— Думаешь, на самом деле повредился?
— Думаю, что… если у него осталась хоть толика ума, то мы этого никогда не узнаем.
— А что с кучером Разумовского?
— Переправили в Петербург, для дачи показаний по делу об убийстве князя уже там. Показания дал. Все.
— А как же возможная кража коляски и лошади у князя?
— О чем Вы, господин следователь? Такой кристально честный человек не мог украсть, — в какой уже раз хихикнул Ливен. — Только принять вознаграждение…
— И какая из… противоборствующих сторон ему его предложила?
— Могла и та, и другая… Как я тебе уже сказал, и для той, и для другой было… выгодно, чтоб виновным в убийстве князя признали Лассаля.
— Другая сторона — как обстоит дело с теми, кто на ней?
— А вот этого я тебе раскрыть не могу. Не имею права.
— Как не имеешь права рассказать про многое Анне?
— Ей не имею права. И не хочу.
— Что мы скажем ей про Бессарабова? Она ведь спросит.
— Скажем, что в полицию поступит информация от анонимного источника, что Бессарабова видели на месте преступления, и что полиция этим займется.
— В такое объяснение Анна, возможно, и поверит. А на самом деле?
— На самом деле.
— Полиция займется анонимным письмом? Сомневаюсь… — покачал головой начальник сыскного отделения.
— Это смотря кто в полицию доставит это анонимное послание. Лично, — в который раз усмехнулся подполковник Ливен. — Но подобные подробности Анне, конечно, знать не нужно… Пойдем, известим ее… о нашем решении… Странно, что она сама к нам не пришла… даже подслушать не попыталась… — подавил смешок Павел.
Анну мужчины обнаружили в гостиной, она дремала, сидя в кресле. Они прошли в кухню.
— Устала наша девочка, — тихо сказал Ливен. — Выматывают ее попытки контактов с духами. Не буди ее, пусть отдыхает. Я пойду… Мне действительно пора…
— Павел, ты ведь к ней приезжал… не ко мне… — также тихо ответил Яков. — Как же не попрощаться? Да и Анна обидится, что не разбудили, и что я разрешил тебе уехать без прощания…
— Яков, я приезжал к вам обоим. Не только к Анне. И так будет всегда… до тех пор, пока ты это будешь позволять… и пока Анне это будет нужно… Вы мне оба очень дороги.
— Но каждый из нас тебе дорог… по-своему…
— По-своему? Возможно… Но определенно один не менее другого… Я очень надеюсь, что Вы сможете переехать в Петербург, и мы будем видеться чаще. Если, конечно, ты не будешь против. А то ведь, как говорится, иных родственников лучше любить на расстоянии…
— По-моему, для тебя расстояние любви не препятствие… — Яков посмотрел прямо в глаза Павлу.
— Ты прав, расстояние — нет… Многое другое — да…
— В том числе и твоя служба, о которой знают очень немногие? — напрямную спросил Яков.
Ливен не ответил.
— По этой же причине ты не особо хотел, чтоб Саша знал, что ты — его настоящий отец? Чтоб таким образом защитить его… Любовь к племяннику — это одно, к сыну — совсем другое…
Павел снова промолчал. Все было понятно без слов.
— Павел, как же тебе непросто, — посочувствовал Штольман.
— Да, непросто. Но это — моя жизнь, мой удел… Тебя не должно это волновать. Ты должен думать о другом — что я не помеха вашей с Анной любви, и никогда ей не буду… Любите друг друга и берегите, цените каждый миг вдвоем… Я очень хочу, чтоб вы оба были счастливы. Счастливы вместе. Видя это, буду счастлив и я сам.
— Павел, неужели… ты так можешь?
— Могу. Могу и должен. Иного мне не дано. А что дано — принимаю… смиренно… и с благодарностью… И очень тебя прошу, не отнимай у меня этого… — на Якова смотрел не князь и не подполковник, а Павел — мужчина, с которым судьба уже обошлась немилосердно. — Знаю, это будет трудно. Но ты хотя бы попытайся… Если не получится, будем искать другой… путь… Но в любом случае он должен быть таким, чтоб меньше всего ранить Анну… Ей уже в жизни досталось больше, чем многим другим. И твое исчезновение, и ужас, пережитый от злодеяний Магистра и адептов… Да сколько еще всего будет… без тех… осложнений, которые могут быть между нами… и которых ради всех нас троих, но особенно Анны мне бы очень хотелось избежать.
— Паули, а сколько в жизни досталось тебе… и сколько, как ты сказал, еще предстоит… Я очень постараюсь. Но мне понадобится время, чтоб принять все, как есть… По-настоящему принять… а не попытаться убедить себя в этом… — честно сказал Яков.
— Яков, я понимаю это как никто другой. И я не буду злоупотреблять визитами… В следующий раз я смогу приехать, скорее всего, только в начале осени.
— Только в начале осени? — спросила Анна, услышав из коридора последнюю фразу Павла.
— Аня, у меня ведь служба, я говорил тебе, что приехал сейчас потому, что это единственное время, которое я мог выкроить. В течение нескольких недель мне нужно будет находиться при Государе.
— А писать ты тоже не сможешь?
Ливен посмотрел на племянника — что скажет тот.
— Аня, ну если Павел не будет слишком занят, конечно, он напишет тебе. Нам напишет.
— Напишу. И пришлю открытку.
— А куда ты поедешь?
— Аня, ты поймешь это по открытке, — улыбнулся Павел.
— У тебя будет возможность до отьезда сделать что-нибудь по поводу Бессарабова?
— Да. Я доложу кому следует. В полиции получат письмо от анонимного случайного свидетеля. В нем будет много подробностей, поэтому его не смогут оставить без внимания и займутся этим делом. В свой следующий приезд я расскажу, что из этого получится… А сейчас мне нужно торопиться. Я хочу успеть на поезд в Петербург.
— Мы тебя проводим? — предложила Анна.
— Не нужно. Я дойду сам. Долгие проводы — лишние слезы…
— Я не собираюсь плакать.
— Ты — нет. А вдруг Яков пустит слезу, — пошутил Ливен. Он обнял племенника и похлопал его по спине: — Ну до встречи, мой дорогой!
Затем он подошел к Анне. Яков решил выйти — он понимал, что Павлу хотелось обнять и Анну, но на его глазах он этого не сделает.
— Вы прощайтесь, я пойду посмотрю, что можно сделать с дверью сарая. Может, придется звать плотника.
Ливен оценил, как деликатно повел себя Яков.
— Анюшка, я приеду в следующий раз как смогу.
— Как позволит твоя служба, — грустно улыбнулась Анна.
— Ну вот, ты знаешь это не хуже меня.
Он обнял Анну так, как обнимал бы при прощании свою дочь. Затем поцеловал ей ладонь:
— Я буду скучать, моя родная!
— Я тоже. Паули, береги себя! — Анна чуть прикоснулась губами к его щеке.
Павел быстрым шагом покинул дом и, не увидев племянника во дворе, вышел за ворота. Через несколько минут, предъявив бумагу начальнику вокзала, подполковник Ливен получил билет в вагон первого класса. Поезд к этому времени уже прибыл на перрон. Он только успел занять свое место, как поезд тронулся. В купе Павел был один — скорее всего, ненадого, на следующей станции у него мог появиться попутчик. Он достал из кармана пиджака записную кинжку, похожую на ту, что подарил Антону Коробейникову, чтоб набросать некоторые мысли по делу, не дававшему ему покоя. Между страницами книжки лежал цветок незабудки, который он отщипнул еще в цветочной лавке. Из книжки выпал сложенный в несколько раз лист бумаги, Ливен поднял и развернул его. На одной его стороне был портрет Анны — какой она была по утрам, когда они встречались в саду под вязом. На второй — стихотворение, которое, как и портрет, он, судя по всему, перенес из сердца на бумагу в ночь после отъезда Анны. Этот лист, как он полагал, Демьян нашел среди других смятых листов на его столе и положил в его записную книжку. Сделать так Демьяну подсказало его сердце. Для того, чтоб это подсказало сердцу Его Сиятельства, что с ним происходит… Он прочитал стихотворение, еще раз посмотрел на портрет Анны и вспомнил последнюю минуту в доме родственников. Зелено-голубые глаза Павла чуть прищурились. Его крепко сжатых губ коснулась теплая полуулыбка, которая тут же превратилась в открытую светлую улыбку, какая появлялась на его лице очень редко. На сердце стало легко, спокойно и радостно. Это чудное мгновение он сохранит в своем сердце до следующей встречи.
