– Хоть бы починили сапоги-то. Вы посидите денёк дома, а я снесу, – говорила не раз старушка.
– Нет, Пелагея Миловна, не на что чинить…Денег нет, – отвечали ей.
– Как же вы праздник-то станете ходить?
– А зачем нам непременно ходить? Мы можем сидеть или лежать, – шутливо отвечали ей.
Старушка вздыхала: ей казалось, что сквозь эти шутки проглядывало огорчение. Она уходила на кухню озабоченная и сокрушалась, что при своей бедности ничего не может сделать для своих любимцев.
– Ох, беднота, беднота! – шептала она, качая головой. Праздник приближался, Пелагея Ниловна, как всякая заботливая хозяйка, подняла в квартире дым коромыслом и даже несколько раз вздорила с «настоящим» чиновником, который не доискался какой-то верёвки, то пробки, то двух папирос. Свою досаду на «важного» жильца старушка изливала перед студентами и тут же неизменно прибавляла:
– А вы-то как праздник встретите?! Совсем не по-людски… Ни тебе булочки домашней, ни тебе гуся… Хоть бы заняли где-нибудь рублика два… Я бы вам всё дома сготовила… И встретили бы праздничек, как люди…
– Не беда! Мы сами невелики гуси, можем и без гуся, – отвечал медик со смехом.
– Ох, беднота, беднота! – вздыхала Пелагея Ниловна, уходя к себе на кухню.
В сочельник днём, когда студенты благодушно сидели за самоварчиком, читали да и мирно беседовали, в их комнату влетела хозяйка… да, положительно не вошла, а влетела. Она была в салопе, в платке, красная, запыхавшаяся, едва переводившая дух.
– Уф, уф. Вот… Деньги!!! Ей-Богу… Пятьдесят рублей!!! Вам!
– Какие деньги? – удивлённо спросил медик, сидевший на диване.
– Кому деньги? Откуда? – переспросил художник.
– Вам… Вам обоим… право! Ей-Богу!
– Откуда вы взяли эти деньги? – спросили молодые люди в одно слово.
– Княгиня дала… Сама княгиня…
– Какая княгиня? Для чего? На что? – все более и более удивляясь, расспрашивали молодые люди.
Старушка вся тряслась от волнения, улыбалась счастливой, растерянной улыбкой и, протягивая деньги, заговорила скоро-скоро, задыхаясь, глотая слёзы.
– Я ей всё рассказала… Кто вы такие… чем занимаетесь, про вашу бедность… Что и сапог-то нет, и праздник нечем встретить… Она ушла… и вынесла… Шутка ли! Пятьдесят рублей… Помоги, говорит, чтобы они не знали от кого… А я думаю… Не дурное… Чего тут скрываться… Вот… вот…
Пелагея Ниловна не успела кончить… Медик вскочил, как ужаленный. Лицо его приняло сердитое выражение, чёрные глаза сверкали… Остановившись близко около хозяйки, он сказал громко и резко:
– Вы, должно быть, с ума сошли, Пелагея Ниловна!!! Кто разрешил вам собирать для нас милостыню? Мы вас об этом не просили! И подачек не принимаем! Понимаете?!
– Опомнись, батюшка, что ты говоришь! Какая же это милостыня! Ведь я не по улице собирала… Если добрый человек помогает, что ж тут худого, – твердила старушка, растерянно разводя руками. Художник сидел, низко опустив голову, покраснев до корней волос. Он тоже встал и сказал тихо:
– Помогать можно и должно только старым, больным и детям… Людям молодым стыдно принимать незаработанные деньги…
– Не желаем мы ничьей помощи!!! Мы не нищие. Мы вас не просили ради нас побираться!!! – горячился медик.
– Помощи не хотите… А самим есть нечего… сапог нет, – взволнованно отвечала старушка.
– Это вас не касается! Неужели вы не понимаете, что такие подачки оскорбляют самолюбие и гордость…
– Не понимаю я твоих мудрёных слов… Я от чистого сердца, жалеючи вас… А вы вот как…
– Никто вас не просил!!! Что за безобразие! Пожалуйста, идите и отнесите эти деньги! – горячился медик.
– Иван, успокойся! – уговаривал его товарищ. – Пелагея Ниловна, вы отнесите эти пятьдесят рублей вашей княгине и скажите, что нам их не надо, – прибавил он, обращаясь к хозяйке. Старушка заморгала глазами и взволнованная ушла в кухню; там она разделась, села к столу и заплакала:
– Вот она людская благодарность! Я для них всей душой… А они-то… Чуть в шею не вытолкали… Шутка ли!!! Этакие деньги!.. – шептала она, всхлипывая.
В кухню вышел художник.
– Бабуня, милая, вы не плачьте и не сердитесь на Ивана, – ласково сказал он. – Иван человек южный, горячий, но он не хотел вас обидеть. В самом деле, вы нехорошо сделали, что не спросивши нас, пошли просить нам на бедность… Студенты, бабуня, народ гордый… Деньги мы берём только за работу… С голоду ведь не умираем… А если и нуждаемся – что ж за беда! Будет после лучше… Ещё не один праздник мы с вами «по-людски» встретим… Так-то, бабуня, вы не плачьте, голубушка, и на Ивана не сердитесь…
– Да как же это, – я перед княгиней-то, перед благодетельницей-то выйду, точно обманщица какая… Уж не знаю, как и сказать ей… Она подумает, что я её обманула…
– Вы всё на нас свалите… Они, мол, очень гордые, не берут… Я, мол, не знала, не спросясь их помощь выплакала…
– И вовсе не плакала, – обиделась Пелагея Ниловна. – Княгиня сама дала. Этакие деньги! Да вы бы одежду всю себе справить могли и праздник бы в веселье провели… Ну, твой приятель, Бог с ним! Точно бусурман какой… А ты-то, батюшка, чего на него смотришь?!
– Эх, бабуня, нам с вами не понять друг друга… Одним словом, денег мы не возьмём, вы их отнесите назад и вперёд никогда этого не делайте, – серьёзно сказал молодой человек и ушёл в свою комнату.
Долго сердилась Пелагея Ниловна на своих жильцов: входила к ним в комнату строгая и молчаливая, и разговоров по-прежнему не заводила, и сердито отворачивалась от них, если они с ней шутили. Когда к ней пришла Матрёна Григорьевна, то она с горечью ей обо всём рассказала.
– Осрамили они меня перед благодетельницей-то, дорогая моя Матрёна Григорьевна… Дома-то сколько шуму было… Чёрный как подбежит, как закричит… Как вы смеете нам помогать? У нас, у студентов, гордость большая.
– Велика спесь, когда нечего есть. Какие неблагодарные люди, – вставила своё словечко Матрёна Григорьевна, попивая с блюдечка кофе.
– Так все праздники дома и пробедствовали. Ни тебе в театр… Ни тебе в гости… Уж я знаю, что и обедать-то не на что было… А на пятьдесят-то рублей всласть справили бы праздники.
– А что же княгиня-то взяла деньги? Ничего не сказала? – полюбопытствовала богаделенка.
– Конечно, взяла. Ей-то что! Небось, такому капиталу место найдётся. Не один человек за неё Бога по-молит. – Обе старушки, привыкшие жить подачками, не находили в этом ничего унизительного; о благородной гордости они не имели никакого понятия и молодых людей, при их бедности отказавшихся принять помощь, совсем не оправдывали.
V
Подходила Пасха. Светлее и теплее становилось на улице. Солнце чаще проглядывало на небе. Иногда бывали такие ясные хорошие дни, как будто весна пришла. Ведь она, волшебница, была не за горами, и её дуновение чувствовалось в природе. В квартире Пелагеи Ниловны тоже все повеселели. Молодые жильцы уже давно забыли о размолвке, да и хозяйка только делала вид, что сердится. Впрочем, скоро всё обошлось к общему благополучию. Студент медик получил уроки и из первого жалования купил своей хозяйке фунт хорошего кофе.
– Вот вам, Пелагея Миловна, преподношу сей целебный напиток! Он очень пользителен от ссор, от горестей, бед и болезней, от чёрного глаза и дурного следа, – весело сказал он.
Сердце не камень: наша старушка совсем растаяла.
– Да как же это? Спасибо, родной, спасибо! Правда твоя – мне кофе от всего помогает. Да как же это ты потратился… Самому много надо.
– Я теперь, бабуня, богат, как Крез. Могу весь Петербург купить, – пошутил студент, показывая хозяйке десятирублёвую бумажку.
– Шутники вы, шутники. Спасибо за кофе. Вот уважил! Буду пить да тебя вспоминать. Должно быть, хорош, – и старушка даже понюхала пакетик.
Когда же художник через несколько дней обновил Пелагее Ниловне все образа, то её восторгу не было границ.
– Тебе Бог за это счастья пошлёт, – говорила она, – сейчас видно настоящего иконописца. Вот какой ты мне праздник сделал! Утешил старуху. Как будто и в кухне у меня веселее стало. Спасибо, родной!
