны на этот раз жалеть не будем. Пороху забирайте втрое. Знаю я Сочаву, крепость добрая, там можно отсидеться хоть год... Отстреливайтесь и отсиживайтесь, пока не подоспеют татары... А там с Божьей помощью и схватитесь с волохами... Ну, Бог с тобой, сынку! – проговорил Богдан, вставая. – Ступай, принимайся за дело. Свой глаз везде нужен.

Тимош низко поклонился отцу и вышел.

Локсандра ходила сама не своя; она выносила сильную нравственную борьбу; она сознавала, что Тимош должен сдержать слово; не могла не восхищаться его храбростью, его неустрашимостью, но какая-то тоска грызла ей сердце. Ей бы хотелось ни на шаг не отпускать от себя Тимоша, а он между тем беспрестанно уходил от нее, занятый сборами в поход, и рассеянно слушал ее упреки.

– Полно горевать! – утешала ее чернобровая Ганна. – Наша женская доля такая.

Но эти утешения еще больше растравляли сердце Локсандры; она не могла задавить тоски, хотя и сознавала, что слезами не помочь горю.

Настал наконец день отъезда. Тимош стоял перед Локсандрой в боевом наряде с пистолетами и кинжалом за поясом, с винтовкою за плечами, статный, молодцеватый, в полном сознании своей юношеской силы. Краше, чем когда-либо, казался он ей теперь.

– Тимош! Отрада моя, жизнь моя! – закричала она, с воплем кидаясь ему на грудь. – Не пущу я тебя! Сгубят они тебя там!

В волнении обнял ее Тимош и нежно проговорил:

– Не томи меня, мне и так тяжко уезжать от тебя!

В первый раз, как он собирался в поход, им овладела какая-то слабость, ему захотелось остаться возле любимой жены, ему вдруг показались бесконечно дороги и хутор, и родные, и Локсандра, взятая с таким трудом. Он бежал теперь от самого себя, от собственной минутной слабости.

Выйдя на крыльцо, где все уж его ждали, он увидел, что молодой его оруженосец осматривает коня.

– Что ты? – нетерпеливо спросил он, собираясь занести ногу в стремя.

– Конь расковался! – отвечал тот хладнокровно.

– Тьфу, лихо вас возьми! Что же ты думал раньше?

– Был подкован вчера! – отвечал тот флегматически. – Да вот расковался; тут неспроста, – прибавил он. – Не к добру это.

– Бреши там еще! – сердито вскрикнул Тимош. – Чтоб сейчас был конь подкован!

Все вошли в хату и присели. Сошла вниз и Локсандра. Она была рада этой проволочке, уселась подле Тимоша и не сводила с него глаз.