— Конечно, заметил. Яков, это мое… предназначение — видеть возможную опасность вокруг… не только персоны Императора… Я перепугался за Анну. Бросился к ней, чтоб помочь… Возможно, тебе было неприятно, когда я нес на руках твою жену в спальню. Так что извини, что я не дал тебе возможности сделать это самому.

— Павел, ты идиот?! Что, по-твоему, я в тот момент думал об этом?! — чуть вспылил Штольман, так как его немного задели слова Павла. — Я думал, слава Богу, что ты понял, куда она делась, и вовремя нашел ее… Не думал я про всякие… непотребства… Как и ты без сомнения тоже. Я видел, как сильно ты за нее испугался.

— Яков, — Павел посмотрел племяннику прямо в глаза, — в усадьбе я испугался за нее еще больше. Ей был нужен кто-то, чтоб помочь справиться с кошмаром. И помимо меня тогда это было сделать некому, ведь тебя там не было… Кроме как обнять ее и держать ее так, пока она не успокоится, мне в голову тогда ничего не пришло… Когда ее перестало трясти, я принес ей вина, затем сделал чай. Да, сам сделал. После чая она стала выглядеть почти нормально… Я не хотел ее оставлять, но мне нужно было спешить во дворец. В то утро я собирался на службу очень рано, оставалось только надеть мундир, когда я услышал ее крик. Так что я прибежал к Анне не в неглиже. Хотя и так бы прибежал, что уж отрицать… Я не испугал бы ее своим появлением в полураздетом виде больше, чем то, от чего она так истошно кричала.

— Как будто она раньше не видела полуодетого мужчину, — попытался пошутить Яков, хотя ему было совсем не до шуток.

— Естественно, видела, но не того, который врывается к ней в спальню как ураган и бросается к ней… Но в тот момент ей было не до этого, поверь мне.

— Павел, я верю. Спасибо тебе и за тот раз тоже, что позаботился об Анне, — искренне поблагодарил Яков родственника. — Меня с ней не было, а ты был, и ты сделал все, что мог, чтоб помочь ей. Я ценю твою участливость… Тот кошмар к ней больше не приходил?

— Она мне об этом не говорила. Надеюсь, что нет. По крайней мере, больше она ночью не кричала. Про то, было ли с ней такое дома, когда она вернулась, спрашивать не буду, ты бы знал, ведь ты спишь с ней в одной постели, а не как я в других покоях с противоположной стороны от лестницы.

Штольман понял, что намеренно или нет Павел поставил его последним замечанием на место. И он имел на это право.

— Нет, такого с Анной по прибытии домой не было. Да и вообще не было плохо до того, что только что произошло.

— Яков, мне кажется, сейчас ей стало плохо от того, что она, скажем так, не рассчитала силы, понадеявшись, что раз она не чувствовала себя дурно, когда вызывала дух мадам Карелиной, дар вернулся к ней в большей мере. А на самом деле она с того случая еще не восстановилась. Видимо, для этого прошло недостаточно времени.

— Похоже, что так. Надеюсь, что ей скоро станет лучше. И она все расскажет.

Ливен достал из кармашка жилета золотые часы:

— В любом случае у меня не больше часа. Потом мне будет нужно на вокзал.

— Вдруг на поезд не будет билетов?

— Если билетов не будет, я обращусь к начальнику вокзала или начальнику поезда. Для меня всегда найдут место. В самом худшем случае я просижу в ресторане, пока кто-то из пассажиров не сойдет. Но на вокзале в след уходящему поезду я смотреть не буду.

— Значит, у тебя есть особое… распоряжение?

— Конечно, есть, — на это раз подтвердил Ливен. — Но им я пользуюсь только в самых крайних случаях. В данной ситуации это крайний случай, так как мне нужно вернуться в Петербург не далее как завтра, и эта необходимость напрямую связана с охраной Императора. Поэтому я не постесняюсь воспользоваться, своими… привилегиями… чтоб попасть на поезд и вернуться на службу в срок… Такое у меня было несколько раз… Но заставлять начальника поезда изыскивать мне место именно в первом классе, этого я никогда бы делать не стал. Хотя мне не раз предлагали, так сказать, потеснить пассажиров первого класса. Но люди не виноваты, что кому-то понадобилось ехать именно в этот день. Если приспичило, то, значит, добраться до пункта назначения вовремя важнее, чем получить отдельный удобный диван.

— Только не говори, что ездил в третьем классе, вместе с прислугой, крестьянами и их гусями, — усмехнулся Яков Платонович

— В третьем Бог миловал. А во втором не однажды. И, как видишь, от этого не рассыпался. Но если бы было необходимо, поехал бы и в третьем… и в тамбуре…

Штольман понял, что подполковник Ливен сказал это совершенно серьезно.

— А что ты еще делал по необходимости?

— Много чего…

— Например, выучил турецкий язык, про который не упомянул в ресторане Дворянского собрания в прошлый раз? Ты ведь его знаешь?

— Знаю. Не в совершенстве, конечно, на это не было времени. А после войны желания. Я хотел, чтоб все, что было связано с той войной, осталось позади…

— О чем ты там думал в самые… страшные моменты?

— Молился о том, чтоб Дмитрий прожил как можно дольше и смог вырастить Сашку…

— Не о том, чтоб остаться в живых самому? — удивился Яков Платонович.

— Нет. В некоторых случаях смерть — это наибольшее благо, если можно так выразиться… В каких, я не хочу сейчас перечислять…

— Ты брал на войну что-нибудь, напоминающее тебе о доме?

— Миниатюру Лизы с Сашей, которая у меня в часах. Ты можешь назвать меня богохульником, но для меня этот портрет был сравним с иконой мадонны с младенцем. Лиза была моей мадонной, матерью моего младенца… Какую недолгую жизнь она прожила, и как коротко было ее счастье…

— Она не считала, что Господь наказал ее за то, что она жила в неодобренном церковью союзе?

— Нет, — покачал головой Ливен. — Когда Лиза умирала, она сказала, что надеется, что попадет в рай, так как ничего греховного, по ее мнению, не сделала. Ее единственный грех в том, что она оставляла сиротой любимого сына и вдовцом любимого мужа… Я тоже не считаю, что сделал что-то дурное. Даже если это и грех в глазах церкви. Я сделал счастливой женщину, которая была достойна счастья, но не могла обрести его в браке, к которому ее принудили… Если бы получить развод было легко и по-тихому, без скандала в обществе, думаю, Дмитрий и Лиза расторгли ли бы брак сразу после того, как умер наш отец. И мы бы с ней обвенчались задолго до рождения ребенка… Но, как ты сам понимаешь, это было невозможно… На войне, кстати, я думал, ну кому было бы хуже, если бы Дмитрий с Лизой развелись, а мы с ней обвенчались. Никому, всем от этого только бы стало лучше. Но устои в обществе, как мы видим, далеко не всегда на стороне его членов… Даже если они хотят поступать честно, по совести…

— Ты ведь сейчас не только о браке и разводе?

— Нет, конечно. Но и про это в том числе. Например, офицеры — жениться до двадцати трех лет они не могут, до двадцати восьми — только с разрешения начальства и при наличии соответствующего дохода. Жениться, создать семью им видите ли возбраняется, а то, что от их связей на свет появляется куча незаконных детей, почему-то мало кого волнует… И с незаконными детьми тоже все сложно. Случилось так, что у мужчины появился внебрачный ребенок, он готов его признать, содержать, воспитывать… Разве общество приветствует то, что мужчина хочет поступить по совести? Нет. Пусть лучше ребенок будет без прав, без законного родителя… Извини Яков, это больная для меня тема. Я и ранее относился к ней очень трепетно. А когда узнал, что у Дмитрия был сын, которого ему приходилось скрывать, тем более.

— Павел, Дмитрий Александрович хотя бы тайком заботился обо мне. Я не только про плату за обучение… Я получил от него несколько подарков, пока был в пансионе и в Училище правоведения. Конечно, я тогда не знал, что они от моего родного отца. Мне говорили, что они от благотворителя. Но они для меня были настолько важны, что я сохранил кое-что… Из носков и теплой ночной рубашки я вырос, кожаные перчатки на меху тоже стали малы, а вот шарф я носил несколько лет…