Вообще-то, конечно, ее звали не Белла, это чудное имя, похожее на звон колокольчика, дал ей мастер Кемп — рыжий, как и она сама, известный на весь Лондон комик из «Театра». Дал совсем недавно, и ей понравилось. С тех пор, если спрашивали, то она так и звалась: Белла.

А крестили-то ее Лиз, Елизаветой, значит. Да только при ее ремесле да при ее волосах — отливавших на солнце червонным, высшей пробы золотом, при ее бледной, с веснушками коже, без пудры — совсем как Леди Королевы, у нее бывали кавалеры и оттуда, аж из самого двора, уж наслышалась, — так вот, при такой внешности да при ее ремесле прямая дорога на виселицу. Вот и приходилось опускать глаза, краснеть, как будто она ни разу за свои года мужского уда не видывала, да лепетать: «Как вам будет угодно, сэр». И всех это устраивало, всем приходилось по вкусу. Уж кем она только не побывала. Каких только женских имен не давали ей, прежде чем торопливо присунуть, задрав юбки в одной из подворотен на Нортон Фолгейт, или разложить на какой-нибудь затертой чуть не до дыр постели, на постоялом дворе, из тех, что подешевле. И хорошо еще, когда дело заканчивалось только этим, когда добрые с виду господа не норовили заломать руки, да избить до полусмерти — с ней самой, правда, такого еще не бывало, но наслышалась про такие дела за все время на улице, наелась такими сплетнями — больше не надо, благодарю покорно.

И потому порой она завидовала своим товаркам из борделей. И старалась не ходить одна по постоялым дворам или домам — не бывала никогда такой отважной, как Кэт, а потому и не видать ей никакого счастья. Подружка вон не побоялась, а теперь — пожалуйста, сразу после Пасхи замуж выходит, да не за абы какого завалящего парня, за джентльмена, считай, за Дика Бербеджа. А кто в Лондоне не знает его Ромео, или этого, и сейчас который шел, как его — Ричарда Третьего? Страшный он, конечно, Ричард, но мастер Дик был просто диво как хорош. Так хорош, что они с Кэт, бывало, еще до того, как Кэт замуж мастер Дик позвал, ни одного спектакля не пропускали. И мастер Шекспир, тамошний сочинитель, был тоже красивый — страсть, одни кудри его черные да глазищи синие чего стоят, а уж как глянет ими — будто в душу заглядывает. Про него знакомые девки рассказывали, что охочий он до этого дела, и нежный при том, ласковый, что телок. Да только Белле ни разу до недавних пор не доводилось с ним пересечься — видно, рыжих он не особо жаловал, а когда свела их судьба — все у того же мастера Кемпа, то Белле тоже, считай, ничего не досталось, так, пара поцелуев, правда, сладких, что персики, тут не соврали. А еще утренний вопрос: а как на самом деле тебя зовут? Белла удивилась, но ответила, а мастер Уилл лишь кивнул задумчиво, рассматривая ее с головы до ног. Сразу видно — поэт.

А вот Кэт — та да, с ним бывала, и звал он ее смешно, как кошечку какую: Китти. Так оно и пошло: Белла да Китти, а что, имена хорошие, хоть сейчас ставь в какую пьесу. Жаль, конечно, что женщинам играть нельзя, срам это.

А Белла любила театр, — столько там всего красивого, чудного, как в сказке! Так бы и поселилась там, будь ее воля. Сейчас, конечно, можно ходить чаще — мастер Кемп вон снова звал в субботу, а она и рада. Вдруг не только мастер Кемп, вдруг и мастер Уилл там будет? А то и сам мастер Марло?

Кэт-то хорошо, Кэт вон даже в доме у мастера Марло бывала, а все почему — отважная, не такая трусиха, как Белла.

***

Они обернулись одновременно, однако, леди не сделала шаг назад, хоть и могла, а Кит не выпустил ее запястий, хотя был должен. На фоне мастерски вытканной зеленовато-бурой декорации в виде гобелена стоял Нед Аллен — в этом нельзя было усомниться. Кит слишком хорошо помнил каждый изгиб его тела — и не сомневался, что графиня Эссекс уже превзошла его в памятливости.

Нед застыл на месте, как древнее изваяние из бронзы, и совсем не величественно захлопал глазами. Должно быть, беспечный любовник не рассчитывал, что в кабинете его покровительницы может оказаться другой мужчина. Должно быть, он думал, что его новая муза имеет обыкновение громко и внятно разговаривать сама с собой по утрам — если этот странный полдень можно было назвать утром.

— Какая встреча, Нед, — приветливо кивнул Кит, и разжал пальцы. Френсис, изгибая стройную шею, смотрела и смотрела на свою новую любимую зверушку для развлечений, и было сложно понять, улыбается она, или кривится от досады. — Я вижу, что вы с миледи нашли общий язык очень быстро — и рад, что, со своей стороны, немного поспособствовал вашему счастью и довольству…

— Какого хрена, Кит? — только и выдавил из себя Аллен.

— Ах, Нед, доброе утро… — вдруг заговорила Френсис, преодолев неловкость, если это была она — а не игра, могущая посрамить даже новоявленное украшение этой строгой комнаты. — Мы с твоим другом обсуждали крайне важные вопросы, и не сказать, чтобы приятные, а твое появление оказалось просто-таки лучом весеннего солнца в унылой ночи придворных интриг…

Этот тон, соловьино звенящий в чуть вытянутом ради выражения крайнего внимания горле, Кит знал. Именно так графиня Эссекс разговаривала со всеми своими зверушками, пока они находились у нее в милости — иными словами, пока не начинали нагонять на нее скуку и прыгали через подставляемые все выше жердочки с исправным подобострастием. Кажется, Нед Аллен пока справлялся — Дьявол даровал Фаусту достойную Елену Прекрасную.

— Мне нужно будет уехать, Нед, — сухо и коротко сказал Кит, и, обойдя хозяйку этого дома и ведущего актера театра «Роза», направился к Аллену. У того беспокойно дернулся кадык, пока он заворожено следил за рукой Кита, огладившей край тяжелого дубового стола. — Возможно, надолго. И я бы хотел, чтобы ты пинал Джорджи хотя бы раз в день приходить ко мне домой и присматривать, все ли хорошо, не было ли краж или, того хуже, обысков. Если пожелаешь, можешь делать это сам… я был бы тебе благодарен за подобную услугу.

— Что стряслось?

***

— Топклифф взбесился раньше, чем мы могли предполагать, и удумал размазать по стене Гейтхауса Дика Бербеджа и Уилла Шекспира, который вчера наделал некоторых… глупостей, — пояснил Кит, но его слова тяжело достигали сознания Неда. Не стоило вчера столько пить — но Френсис была так щедра, а вина, известные на всю Англию сладкие вина ее мужа так хороши… — А потом соскрести их останки со стены и осквернить еще десяток раз. И я хочу помочь несчастным. Один из них — мой друг, второй — друг моего друга, и значит — почти мой друг тоже.

Когда Кит оказался совсем рядом, вплотную, так, что можно было ощутить запах и тепло его плохо прикрытого одеждой тела, Нед не нашел ничего лучше, чем огрызнуться:

— С каких это пор ты вдарился в христианскую добродетель и рассыпаешь налево и направо благодеяния?

Мягкое прикосновение пальцев, что могли быть вовсе не так ласковы, к щеке, не отрезвило его. Кит улыбался — улыбался ему, и был близко, так близко, как вчера была добрая леди, теперь взирающая на них издали с неподдельным интересом, вспыхнувшим в прищуренных глазах.

— Это не добродетель и не благодеяния. Я люблю Уилла, и его дурость заодно, Уилл считает Дика своим ближайшим другом. Ты же любишь меня, и потому сделаешь то, о чем я прошу.

— А если не сделаю?

Леди чуть слышно вздохнула. Что это был за вздох, Аллен успел изучить накануне.

— Если не сделаешь? — переспросил Кит все с той же сонной, счастливой, самодовольной улыбкой, которую хотелось стереть с его лица кулаком, и с усилием опустил и отвел руку Неда, сжимавшую тонкую ночную сорочку. — Все, что я описал тебе, называется — связи. Так бывают завязаны друг на друге герои пьесы, а бывают — живые люди из плоти и крови. Чаще всего. И людей много, друг мой, очень много — в этом чертовом городе и за его пределами. Так вот… Ты спрашиваешь, что будет, если я получу отказ? Ничего не будет. Значит, я найду кого-нибудь другого, кто лучше удовлетворит мои потребности.

***

Дик сначала хотел сказать: «Не ваше дело». Грубо, конечно, ну а кто такой ему Хэнслоу, чтобы вычитывать его, как мальца какого-нибудь, вроде Гофа?