Печь давно остыла, и в доме было холодно — он не стал снимать шубу из ослепительно-белого меха в мелких черных отметинах. На пушистом воротнике выгоревшие пряди длинных волос смотрелись чистым золотом.

На секунду я остановилась в дверях, закусив губу. В память врежется, наверное, до самой смерти — темная изба с прокопченными стенами и Государь во всем своем великолепии, кутающийся в меха на древней лавке.

— Мне на колени падать или сразу плашмя? — уточнила я и осторожно прикрыла дверь.

Яркий, режущий зимний свет из окна подчеркивал и бледность кожи, и тяжелые, темные мешки под глазами, и сами глаза — красноватые, постаревшие.

Я не спеша снимала с себя верхнюю одежду, разжигала огонь, искоса наблюдая за молчаливым и неподвижным мужчиной. Не выдержала первой.

— А где стража? — мой негромкий голос, казалось, выдернул его из тяжких раздумий. Секунду он смотрел на меня нахмурясь, словно вспомнить не мог, кто я и где он меня видел.

— Вокруг. — он передернул плечом. Драгоценный мех немного сполз. Словно только что проснувшись, поднял на меня глаза. — Ула?

— Не мой ребенок, не мой. — в десятый раз повторил Талар, слепо бродя по комнате. Лавочка полетела в угол. — Как? Как?!

— Да что такого? — я смирно сидела, стараясь под горячую руку не попасть — кто знает, какие теперь у больших людей замашки? — Найдешь другую жену, новых наделаешь…

— Сейчас я могу взять в жены любую. — сквозь зубы процедил Талар. — Кто откажет? Но она со мной была тогда, когда я еще был никем. Выбрала меня! Что изменилось, когда?

Я насторожилась.

— То есть ты нашел меня посреди леса ради того, чтобы поговорить о неверности твоей жены?

Талар содрал с себя шубу и с раздражением швырнул на пол.

— Потому что ты мне не врала. — на челюсти вспухли желваки. — Зачем искать, я тебя и не терял…в деревне человек отчитывается каждый раз, как тебя видит. Я просто дал тебе возможность жить, как хочется. Я рад, что ты теперь…такая. Помогаешь…Справилась, да?

В человеке, мечущемся передо мной, не осталось ничего знакомого.

— Я вот не справился. — стон из самой глубины. — Сколько раз меня пытались убить? Только ты и хранила. Сколько врагов вокруг, а кто не враг — тот врет, лебезит, надеясь стать ценнее. Только тебе и дела нет до моих чувств.

— Ну, раньше тебе не было дела до моих. — пожимаю я плечами. — Чего разошелся? Ну подарила я тебе оберег по старой памяти, пользуйся. Чего ты от меня сейчас хочешь? Я давно не ведьма, спасать тебя от врагов не смогу, да и могла — не стала бы. Если радикулит замучит, милости прошу. Зачем ты приехал?

Силы вернутся, но этот секрет я точно при себе оставлю.

Талар разводит руки в стороны:

— Посмотри. — шепчет он. — Тут не за что держаться. Глушь, бедность, голые стены, лес кругом. Едем со мной. Я смогу тебе дать столько, сколько ты и представить себе не можешь. У тебя будет все. Дом, слуги, деньги…

Я пытаюсь сдержать смех, но не выходит. Делаю вид, что кашляю, прикрываю рот ладошкой, кусаю себя за палец, но все равно смеюсь во весь голос.

— Ты с ума сошел. — я вытираю слезы. — С такими условиями любая согласится. Даже не знаю, за что мне небеса такое счастье послали. Я, пожалуй, тут, в лесу. Мне привычнее…

Склонившись надо мной, заглядывает в глаза. Взгляд у него, как у затравленного зверя.

Резко выпрямившись, опирается левой рукой на стену, опустив голову. Правой лезет за пазуху, выуживает узорчатый флакон. Выдернув пробку, подносит его к носу, прикрыв рукой. На виске бьется голубая жилка.

— Что это? — я принюхиваюсь, но запаха не чувствую.

Талар запрокидывает голову, глубоко вдыхает.

— Ведьму нанял. делает. Говорит, что от нервов. Может, и вовсе яд. — неуклюже шутит он.

— Дай-ка. — прошу я. Пусть не ведьма, но травы узнаю…

Теплый флакон переходит в мои ладони. Я подношу его к самому лицу, вдыхая терпкий, сладковатый запах…

…и точно кровь. Странно, кто в успокоительные кровь капает?

…голос Талара журчит, словно ручей.

— Мы будем счастливы вместе, клянусь. — потолок словно провисает ниже, даже свет из окна слабеет: вокруг сгущается мрак. — Мы будем вместе. Ты ведь хотела этого, правда? Вместе… Больше никаких забот, никто тебя не тронет…

…голова становится тяжелой и ватной, словно я залпом выпила чего-то крепкого.

— Ты ведь меня любишь. — тихий шепот у самого уха. Пытаюсь сосредоточиться, трясу головой.

Люблю. Но почему волосы рыжие? Должны же быть светлыми, белыми почти…

Уже не чувствую, как безвольное тело заворачивают в шубу. Флакон вываливается из ослабевших пальцев и катится по полу, хрустнув под тяжелым сапогом.

День начался счастливо и безмятежно — я отбросила одеяло в сторону, улыбаясь во весь рот и потягиваясь. Как мне удавалось устраивать такие трагедии и проблемы на пустом месте?

Ведь у меня есть все, чтобы считать себя самой счастливой женщиной в мире.

Гладкий шелк простыней. Солнечный свет прямо в окно, а у окна клетка с крохотной птичкой, будившей меня по утрам нежным щебетом и охотно клюющей зернышки прямо с ладони. Столик, на котором каждое утро дожидался моего пробуждения букет цветов в тонкой вазе. Сотни нарядов в шкафу — я даже боюсь до них дотронуться. Они тяжелы от камней, кожу царапает жесткое золотое шитье, их можно просто ставить на пол. Выбираю что попроще — лишняя тяжесть ни к чему, привыкну позже.

Любимый мужчина, самый заботливый и родной на свете.

Кажется, он приходит каждый день…или нет?

Сажусь на кровати, морщусь, тру лоб. Кожа под пальцами какая-то сухая, слишком тонкая. Не могу вспомнить, что было вчера. Так же или как-то иначе? Вопрос мучает, не дает покоя.

Хочется пить. Рядом графин, свет играет на хрустальных гранях, но вода в нем мутновата и отдает красным. Запах тоже странный, знакомый, но чувствовать его неприятно.

После легкого стука в комнате появляется девушка. Она наклоняется так низко, что вижу только затылок с туго убранными волосами.

Конечно, я не могу ходить где вздумается, я же больше не дикая лесная ведьма, я…

Кто я?

Неважно. Надо попросить воды.

Воду не приносят, зато подают какой-то ягодный морс. Выпиваю залпом.

— Госпожа, одеть вас для прогулки? — глуховато спрашивает служанка, по-прежнему не поднимая головы.

Я хлопаю в ладоши. Восторг заполняет все мое существо, вытесняя все лишние мысли.

Терпеливо терплю процесс расчесывания и одевания. Я смогу, я докажу всем, что из меня выйдет настоящая Государыня…еще бы пополнеть хоть немного, а то пока не дотягиваю. Ну ничего.

Солнечные лучи дробятся в снежной глади, ослепляя. Так невыносимо светло, что я прикрываю глаза ладонью.

Пальцы тут же прихватывает мороз. Служанка — опять забыла ее имя — ловко перехватывает мою руку и натягивает рукавичку. На моих пальцах видны коричневатые мозоли, через ладонь тянется царапина, один ноготь обкусан.

Осторожно стягиваю рукавицу. Она красивая, ярко-красная, с вышивкой. Разглядываю странные отметины. Где это я могла так пораниться? Застарелый шрам перечеркивает выпуклые, темно-синие вены на бледной, сероватой коже.

— Госпожа. — глухой голос вырывает меня из раздумий. Поднимаю глаза и вижу женщину близко-близко — она удерживает меня за плечо, настойчиво что-то сует под нос. Глаза у нее прекрасные — темные, пурпурно-фиолетовые, словно драгоценные камни. Влажные и настороженные, окруженные длинными черными ресницами.

Дергаюсь, пытаясь освободиться, и боком лечу в снег. Сегодня же попрошу Талара выгнать ее взашей, кто ей право дал так меня хватать?!

Снег обжигает обнаженную кисть. Свет вокруг становится еще злее, норовя выжечь глаза.

Пока женщина кудахчет надо мной, поднимая, оглядываюсь и понимаю, что я вовсе не в лесу на поляне, да и как бы я там оказалась, едва выйдя за порог дворца?

Квадратная площадка заметена снегом, с трех сторон зажата наглухо серыми каменными стенами. Кусочек неба виден словно со дна колодца. Арестантам, верно, и то больший простор оставляют…