Год за годом прошло пять лет. Сначала Прасковья Ивановна отдала Параню и Галю в городское училище. Галя училась превосходно и всё время шла первой ученицей и тянула изо всех сил свою резвую подружку. Параня была очень ленива, непонятлива и терпеть не могла учиться. Немало поплакала она над ученьем и книгами.

Обе девочки выросли, возмужали, и каждая по-своему была славная и миленькая. Параня была высокого роста, толстушка, румяная, с ямочками на щеках, с большими серыми добрыми глазами, с густой русой косой. Галя – маленькая, худенькая, серьёзная, с задумчивыми чёрными глазами, с короткими вьющимися волосами.

– Вылитая мама. Ах, как ты на неё похожа, Галечка! И волосы, и взгляд, и улыбка, и голос… – не раз говаривала Прасковья Ивановна, приглаживая непокорные кудри девочки, а та нежно и доверчиво прижималась к тёте, как она всегда называла Прасковью Ивановну.

После окончания городской школы решено было обеих девочек отдать учиться швейному мастерству.

Каково же было всеобщее удивление, когда однажды, явившись из школы, Прасковья Ивановна объявила своим домашним:

– Я Галечку отдам в гимназию.

Бабушка даже руками всплеснула и вскрикнула:

– Что это ты, Прасковья, в своём уме?

– Что это право, Паша, ещё придумала? – как эхо отозвался её муж.

– Учительница Галечки меня вызывала и сказала, что девочка очень способна к науке и что её непременно надо дальше учить. Нельзя её так оставить. Она даже взялась сама её подготовить за лето даром.

– Из каких же это мы капиталов чужую девчонку, как барышню, обучать станем?! – язвительно спросила бабушка.

– На её долю Бог пошлёт… – ответила спокойно Прасковья Ивановна.

– Да что ты, Прасковья, заладила одно: на её долю, да на её долю. Какая такая её доля? Нашими-то руками да горбами, – сердито говорила свекровь.

– Правда, Паша, ведь работаем-то мы все на девочку, – отозвался и её муж.

– Не беда и на чужого человека поработать, коли на добро да на пользу. А только я её матери честное слово дала, что я её воспитаю, выращу и обучу хорошо. И честное слово это я сдержу.

– И горя и маеты видим мы с чужой девчонкой. Да есть ли у тебя сердце-то? Ты своего ребёнка не жалеешь! Пусть лучше Паранька в гимназию идёт… – горячилась и кричала бабушка.

– Конечно, Паша, пусть лучше наша Параня барышней будет. Лучше её обучим в гимназии-то, чем на чужую всё пойдёт… – отозвался Иван Петрович.

– Наша Параня совсем не способна к учению. Каждому своя доля. Она любит на куклы шить, шляпки делать… а учиться для неё только мука. Мне учительница так говорила. Пусть обучается мастерству. А Галечку я в гимназию отдам. Что бы вы ни говорили – решение моё твёрдо! Я дала за неё клятву.

Прасковья Ивановна и Галя выдержали и эту грозу стойко. Как ни сердилась, как ни кричала бабушка, а Прасковья Ивановна своего решения не изменила.

Осенью в мастерской Новиковых произошла перемена: Прасковья Ивановна позвала столяров и в большой комнате, где обыкновенно гладили прачки, сделана была перегородка, отделён был маленький уголок с окном.

– Вот до чего мы дожили. Уж принцесса и в одной комнате с нами жить не может. Ей подавай особую комнату, – язвила бабушка.

Но Прасковья Ивановна молчала и делала своё дело. Молчала и Галя.

Она теперь была уже большая девочка 13-ти лет и хорошо понимала жизнь. Она видела борьбу, недовольство и молча затаила в себе оскорблённые чувства, надеясь на тётю, как на каменную стену. В глазах девочки теперь часто мелькало что-то радостное, счастливое.

Когда была окончена работа столяров, то Прасковья Ивановна поставила за перегородку стол, два стула, кровать и прибила собственноручно полочку. Она привела туда свою воспитанницу и сказала:

– Вот тебе, Галечка, и кабинет. Учись тут, милая… Хоть и шумно и прачки порой мешают, а всё-таки свой уголок… Лучше, чем с нами со всеми в одной комнате.

Девочка бросилась к Прасковье Ивановне на шею, крепко обняла её и стала целовать её руки.

– Тётя… Спасибо… Дорогая тётя!

– Ну, что ты мне руки целуешь – грубые, жёсткие… Ведь я простая женщина… – улыбаясь, говорила прачка, лаская кудрявую головку.

– Нет, вы не простая… Вы лучше, добрее всех. Вы ангел, а не человек. Я ведь всё знаю, всё вижу, всё понимаю.

Прасковья Ивановна невольно вспоминала другую, далёкую сцену. Она сказала, вздохнув:

– Ну, вот, ты точно мама твоя тогда… Руки целует… И всё твердит: вы не простая, да вы лучше всех. Так ты мне напоминаешь маму.

– Моя мамочка верно понимала людей и знала, кому она меня оставляет…

– Тяжело тебе жилось, девочка… Что делать… Жизнь сиротская нелёгкая.

– Ничего, тётя… Я ведь всё понимаю… Знаю, что надо молча переносить и горе. И мамочка моя много страдала. Надо терпеть… Всё-таки я счастливая: Бог мне вас послал.

– Рада ли, что в гимназию-то поступила? – спросила девочку Прасковья Ивановна.

Девочка вся вспыхнула, оживилась. Глаза её заблестели.

– Ещё бы! Так рада, так рада, что я и высказать не могу. Ужасно рада. Это была моя мечта, моё самое заветное желание.

Да, девочка была безгранично счастлива. Она понимала, какое благо даёт ей тётя. Она так рвалась к свету, к знанию, так жаждала учиться. Она бы ни слова не смела сказать, если бы её отдали в портнихи, в модистки, в прачки или просто ничему не обучили… И вдруг ей выпало на долю такое счастье. И всё это сделала для неё простая, необразованная прачка.

Она ещё раз с горячим поцелуем припала к грубой руке Прасковьи Ивановны, и слёзы показались на её глазах.

– Тётечка, вы ангел… Чем я-то вас отблагодарю…

– Не надо мне твоей благодарности, Галечка. Главное – моя совесть спокойна.

И Прасковье Ивановне казалось, что невидимо благодарная душа матери находится между ними. И она чувствовала какое-то радостное, гордое и счастливое настроение, какое немногим выпадает на долю; но кто его испытал хоть раз, тот может назвать себя действительно счастливым…

Галя поступила в гимназию. Она с увлечением отдалась науке. И здесь, в гимназии, она шла всё время первой ученицей. Учиться ей было нелегко, но она смело и твёрдо преодолевала все препятствия. Она никогда ни на что не жаловалась, не просила ни книг, ни тетрадей. Она брала их у подруг, списывала и тратила много лишнего времени. За тоненькой деревянной перегородкой часто слышны были перебранки прачек, пение и смех, доносилось шипение утюгов, воздух был сыроватый, удушливый, пахло мылом. А Галя, заткнувши уши, зубрила Закон Божий, историю, географию, решала задачи, писала сочинения. И здесь, за этой перегородкой, её забывал весь мир, и она считала себя счастливой.

Параня поступила в мастерскую, куда ходила учиться делать шляпки. Это была хорошенькая девушка, полная, хохотушка, весёлая и задорная. Заглядывая иногда к своей подруге, она всегда ужасалась:

– Как это ты, Галя, можешь учиться все время… Я бы, кажется, умерла со скуки… Пойду лучше гулять… Весело-то как на улице. Если бы ты хоть раз пошла со мной, ты бы и в другой захотела…

– Нет, некогда мне, Параня… У меня такое трудное сочинение задано, надо обдумать.

– Ну, думай, думай… Всё равно ничего нового не придумаешь… А жизнь-то так и пройдёт… – с громким смехом говорила Параня и убегала от уткнувшейся в книги подруги.

Девушку манила жизнь, веселье; она любила наряды, прогулки…

– Моя Параня бедовая. Ей бы только веселиться да наряжаться. Что же делать: всякому своя доля, – говаривала Прасковья Ивановна.

Так год за годом прошло ещё семь лет. Галя провела эти годы или за перегородкой или в гимназии. Ни зимой, ни летом разницы не было. Летом она сидела у открытого окна с книгой. На окне стояли в цвету герани, фуксии, висела кисейная белая занавеска, скрывавшая девушку от любопытных взоров. Здесь она училась, читала, думала. Жилось ей теперь легче: своим стойким спокойным характером, своей тихой незлобивостью, она отвоевала себе уважение и независимость. Кроме того, она знала, что за ней стоит твёрдая опора и защита – Прасковья Ивановна. Бабушка по-прежнему не любила девушку, но совершенно оставила её в покое и даже никогда с ней не разговаривала. Училась Галя так хорошо, что за неё на другой год поступления стала платить гимназия. А в старших классах она уже имела уроки, и одевалась сама, и книги покупала, очень часто дарила и Паране то на ленточку, то на духи или на конфеты и даже предлагала платить за себя немного тёте, но та не согласилась.