Желая особенно почтить нужного ему сотника, пан Оссолинский представил дамам Богдана и его сына наравне с прочими гостями; Тимошу показалось, что он никогда не видывал такой красавицы.

– Татко, – прошептал Тимош, тихонько толкая отца локтем, – и родятся же на свете такие чаровницы! За такою дивчиною и в огонь, и в воду прыгнешь. А кто она такая?

– Дурню, – с досадою проворчал Богдан. – Это не нашего полета птица. Молдавская княжна, сестра княгини Радзивилл.

Тимош вздохнул и промолчал.

Степенный дворецкий указывал между тем места гостям и, к великому удивлению и Тимоша, и самого Богдана, посадил его между панной Урсулой и домной Локсандрой. Боясь, не произошло ли какого-либо недоразумения, Богдан тихонько спросил дворецкого, туда ли велено было посадить его сына. Дворецкий полупрезрительно, полунасмешливо посмотрел на сотника.

– Я никогда не путаю приказаний! – дерзко отвечал он. – Состарился на службе знатным панам, свое дело знаю!

Тимош, очутившись между двух девушек, почувствовал невообразимое смущение. Язык у него точно прилип к гортани, он не знал, с чего начать разговор. Панна Урсула вывела его из затруднения.

– Пан Тимош уж, кажется, был на Сечи? – спросила она его, исподтишка подмигивая жениху. – Видел татар и бился с ними?

– Н-да, – процедил Тимош. Великолепная панна смущала его еще больше княжны; он чутьем понимал, что она в душе над ним подсмеивалась.

Домна Локсандра робко подняла на него глаза.

– Я ужасно боюсь этих татар, – сказала она, – они часто опустошают границы нашего княжества, жгут, режут и калечат людей. Пан такой молодой, неужели он уже бился с ними?

Нежный, певучий голос девушки сразу успокоил Тимоша. Он без страха взглянул в ее добрые, глубокие глаза и встретил в них столько доброжелательства, столько ласки, что живо овладел своим смущением и начал описывать поход на буджаков с таким увлекательным красноречием, что заставил и Урсулу внимательно слушать. Щеки Локсандры разгорелись, она предлагала вопрос за вопросом; ее пытливый ум быстро схватывал и усваивал рассказ казака, в воображении ее живо рисовались степь, ширь, свобода, битвы и победы; в ней заговорила албанская кровь, ей хотелось самой быть казаком, все это видеть и испытать.

– Как чудесно, как хорошо! – восклицала она.

– А пан Тимош хорошо ездит верхом? – вставила Урсула.

– Не знаю, – застенчиво отвечал Тимош, – управлять конем я привык с детства, и, право, я не умел бы сказать, хорошо ли я езжу или нет.

– Я слышал про него как про отличного, неутомимого наездника, – вмешался пан Самуил. – Говорят, он может на всем скаку поднять с земли какую угодно вещицу, будь то хоть самая мелкая монета.

– Ой, ой! – удивилась Урсула. – Это правда, пан Тимош?

– Это вовсе не так трудно! – отвечал Тимош. – Этому мы, казаки, учимся у татар!

Князь Дмитрий не выдержал и вмешался в разговор:

– Я бы советовал панам не слишком доверять казацким рассказам; хваленые подвиги хлопов раздуты ими же самими. А где теперь все эти их герои, где Павлюк, где Гуня, где Скидан, где Остраница? Одни постыдно бежали и пользуются милостью, служа холопами московскому царю, другие не избежали рук правосудия и подверглись достойной казни.

Что-то дрогнуло в душе Тимоша, когда он холодным взглядом смерил своего противника и спокойно ответил:

– Князю Дмитрию менее чем кому-либо следовало бы так выражаться о хлопах. Если он сидит теперь здесь, то этим он только обязан великодушию хлопов, а силою, кажется, он тоже пробовал с ними меряться.

Князь Дмитрий никак не ожидал такого отпора. Дерзкий хлоп напомнил ему то, чего он не любил вспоминать даже наедине с самим собой. Он вспыхнул, потом побледнел и, стиснув зубы, пробормотал:

– Мы с тобой рассчитаемся!..

– После обеда мы попросим пана канцлера позволить нам состязаться в скачке, – сказал Самуил, – а прелестные панны увенчают победителя.

– Ах, да! Это так хорошо! – воскликнула панна Урсула, – только для этого мы поедем на нашу виллу. Не правда ли, домна Локсандра, это прелестно? Хотя вы и не встретите у нас такой роскошной природы, как в Молдавии, а все же теплый воздух, немножко зелени, черешни в цвету, распускающиеся розы, – все это лучше душной городской залы.

Домна Локсандра вполне согласилась со своей собеседницей.

После обеда панна Урсула просила отца устроить загородную прогулку. Пан канцлер был ею очень доволен за ее любезность с казаками и Локсандрой и охотно дал свое согласие, но отказался сам сопутствовать молодежи, ссылаясь на дела. Началась веселая суматоха; дворецкому приказали взять ужин, причем будущий зять сильно хлопотал, чтобы захватили побольше вина.

Богдан отошел с Тимошем в сторону и собирался уже откланяться, не рассчитывая на приглашение, но панна Урсула под руку с Локсандрой подошла к ним и любезно сказала, обращаясь к Тимошу:

– Пан Хмельницкий, конечно, не откажется сопутствовать нам; мы надеемся полюбоваться его ловкостью на скачках.

Тимош нерешительно посмотрел на панну; на губах его уже вертелся отказ, но прекрасная молдаванка кинула на него выразительный взгляд, и он молча поклонился в знак согласия.

Молодежь живо собралась и, весело перекидываясь шутками и остротами, высыпала на крыльцо. Дам ожидали экипажи с ливрейными лакеями и почетной стражей жолнеров, а мужчин – их кони. Через час все общество прибыло на виллу и рассеялось по зеленой лужайке, а слуги стали разносить фрукты, конфеты и сласти.

Домна Локсандра присела на ступеньку широкой террасы, а Тимош поместился у ног ее. Они вели оживленный разговор. Локсандра рассказывала про Молдавию, про плодовые леса, про тучные поля пшеницы и маисы, про молдавские нравы, про народные праздники.

– Когда у нас бывает засуха, – говорила она, – наши крестьяне выбирают маленькую девочку, надевают на нее рубашку, сплетенную из древесных листьев и трав, около девочки собираются другие и водят ее вокруг посохших полей. Они поют песню папалуге...

– Что это такое папалуга? – спросил Тимош.

– Не знаю, должно быть – бог дождя. А когда хлеб созреет, – продолжала Локсандра, – тогда самая красивая девушка деревни изображает драгайку, богиню плодородия. Ей надевают венок из колосьев, увешивают ее пестрыми платками, дают ей в руки ключи от амбаров и житниц и с пением и пляскою водят по соседним деревням. Если же кто родится, то молятся урбителям.

– А это что такое? – осведомился Тимош.

– Это богини; они могут одарить новорожденного и хорошими, и дурными качествами, сделать его счастливым или несчастливым.

Тимош засмеялся.

– Когда княжна родилась на свет, родители ее, верно, усердно молились урбителям. Оттого панна и вышла такая пригожая, удачливая и счастливая.

– Нет, – промолвила Домна Локсандра, вздохнув, – я совсем не счастливая, вот сестра так счастливая, а мне цыганка давно предсказала несчастье.

Она спустилась с террасы в сопровождении Тимоша.

– На турнир! На турнир! – проговорил Самуил. – Мы там установим порядок скачек.

Дамы поместились в высокой беседке, прилегавшей к садовой ограде, а состязавшаяся молодежь вскочила на коней и встала в ряд на расстоянии версты от поворота, где во избежание недоразумений вбили кол. Дорога тянулась прямой линией, и дамы могли отлично следить за состязавшимися.

Тимош, князь Дмитрий, пан Самуил и еще два шляхтича стояли во втором ряду; в первом ряду скакало пятеро молодых шляхтичей, из которых двое прискакали одновременно первыми к столбу. По заранее составленному условию победители первого ряда должны были еще раз состязаться с победителями второго ряда. По данному знаку тронулся и второй ряд; но еще на первой четверти версты Тимош и Дмитрий оставили своих товарищей позади. Тимош точно дразнил своего противника: то пропускал его вперед, то вдруг быстро опережал и, став на стремена, вертелся кругом на одном месте, как вьюн, поджидая князя, вонзавшего шпоры в боки коня и изо всех сил старавшегося догнать казака.