И тут она снова ощутила стеснение в груди — Это Свет давил, теребил, причинял боль сердцу.

Зал за зеркалом был пуст. По крайней мере на первый взгляд. Но потом Юнипа обнаружила в полутьме на другой стороне зала ложе из шкур ягуара. В Венеции была ночь, и сюда, в зал, проникал лишь слабый свет из окна, выходившего на площадь Святого Марка. Факелы, подумала она. Свет мягко ложился на узоры резных панелей, на живописные полотна и фрески, на хрустальные люстры. На ложе что-то шевельнулось. Какой-то неясный силуэт на мрачном фоне звериных шкур.

Никто не говорил ни слова.

Юнипе казалось, что она не здесь, что наблюдает эту сцену откуда-то издалека, как во сне. Да, подумала она, долгий страшный сон. И я ничего не могу сделать, только смотреть. Не могу ни вмешаться, ни убежать, могу только смотреть.

За ее спиной раздался звон стекла, и каскад серебряных капель обрушился на пол. Сет разбил настенное зеркало, через которое они вошли в зал. Теперь путь к отступлению был закрыт. Юнипа быстро огляделась, но здесь не было других зеркал, а она сомневалась, что ей удастся достаточно далеко пробраться по коридорам дворца.

Аменофис поднялся с ложа из шкур ягуара — маленькая стройная фигура, словно придавленная ужасной тяжестью, свалившейся на ее плечи.

— Сет, — сказал он устало.

Юнипа спросила себя, не пьян ли он. Его голос звучал глухо и одновременно очень молодо.

Аменофис, возрожденный Фараон и правитель Империи, вступил в полусвет окон.

Это был еще ребенок. Всего лишь мальчик, которого размалевали золотой краской и помадой, превратив в нечто такое, чем он никогда не имел права становиться. Ему было лет двенадцать-тринадцать, во всяком случае меньше, чем Юнипе. И все-таки он уже четыре десятилетия повелевал своими армиями, захватившими мир.

Девочка застыла между осколками зеркала, усыпавшими темный паркет. Словно парила посреди звездного неба.

Сет, не взглянув на нее, подошел к Фараону. Если он и опасался нападения телохранителей, то не выдал себя ни единым движением. Он глядел прямо вперед, на невзрачного мальчика, ожидавшего его у ложа.

— Все ушли? — спросил он.

Аменофис не двинулся с места. Не сказал ничего.

— Они покинули тебя, не так ли? — В голосе Сета не было ни высокомерия, ни злорадства. Просто утверждение. — Сфинксы ушли. А без жрецов Хоруса… Да, что ты без нас, Аменофис?

— Мы — Фараон, — сказал мальчик. Худенький и невзрачный, он был ниже Юнипы ростом. Его голос звучал упрямо, но немного обреченно, как будто он втайне уже смирился со своей судьбой. И тут Юнипа поняла, что никакого эффектного финального поединка не будет. Никакого звона мечей, никаких смертельных схваток на столах и стульях, никаких дуэлянтов, раскачивающихся на люстрах и занавесях.

Это был конец, спокойный и бесшумный. Как исход тяжелой болезни, легкая смерть после долгой агонии.

— Все жрецы казнены? — спросил Сет.

— Ты это знаешь.

— Ты мог бы позволить им бежать.

Мы дали тебе наше слово. Если ты не справишься, они умрут.

— Ты уже однажды нарушил свое слово, когда предал жрецов Хоруса.

— Это не причина, чтобы нарушать его во второй раз. — Мальчик криво улыбнулся и прибавил: — Даже мы иногда учимся на наших ошибках.

— Не сегодня.

Аменофис сделал несколько вялых шагов направо, к большой чаше с водой рядом с ложем. Он погрузил в нее руки и задумчиво сполоснул их. Юнипа почти поверила, что он вытащит оружие и направит его на Сета. Но Аменофис только протер и встряхнул пальцы, так что капли брызнули во все стороны. Потом снова повернулся к жрецу.

— Наши армии непостижимо огромны. Миллионы и миллионы воинов. У нас самые сильные телохранители, борцы из Нубии и старого Самарканда. Но мы утомлены. Мы так устали.

— Почему ты не зовешь твоих стражей?

Они ушли, когда исчезли сфинксы. Жрецы были мертвы, и внезапно во дворце остались только ходячие трупы. — Его дребезжащий смех прозвучал не слишком искренне и совсем не весело. — Нубийцы поглядели на мумий, потом на нас и поняли, что они — единственные живые существа в этом здании.

Он приказал казнить совет, сообразила Юнипа. Весь городской совет Венеции.

— Спустя некоторое время они нас покинули, разумеется тайно. Впрочем, мы давно поняли, что происходит у них в головах.

Он приподнял плечи.

— Империя разрушает самое себя.

— Нет, — сказал Сет. — Ты ее разрушил. В тот день, когда приказал казнить моих жрецов.

— Ты никогда не любил нас.

— Но уважал. Мы, жрецы Гора, всегда были верны тебе и сохраняли бы верность, если бы ты не предпочел нам сфинксов.

— Сфинксы интересуются только собственными интригами, это верно.

— Поздно же ты это понял.

Впервые Аменофис заговорил о себе в единственном числе:

— Что я должен сказать?

Самый могущественный в мире мальчик улыбнулся, но лицо его при этом исказилось, как отражение на взбаламученной поверхности воды в чаше.

— Я проспал четыре тысячи лет и могу сделать это снова. Но мир меня не забудет, не правда ли? Это тоже некая форма бессмертия. Никто не сможет забыть, что я натворил в этом мире.

— И ты этим гордишься? — Это были первые слова Юнипы с момента их прибытия.

Аменофис не удостоил ее ответом или даже взглядом. Но ее вдруг поразила одна мысль: и Сет, и Фараон говорили по-египетски, а она их все-таки понимала. И одновременно ей припомнились слова Арчимбольдо: «Как проводник через Зеркало, ты овладеешь всеми голосами, всеми языками. Ибо зачем нужен проводник, если он не знает языка тех стран, через которые ведет других?»

В то время она не могла себе представить, что это значит. Даже сейчас ей было трудно постичь всю истину, заключенную в словах мастера. Неужели она и вправду понимает теперь любой из языков, на котором говорят в этих бесчисленных мирах? «Все голоса, все языки…» — звучало в сознании, и от изумления у нее кружилась голова.

Аменофис снова заговорил.

— Бессмертие лучше того, что дали мне вы, — сказал он Сету. — Всего несколько десятилетий. Может быть, мне удалось бы протянуть лет сто. Но ведь я тебе уже надоел, не так ли? Сколько еще времени ты стал бы меня терпеть? Ты хотел занять мое место… Бедный Сет, ты совсем заболел от зависти и тщеславия. И кто может поставить тебе это в вину? Ты разгадал загадку субокеанических царств. Ты создал мощь Империи. А теперь! Ты только погляди на себя. Всего лишь лысый человек с мечом в руке. Несколько дней назад ты бы даже не взглянул на меч. И уж тем более не взял бы его в руки.

Жрец Хоруса стоял спиной к Юнипе, но она видела, как он напрягся. Смерть сочилась у него из всех пор.

— Всё — обман, — сказал Аменофис. — Всё маскарад. Как золото на нашей коже. Он провел рукой по поблекшей золотой краске на лице и растер золотую пыль большим и указательным пальцами.

— Империя — не обман. Она реальна, сказал жрец.

— Неужели? Кто мне поручится, что это не одна из твоих иллюзий? Ты великий иллюзионист, Сет. Маски. Ловкость рук. Фокусы. Пусть кто-то и принимает их за волшебство, но я знаю правду. Как ученый ты исследовал наследие субокеанических культур. Но ученый превратился в шарлатана. Ты знаешь, как воздействовать на чувства людей, как их обманывать. Огромные соколы и чудовища, Сет, это детские игрушки, а не оружие. С их помощью нельзя управлять Империей. По крайней мере, в этом сфинксы были нравы.

Фараон снова опустился на ложе из шкур, вернулся назад, в тень. Его слабый голос парил во тьме, как птица с неподвижными крыльями.

— И все, что здесь есть, — это иллюзия? Скажи мне, Сет! Вы действительно вернули меня к жизни или я все еще лежу в своем саркофаге, в камере пирамиды Амон-Ка-Ра? Я действительно стал повелителем мира или это только сон, который навеял мне ты? Правда ли, что все слуги меня покинули и я остался совсем один во дворце, полном мумий, — хотя и сам я, наверное, мумия, никогда не покидавшая своего гроба? Скажи мне правду, жрец! Что есть иллюзия и что есть реальность?