— Не уверен, но могу посмотреть, — предложил Яков Платонович.

— Нет, не нужно коньяка, я воды выпью. Спасибо, — Карелин сделал несколько глотков из стакана, поданного ему Штольманом. — Ваше Сиятельство, не знаю, что со мной… Я за собой подобного не припоминаю, чтоб я вот так на людей кидался, тем более тех, кто мне сочувствует и помочь желает… Вы примите мои извинения? Или я прошу о слишком многом?

— Приму, куда уж денусь… Это у Вас от печальных новостей. Нужен был выход нервному напряжению, отчаянию, боли, вот Вы и сорвались… Не думаю, что в других обстоятельствах Вы позволили бы себе подобные высказывания.

— Нет, никогда бы не позволил, — заверил Карелин князя.

— Продолжим?

— Да. А вопрос можно?

— Разумеется, можно, — кивнул Ливен. — Вы же не на допросе, где вопросы задаются исключительно в одностороннем порядке.

— Вы считаете, что невеста Полянского могла быть причастна к пропаже Тани? Почему она?

— Помните, в начале разговора я Вас спросил, кому выгодно исчезновение Татьяны? Так вот, этой мадам оно выгодно.

— Каким образом? Неужели Вы думаете, что она, и правда, могла вообразить, что Илья Анатольевич положил глаз на десятилетнюю девочку? Или, видя ее красоту, приревновала, так сказать, заранее, до того, как, по ее мнению, Таня повзрослеет настолько, чтоб стать любовницей ее мужа?

— Ну я бы женскую ревность полностью со счетов не сбрасывал. Но я думаю больше о другом. Полянский несколько лет содержал мать девочки и ее саму. Как только с матерью случилось несчастье, сразу взял девочку к себе. Не попросил полицейских определить ее в приют, как мог бы сделать любовник матери, которому безразлична ее судьба. Скорее всего, сказал им, что является дальним родственником девочки, как она сама считала. Или же просто дал им по купюре. Или и то, и другое. Дома, по Вашим словам, сидел с ней вечер и полночи, пока она не успокоилась и не уснула. На следующий день пошел к невесте, рассказал, что бывшая любовница погибла, а ее дочь сейчас у него. Может, сказал, что очень устал, так не спал половину ночи, утешая ребенка. Невеста решила зайти и посмотреть, что же там за ребенок. Приходит, а там Таня, прекрасная как утренняя звезда юная барышня, которой Полянский сказал оставаться у него.

— То есть у нее могло сложиться впечатление, что Полянский решил оставить Таню у себя насовсем? А не на несколько дней, пока ее не заберет законный отец? — вступил в разговор Штольман.

— Да, если Полянский не вдавался в подробности, могла так подумать. Да и по мнению некоторых людей нет ничего более постоянного, чем временное… Для дамы подобное означало присутствие в их доме чужого ребенка, даже не являвшегося ребенком мужа, и траты на него, причем не копеечные, поскольку такую красивую девочку в обноски не оденешь, ей нужны наряды, а Полянский по Вашим словам, господин Карелин, человек не скупой. Дама еще замуж не вышла, а чужой ребенок уже ей будущую семейную жизнь подпортил. А что будет потом?

— И что она могла сделать с Таней? — обеспокоенно спросил Карелин.

— Например, обманом увезти ее из столицы.

— Но куда?

— Да хоть куда.

— А зачем тогда Таня забрала письма Каверина? Деньги, понятно. А письма? — недоумевал Алексей Александрович.

— Дама велела взять. Или для отвода глаз, или чтоб девочку отвезти к отцу.

— Ее у Каверина не было, полицейские же делали обыск и ничего не нашли, — напомнил Яков Платонович.

— А вот в этом я не уверен. А что касается полицейских, то или не там искали, или искали… без усердия. Вам ли не знать, господин следователь, как некоторые полицейские чины проводят обыск — лишнего движения не сделают. А нужно было все перерыть… Хорошо было бы это сделать сразу после их обыска… но возможности нет…

— Да, возможности у Вас такой нет, — вздохнул Карелин.

— Возможность у меня есть, у меня сейчас нет на это времени. По делам службы я должен быть завтра в Петербурге, а затем несколько дней вне его. А ко времени, когда я освобожусь, Каверин может уничтожить то, что не нашли полицейские. Вот тогда будет сложно доказать, что Татьяна была у него… Но попробовать в любом случае можно и нужно.

— Вы попробуете, Ваше Сиятельство? — с надеждой посмотрел Алексей Александрович на князя Ливена.

— Да, как только позволит моя служба. О результате я незамедлительно сообщу Якову Платоновичу. Не смею Вас более задерживать, господин Карелин.

— Век Вам буду благодарен, Ваше Сиятельство. И Вам тоже, Яков Платонович, — Карелин поднял с пола свою истерзанную шляпу и вышел.

========== Часть 23 ==========

— Как Вам в роли следователя, Ваше Сиятельство?

— А что в ней есть что-то особенное?

— А стул начальника провинциального сыска не слишком жесткий для фигуры такого ранга как Вы? — с усмешкой поинтересовался Яков Платонович.

— Я и не на таких сиживал, — ответил Ливен, освобождая место Штольману. — И в моих кабинетах атласных подушек на сидениях нет, хотя иногда не мешало бы подложить что-нибудь под мягкое место. Поскольку часто сидеть приходится подолгу.

— Павел, у тебя есть опыт ведения допросов? — спросил Яков, предполагая, каков будет ответ.

— Ты же уже понял, что есть, зачем было спрашивать.

— А с пристрастием?

Ливен промолчал.

— Скажи, для чего ты делал пометки, если у тебя прекрасная память, и, как я полагаю, все вопросы были у тебя в голове? — полюбопытствовал Яков Платонович, заняв свой стол.

— Чтоб дать понять Карелину, что я его внимательно слушал, — объяснил Павел Александрович. — Если бы я сидел просто так, у него могло бы сложиться впечатление, что я действительно предложил ему помощь в минутный порыв благородства. И тогда бы, возможно, он не стал стараться излагать все основательно и упустил что-то важное, о чем ты не знал. Ведь о некоторых подробностях происшествия ты услышал от него сегодня впервые?

— Да. Но потому что ты задавал правильные вопросы. Каких не задавал я.

— Ты задавал другие, которые считал правильными. И во многом преуспел.

— Во многом, но не в главном. Девочка так и не нашлась, — вздохнул Штольман.

— Пока не нашлась, — поправил его Ливен.

— Ты веришь, что ее можно найти спустя столько времени?

— Я основываюсь не на вере, а на наличии объективных предпосылок. А они в этом деле таковы, что далеко не все возможные варианты исчерпаны. Это я и пытался втолковать Карелину. Это вторая цель беседы помимо основной — извлечь из нее как можно больше информации.

— Ты практически оборвал разговор с ним. Не смею более задерживать…

— Не оборвал, а закончил его формально. Все, что я мог узнать, я узнал. Зачем понапрасну мурыжить человека, у которого горе и который едва может держать себя в руках. Он и так уже сорвался. Нужно проявлять… снисхождение.

— Однако, ты отбрил Карелина, когда он задел твою гордость, — заметил Яков.

— Моя гордость здесь совершенно не при чем. И он меня нисколько не задел своим высказыванием. Человек в отчаянии, неужели я буду придираться к тому, что он не может найти подходящих слов? Я его, как ты выразился, отбрил вовсе не по этой причине. Мне не понравилось другое. Неловко, возможно, даже стыдно, было бы кидаться в ноги высокопоставленному человеку с мольбой о помощи, поскольку он мог попросту пнуть. Но я сам предложил ему помочь, а он, видите ли, не посмеет этим воспользоваться, неловко ему. У него пропал ребенок, любой родитель схватился бы за руку, протянутую ему для помощи в его поисках, как утопающий за соломинку, а не беспокоился об учтивости.

— Ну дочь все же не его.

— Он считает ее своей. Ждал, когда она родится. Воспитывал ее до двух с половиной лет как свою. Жена к любовнику за плотскими радостями бегала, а он в это время с ребенком оставался. Девочка явно называла его папой, другого-то она в то время не знала. И лучше бы никогда не узнала. Тот — не отец, а подлец, которому в порыве страсти, все равно, куда слить свое семя, и какие от этого будут последствия… А вот Карелин — отец, хочет вернуть свою дочь, которую у него забрали. Каким бы порядочным и ответственным он ни был, не было совершенно никакой необходимости ездить в Петербург передавать деньги лично, а он ездил. Ездил, чтоб повидаться, но не с фактически бывшей женой, к которой у него уже не осталось никаких чувств, а с дочерью, для которой он был уже не родителем, а дальним родственником. Думаю, и с Полянским из-за этого поддерживал хорошие отношения. Удивляюсь только, как Полянский опустился до того, чтоб иметь дело с подобным омерзительным типом как Каверин. Да что уж, скажу, как есть на самом деле — дерьмо он полнейшее, — весьма нелестно высказался Павел Александрович о бывшем ротмистре. — Хорошо, что в полку были офицеры, которые проявили сознательность и принципиальность — выгнали его из своих рядов. От такого нужно держаться подальше, чтоб самому не запачкаться… А мадам Карелина, вот же дура форменная! — хлопнул он рукой по столу у окна, возле которого встал. — Вот зачем рассказала дочери про то, что Каверин — ее отец? Сколько нагородила, что теперь не разгрести… Ну скакала бы по любовникам, коли ей неймется, но ребенка в свои амуры впутать — это уж совсем без мозгов надо быть! Девчушку жалко, большая ведь уже, поймет все, когда ей расскажут. Карелину, видимо, придется это сделать. И про себя самого сказать, кем он ей приходится на самом деле, и про Полянского… — грустно сказал он.