Только одна Прасковья Ивановна в редкие минуты, когда никто не видал, обнимала девочку, прижимала к себе и, лаская, говорила:
– Терпи, моя сиротиночка. Я никогда не оставлю, не покину тебя… Потому что я дала твоей маме честное слово… Эх ты, дитятко моё горемычное.
Светлая радость вспыхивала в глазах малютки, она прижималась к Прасковье Ивановне и, задыхаясь, говорила: «Тётя, тётя». Что она хотела излить в этом возгласе, она не умела передать словами. Но, конечно, она понимала и благодарила эту простую, добрую женщину.
Но лишь только они слышала чьи-нибудь шаги, то Прасковья Ивановна тотчас же отходила от девочки и та понимала, что тётя не смеет ласкать и любить её, Галю, что на неё за это все сердятся и бранят и что она, Галя, не должна ласкаться к тёте. А между тем детское сердце так жаждало любви и ласки. Без них ребёнку живётся темно и холодно, как без солнышка.
Бабушка и внучка
Однажды Прасковья Ивановна, случайно заглянув в свою комнату, увидела, что Параня и Галя сидят на полу друг против друга и застенчиво посматривают одна на другую. Около Парани лежали игрушки: посуда, коробочки, тряпки, а в руках она держала куклу с оторванной ногой и с облезлой головой.
Галя сидела насупившись и исподлобья посматривала то на детские богатства, лежавшие на полу, то на хозяйку, обладательницу этих сокровищ.
Параня улыбнулась и сказала:
– Возьми, девочка, эту куклу. Одень вот в капотик… Будем вместе играть… Ты будешь нянька, а я барыня… Мы пойдём гулять в Пушкинский сквер? Хорошо? Да?
Румяное, полное личико Парани расплылось в улыбку.
– Бабушка твоя рассердится, – тихо отвечала Галя.
– Ничего… Она не увидит… Возьми скорее куклу, – сказала Параня.
Товарка её взяла и удивилась.
– Она без ноги… Ей больно? Наверно, ей твоя бабушка оборвала?
– Нет. Нога сама оторвалась, – ответила серьёзно маленькая хозяйка.
Прасковья Ивановна, стоя за дверью, не могла глаз оторвать от этой милой сцены. Она и смеялась и плакала. Ей хотелось подойти к детям, приласкать их, похвалить… прижать крепко к груди свою добрую девочку. Она думала, что в детском сердце нет места вражде и злобе, если их не внушают старшие, что ребёнок всегда рвётся к другому ребёнку, чтобы вместе играть, болтать и делиться своими детскими горестями и радостями.
– Одень, девочка, кукле капот, а на голову повяжи платок, – повторила Параня и передала куклу подруге.
– Я одела… Так? – серьёзно спросила Галя.
– Теперь покачай её. Спой песенку.
– Покачать? – удивилась чёрненькая девочка. – Я петь не умею, – прибавила она и съёжилась.
– Ты не так держишь ребёнка… Возьми крепко-крепко. Какая же ты нянька, если ребёнка не умеешь держать?
– Так? – девочка прижала к себе куклу и баюкала её.
Она улыбнулась и вытаращила чёрные глазки, посматривая на своего ребёнка.
Параня рассмеялась звонко и весело и сквозь прерывистый смех повторяла:
– Какая ты смешная! Ах, какая ты смешная! Ты смотришь вот как… Во-о-от как! – и она передразнила подругу, преуморительно вытаращив, как и она, глаза.
Галя тоже рассмеялась. Её тихий смех был скорее похож на какой-то плач.
– Теперь поцелуй куклу… Какая же ты нянька, если ребёнка не целуешь? – сказала опять Параня.
Галечка беспрекословно исполнила приказание своей барыни и поцеловала куклу в самый рот, побелевший от времени.
– И я тоже… – сказала Параня, потянулась, поцеловала куклу, затем подумала, потом обняла за шею пухлыми ручками няньку и тоже звонко поцеловала ее в худенькую щёку…
Галя сконфузилась и нагнула голову.
– Ты любишь куколку? Любишь? – спрашивала хозяйка и, приблизив лицо к подруге, лукаво заглядывала ей в глаза.
Так милы и привлекательны были эти девочки: беленькая и чёрненькая. Глядя на них, у Прасковьи Ивановны сердце замирало от радости.
«Дети будут жить дружно… Сиротка вырастет вместе с Парашей… Она выучит их. И не даст никому в обиду Галечку…»
Между тем Параня властно командовала своей новой нянькой и та беспрекословно слушалась её во всём. Ребёнка-куклу – пришлось не только одеть, укачать, уложить, но надо было и забавлять её и кормить.
– Возьми эту чашечку… Я налью тебе молока… Ш – ш-ш-ш! Вот и налила! Дай попить ребёнку, а потом свари кашку…
Воображаемое молоко, налитое из пустой бутылки, было передано няньке. Она только что собралась кормить ребёнка.
В это мгновенье дверь в кухню распахнулась и бабушка со злым лицом влетела в комнату и бросилась к детям: она рванула Галю за руку и выхватила у неё куклу.
– Как смела ты взять Паранины игрушки? Как смеешь ты вольничать здесь, скверная девчонка?
И, прежде чем кто-либо успел опомниться, старуха вцепилась в курчавые волосы девочки и оттрепала её…
Параня и Галя громко заплакали.
Прасковья Ивановна выбежала из-за двери и закричала:
– Маменька, маменька, Бога вы не боитесь! Что вы делаете? Оставьте! Не трогайте!
Она отняла Галю, прижала к себе и ласкала.
– Пусть не задевает Параньку! Житья от неё никому нет… Чуть отвернёшься – сейчас игрушки от Параньки отнимает, – сердито ворчала старуха.
– Неправда. Ничего не отнимала она! Играли дети дружно, хорошо… Я из-за двери любовалась, радовалась… А вы детей расстраиваете, ссорите… Грешно это, маменька! – говорила Прасковья Ивановна расстроенным, огорчённым тоном.
– Ну, вот, теперь я вышла виновата? Что девчонка не сделает, ты на других сваливаешь…
– Да, да, вы виноваты! Вы чужого ребёнка обижаете! Нет у вас на это права, и я не позволю вам! Кабы не вы, дети бы жили дружно и росли бы вместе… Я ейной матери честное слово дала… – со слезами в голосе говорила Прасковья Ивановна.
Старуха пошла из комнаты и всё время бранилась:
– Теперь все виноваты из-за девчонки. Останется одно, матушка, всем уйти из дома. Гони уж и мужа, и мать, да, пожалуй, и дочку… Пусть твоя названная дочка Галечка заместо всех тебе остаётся…
Прасковья Ивановна стояла молча около детей, смотрела на них и думала горькую думу: «Чем всё это кончится, что ей делать, как быть и как поступить».
Параня перестала плакать и занялась своими куклами, а Галя, перепуганная, точно застыла в уголке, куда она убежала от старухи, и на её больших глазах блестели слёзы.
Непримиримая
Однажды Прасковья Ивановна долго была в отлучке, она относила бельё. Вернувшись, она нашла дома зловещее затишье, все молчали, все были смущены… Прасковья Ивановна почувствовала что-то неладное.
– Где Галечка? – тревожно спросила она бабушку.
– Расшиблась об дверь… – отрывисто отвечала она и отвернулась.
– А Параня где?
– Где ей быть… Играет у меня в кухне.
– Как же Галечка ушиблась?
– Почём я знаю… Не нянька я вашей Галечке.
В страхе бросилась Прасковья Ивановна в свою комнату. Там на обычном месте, на сундуке, вся обвязанная, с расшибленным лицом лежала Галя. Увидев Прасковью Ивановну, она горько заплакала.
– Что ты это, Галечка? Как же ты ушиблась? Что тут случилось?
Прасковья Ивановна присела на пол и погладила девочку.
– Где ты ушиблась? Больно тебе?
Девочка ничего не ответила, прижалась к тёте и зарыдала ещё горьче. Прасковья Ивановна заботливо занялась больной: развязала разбитый лобик, обмыла, намазала и, лаская девочку, тихо приговаривала:
– Бедная ты моя сиротиночка… Горькая жизнь сиротская… Терпи, Галечка, мама на том свете за тебя молится.
Девочка смотрела на неё широко раскрытыми глазами и молчала. Прасковья Ивановна чувствовала во всём этом что-то недоброе. Под вечер всё выяснилось. Параня, несмотря на угрозы бабушки, проговорилась по забывчивости.
– Галя-то не брала булки… Булка-то упала за сундук… – проговорила Параня, прыгая по комнате с куклой.