— Павел, на какую откровенность ты готов пойти, если я задам тебе вопросы… относительно твоих чувств?

— На абсолютную. Спрашивай, что хочешь. Я отвечу совершенно искренне, юлить не буду. Это не в моих, и не в твоих интересах.

— Ты сказал, что телом ты Анну не любишь…

— Нет, это абсолютно точно. Я уже тебе говорил, что с моим довольно богатым опытом с женщинами это я распознать могу… Анна — безусловно красивая молодая женщина, но как мужчину она меня не волнует. Это может казаться странным и даже неправдоподобным, но это так. Для меня важна не ее внешняя красота, а внутренняя — душевная. У Анны красивая душа — прекрасная, светлая, чистая, какая мало у кого бывает. Это для меня в ней самое дорогое… Я нашел в Анне родственную душу. Я раньше никогда не испытывал подобного… единения с человеком, когда он словно часть меня самого… самая лучшая часть… Прости, если мое признание ранит тебя…

Яков Платонович вздохнул — конечно, такое признание ранило, не могло не ранить… И это, по-видимому, не единственный удар в его сердце…

— А сердцем ты Анну любишь? — насмелился спросить он.

— Сердцем… Анна мне стала очень дорога. И мое сердце… оно болит, когда ее нет рядом, — честно сказал Павел, как и обещал Якову. — Яков, но почему тогда оно мне не подсказывает, что именно со мной? — с мольбой во взгляде посмотрел он на племянника. — Я ведь действительно не знаю, что со мной. Со мной такого никогда не случалось… Я любил Лизу и еще одну женщину в юности и желал обоих, безумно желал. Раньше я думал, так бывает всегда, когда любишь. А сейчас узнал, что бывает совсем по-другому…

— Я не знаю, — покачал головой Яков. — Я знаю, что можно желать женщину и не любить ее. Но не знаю, как это — любить и не желать… Я по-настоящему полюбил только одну женщину — Анну и я желаю ее, страстно желаю. Но ты и сам это знаешь.

— Знаю. И поэтому даже если бы я и испытывал к Анне какие-то… пылкие чувства, я бы никогда не посмел… открыто проявить их по отношению к ней… никогда… Потому что это было бы… неправильно… непорядочно… не по-людски, — сказал Павел, осторожно подбирая слова. — Но таких чувств к ней, как я уже сказал, у меня нет… на самом деле нет… Яков, я не тот человек, который может свободно говорить о своих чувствах. Но я бы сказал тебе о них в любом случае, только, возможно, более исчерпывающе немного позже, когда лучше разобрался в себе. Потому что люблю, уважаю и ценю тебя. И не хочу причинять тебе боль… Но я также не хочу, чтоб ты… беспричинно подозревал в чем-то… неблаговидном меня… а уж тем более Анну… И страдал от своей ревности.

— Я доверяю Анне.

— Да, доверяешь. И тем не менее ревнуешь ее… И тебя беспокоит, что другой мужчина испытывает по отношению к твоей жене какие-то чувства, пусть не романтические и не пылкие… И ты боишься, что когда-нибудь к его душевной привязанности могут добавиться влюбленность и влечение…

— А ты сам этого не боишься? Не боишься, что сейчас у тебя к Анне такие чувства, как ты мне признался, а потом появятся и другие? Как у влюбленного мужчины по отношению к женщине? Что тогда? — Яков снова пристально посмотрел на Павла.

— Ох, не дай Бог! — вздохнул Ливен. — Тогда бы я потерял Анну навсегда… И это было бы для меня настоящей… трагедией…

— Потерял навсегда? Каким образом? — не понял Штольман.

— Яков, если бы я почувствовал нечто подобное, я бы не смог общаться с ней так легко и непринужденно как сейчас. Я бы все время беспокоился, как ненароком словом или жестом не выдать себя. А это контролировать трудно, даже если очень стараться… И я не хотел бы, чтоб Анна испытывала неловкость… Потому что мои чувства такого рода ей совершенно не нужны. А главное, не нужен я сам с такими чувствами… Как мужчина ей нужен и всегда будешь нужен только ты, но не я… Я ей нужен только как друг и родственник, не более. И меня это положение абсолютно устраивает, я бы не хотел оказаться ни в каком другом качестве… Потому что как только бы Анна увидела во мне мужчину, который в нее влюблен… или испытывает к ней интерес как к женщине… я бы тут же потерял ее… навсегда… А я не могу этого допустить… не могу потерять ее… Без Анны моя жизнь стала бы пуста… — Ливен никогда до этого не был настолько откровенен с мужчиной, в глазах которого он мог быть соперником.

Штольман не мог поверить своим ушам. Последняя фраза, произнесенная Павлом… была его собственной… той, которую он сказал Анне сам… когда еще не имел права признаться ей в своих истинных чувствах… Может, и Павел считал, что не имел права признаться в истинных чувствах… даже самому себе?

— Скажи, а если бы Анна не любила меня и не была моей женой? Что было бы тогда? Ты бы… позволил себе полюбить ее как мужчина? — все же решился спросить Штольман прямо о том, что его волновало больше всего.

Ливен вздохнул про себя, как точно выразился Яков — позволить себе полюбить…

— Я не знаю, что тогда могло бы быть… Возможно, я бы и мог влюбиться в Анну. Но тогда бы она не стала мне настолько близким человеком.

— Почему?

— Да потому что то, чем я делился с Анной, ни один мужчина в здравом уме не расскажет женщине, в которую влюблен! Не обнажит перед ней свою душу, чтоб не показаться… слабым… возможно, даже… жалким… Некоторые подробности из жизни можно поведать только близкому и родному человеку, но не женщине, для которой ты хочешь выглядеть безупречным мужчиной. Анна знает обо мне столько, сколько не знали… все женщины вместе взятые, которые были у меня за всю жизнь… Я много лет держал в себе… сокровенное… И даже не думал, что в моей жизни будет человек, которому я бы доверился настолько, чтоб раскрыть некоторые свои… тайны… И что главное, при этом чувствовать себя комфортно… а не испытывать смущения или опасения подвергнуться осуждению или презрению… С Анной я могу быть самим собой, таким, какой я есть на самом деле, а не таким, каким я хотел бы, чтоб меня видели другие… в том числе и женщины, на которых я бы хотел произвести впечатление… Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю… — кивнул Яков.

— Так вот такие близкие, доверительные, искренние отношения с Анной для меня значат больше, чем… влюбленность.

— А чем любовь?

Ливен взял паузу. Он понимал, что Яков всячески провоцировал его на признание. На то, чтоб он произнес то слово, которое, как сознавал сам, он боялся произнести… Он подергал свой правый рукав, затем собрался с духом и ответил:

— Получается… для меня это и есть любовь… Моя… своеобразная… любовь… И я не хочу иной любви…

— Почему? — снова спросил Штольман.

Павел снова замолчал. Ситуация дошла… до точки невозврата. Что ж, если так. Он посмотрел прямо в глаза Якова:

— Потому что теперь я по-своему счастлив. Счастлив впервые после очень многих лет… пусть не как мужчина, а как человек… И я боюсь потерять свое счастье… Так же, как ты боишься потерять свое…

Он сказал все. Все, как есть. Теперь будь, что будет.

Яков не набросился на него, не ударил, не закричал. Лишь спросил:

— Павел, ты говорил об этом Анне?

— Яков, ты совсем идиот? Как я могу ей про такое сказать? Признаться, как безмерно я счастлив, что она появилась в моей жизни, и какое важное место стала в ней занимать? Быть может, такое, какое ты занимаешь в ее? Это невозможно… Зачем девочке подобная… ноша? Это совершенно ни к чему… Я хочу, чтоб она была счастлива — с тобой, потому что ни с кем другим она не сможет быть счастливой, так как никогда не полюбит никого другого кроме тебя.

— Но ты ведь тоже… ей не безразличен…

— Надеюсь, что небезразличен. Но как я тебе уже сказал, только как друг и родственник.

— Ты для нее много значишь… Больше, чем я мог когда-то представить…

— Я тоже не мог представить такого… Но вот так вышло… Яков, хватит уже ревновать.