– Я для вас, бабуня, готов в огонь и в воду! – смеялся молодой человек.

Мир был заключён, и жизнь вошла в свою обычную колею. Незадолго до праздника медик зашёл к Пелагее Ниловне в кухню, присел на табуретку и торжественно сказал:

– Радуйтесь, бабуня, нынче у нас и праздник будет «как у людей». Я скоро получу деньги, и вы нам всё оборудуйте… И пасху, и кулич, и яиц, и ветчинки… Одним словом, как там знаете.

– Слава Богу! Наконец-то, – радостно воскликнула старушка. – Знаешь, родной, я это сделаю аккуратно. Полгорода обегаю, чтобы купить всё подешевле. Пасху состряпаю заварную, а кулич – шафранный. Будет вкусно! Я, ведь, хорошая была стряпуха.

– Делайте, что хотите. А разговляться уж будем вместе, потому что без вас мы не согласны, – отвечал молодой человек.

Обрадовалась старушка. Эти предстоящие хлопоты, приготовления и стряпня уносили её мысли в давно прошедшее время, когда она жила в достатке и праздники справляла «по-людски». Она с нетерпением ожидала денег и беспрестанно советовалась с молодыми жильцами.

– Как вы думаете, родные, не поднять ли мне кулич на одних желтках? Я раньше всегда так делала. Выходит нежнее.

– Подымайте, бабуня, хоть на канатах, – отвечал ей, смеясь, медик.

– А ну тебя! Я с делом. А он балагурит, – обижалась старушка.

В жизни, однако, бывает не всегда так, как мы задумаем. В нашей знакомой квартире события неожиданно изменились и все предположения рушились. В четверг, на страстной неделе, ночью заболел чиновник. Когда он разбудил хозяйку, то на него страшно было смотреть: глаза у него точно выкатились, лицо потемнело – он едва говорил, стонал, охал и, ступая, вскрикивал, хватаясь за окружающие предметы.

– Ой, умираю… Спасите! Доктора, доктора, – бормотал он, бессильно опускаясь на табуретку.

Старушка побежала к студентам и разбудила их. В её голове мелькало, что они ни за что не пойдут к чиновнику, помня его обиды и нелюбовь к ним. Но она ошиблась. В одно мгновение поспешно оделись молодые люди и оба явились на помощь. Студент медик стал облегчать страдания больного, делал всё, что знал и что было в его силах; художник ставил самовар, бегал в аптеку и помогал во всём своему товарищу. Они не спали целую ночь. Больному было очень плохо, и им казалось, что он не доживёт до утра. Чуть свет медик побежал за знакомым доктором. Тот одобрил всё сделанное, прописал лекарство, дал наставления и уехал, обещав быть ещё. У чиновника оказалось тяжёлое внутреннее воспаление.

– Его надо отвезти в больницу, – шёпотом говорила хозяйка молодым людям. Больной услыхал.

– Ой, дорогие! Голубчики! Не возите в больницу… Пожалейте! Подумать страшно. Тяжко мне, тяжко, – стонал больной и глядел на медика умоляющими глазами. В эту минуту его некрасивое лицо выражало страдание и мольбу.

– Успокойтесь, батенька, успокойтесь. Не повезём.

– Скажите, доктор, ведь я умру? Скажите правду. Конец приходит? Да?!

– Вот тоже, выдумали! Ещё на Пасху вместе пировать будем. Мы вас живо поправим, – успокоительным тоном говорил студент, ласково проводя рукой по руке больного.

– Я человек бедный… Чем лечиться? Ох, тяжко… Денег нет. Что мне делать? – стонал чиновник.

– Не тревожьтесь, всё будет, всё сделаем.

Пелагея Ниловна вызвала студентов на кухню и взволнованно стала их упрекать:

– Чего вы его слушаете! Прости, Господи, и перед смертью-то жадничает. На что ж вы его лечить-то станете? Я наверное знаю, что он вам денег не отдаст. Не своё же последнее вам тратить? Надо без разговоров везти его в больницу.

– Вы, хозяюшка, не волнуйтесь. Вам эта болезнь ничего не будет стоить. Это уж наше дело. Кажется, вы женщина добрая, а хотите выпроводить чуть живого, одинокого и беспомощного человека. Не ожидал я этого от вас! – серьёзно и внушительно отвечал ей медик. Старушка сконфузилась и промолчала; ей было досадно, что студенты тратят последнее на человека, который имеет средства; но в глубине души у неё подымалось чувство умиления: таких бессребренников, таких простых и добрых людей она ещё не встречала. Студенты, особенно медик, проводили около больного дни и ночи. Болезнь его была тяжёлая и мучительная. Он весь горел, метался, бредил и стонал. В тяжёлом горячечном бреду высказывался весь человек: подозрительный, скупой, живший только для себя.

– Не трогайте деньги… Зачем пошли к шкафу… Студенты взяли мой лимон… Чаю много положили… Не дам керосину! Больно делаете! Бессердечные! Никого не хочу знать! Ой, не могу!!! Не могу… – бредил и метался больной, никого не узнавая.

Студент медик ухаживал безропотно, целыми часами прикладывал лёд, давал лекарства, ворочал, переносил безмолвно все капризы, и, только когда он очень уставал, его сменял товарищ – художник. Говорят, что молодые доктора питают особенно нежное чувство у труднобольным, будь это друг или враг, всё равно.

– Плох наш чиновник, очень плох, – говорил медик хозяйке и становился грустным, озабоченным и снова приглашал доктора, чтобы испробовать иное лечение.

Между тем наступила страстная суббота. Пелагея Ниловна ушла к заутрене, а молодые жильцы остались около больного. Вернулась хозяйка, ей открыл дверь медик – улыбается, весёлый, радость так и рвётся наружу.

– Христос воскресе! – проговорила старушка. – Бог милостей прислал.

– Воистину воскресе, бабуня! Нашему больному лучше! Я, право, готов прыгать от радости! Теперь уснул. Пожалуй, пойдёт дело на поправку.

– Ну и слава Богу! – ответила Пелагея Ниловна, проходя в кухню, где скромно разговелась, чем Бог послал, и наедине погоревала о своих молодых квартирантах: «Ох, бедные! Ни тебе куличика, ни тебе пасочки – всё отдали. А сами ни с чем. Просты они сердцем, точно малые дети!» Первый день Пасхи был великолепный – ясный, тёплый, солнечный. Рано утром заглянуло солнышко и в комнату больного чиновника. Он открыл глаза и улыбнулся: ему казалось, что и он будто воскрес в этот великий день; его страдания утихли, и на душе у него было радостно. С улицы глухо доносился праздничный благовест. Больной окинул взглядом комнату и тут только заметил, что медик спит нераздетый в кресле: голова неловко откинулась на ручку, чёрные кудри растрепались, лицо бледно, и на нём видно утомление. Что думал больной – неизвестно, но он долго смотрел на студента, и в этом взгляде выражалось что-то тёплое, хорошее, сердечное. Студент проснулся и порадовался виду больного.

– Вот какой вы у меня молодец! – весело сказал он.

– Спасибо за всё… Я отблагодарю вас… Я очень всё ценю. Какой вы… – больной не договорил и протянул руку.

– Вот уж это нехорошо, батенька, что вы так говорите. Благодарности мне никакой не нужно. Для меня лучшая благодарность, что вы поправляетесь, – отвечал, насупившись, молодой человек.

К огорчению Пелагеи Ниловны, опять её любимые жильцы встречали праздник «не по-людски»: без пасхи, без яиц, без куличей, ветчины. Но как будто только и может доставить удовольствие и радость, чтобы в праздник побольше поесть?! Лучшая радость для человека, когда на совести и на душе светлый праздник.

Когда к Пелагее Ниловне пришла в гости Матрёна Григорьевна, то хозяйка ей обо всём рассказала и прибавила:

– Ох, как они просты! Просты и добры, таких других и нет. Он-то им ни чернил, ни керосина, ничего не давал… А они за ним денно и нощно ухаживали. Последние гроши на него спустили. Я ведь всё вижу! Сами в такой праздник ни с чем остались. Вот они какие!

– О душе своей думают, Пелагея Ниловна. На том свете за всё ответ спросят. Значит, люди богобоязненные, – отвечала богаделенка, попивая кофей.

– О, беднота, беднота, – вздохнув, проговорила старушка хозяйка, покачивая головой.

На главной улице провинциального города Зарайска стоял красивый деревянный дом, окрашенный в голубовато-серую краску, с резными белыми карнизами и с узорчатыми окнами. Дом был двухэтажный, с мезонином, на каменном фундаменте. Кругом, за высоким забором, разросся густой, тенистый сад, и весною, когда там цвели черемуха, сирень и акации, нежный аромат распространялся далеко по улице. На воротах этого дома была прибита дощечка, а на ней значилось: «Дом М. и Д. Носовых».