— Глубокий аналитик… на такой не особо высокой должности… но с большими, я бы даже сказал, неограниченными, возможностями?

— Как Вы меня замечательно охарактеризовали, господин начальник сыскного отделения, — усмешка снова коснулась губ Ливена. — Я именно такой и есть… Хотя про мои возможности Вы все же преувеличили, неограниченных возможностей нет ни у кого… даже у Государя… Разве что у Господа Бога.

— А кому ты подчиняешься? На самом деле?

— Что касается физической охраны Императора, то, разумеется, своему непосредственному начальнику полковнику Варфоломееву.

— А что касается… остального?

— Остального? О чем Вы, господин коллежский советник? — сделал недоуменное лицо Павел Александрович.

— Да будет тебе! Ты сам признался, что подчиняешься и докладываешь Варфоломееву не обо всех аспектах своей службы. Что у тебя есть свои собственные люди. Значит, твое начальство рангом выше Варфоломеева.

— Ну по некоторым вопросам я действительно докладываю персонам, которые занимают положение выше, чем полковник, — не стал отрицать Ливен.

— Насколько выше?

— Этого тебе действительно знать не положено.

— Генералам? Министрам? Председателю Сената?

— Возможно.

— Или еще выше?

— Да куда уж еще выше? Выше некуда.

Штольман посмотрел на подполковника, наделенного особыми полномочиями:

— Говоришь, некуда? А Государь? — почти шепотом произнес он, подаваясь вперед, чтобы быть ближе к Павлу, сидевшему с другой стороны стола. — Тот, который сам приходит к тебе в кабинет, а не вызывает тебя.

— Государь в своих резиденциях, а также везде на территории Империи может ходить там, где ему заблагорассудится. И к кому заблагорассудится.

— Павел, он же тогда был в Гатчине. И вдруг появился в Царском Селе в твоем кабинете… К чему бы это?

— Я не понимаю твоего вопроса, — сделал вид Ливен. — Император приехал в Царское по своим собственным, точнее по государственным делам. Ко мне он зашел просто потому, что в это время я был у себя.

— Просто повидаться пришел? — ехидно спросил Штольман.

— Да, просто пришел повидаться. А что, Государь не человек что ли? Может, ему приятно со мной беседовать?

— О, в этом я нисколько не сомневаюсь! Ты — приятнейший собеседник… настолько приятный… что на короткой ноге с Императором… Или это он с тобой?

— Яков, ты забываешься! — повысил голос Павел Александрович. — Ты все же говоришь о Государе!

— Я не забываюсь. Кроме наиприятнейшего собеседника ты еще и профессионал высочайшего уровня… такого, что Император не считает ниже своего достоинства прийти к тебе сам… когда ему нужно… воспользоваться твоими способностями…

— В тот раз, — якобы проговорился Ливен, — он приходил действительно просто поговорить… поболтать, если я могу употребить подобное слово в отношении Императора.

— В тот раз, — следователь Штольман выделил суть фразы. — Значит, в другие он приходит к тебе по делу.

— Да, такое бывает, — согласился Павел.

— Когда есть поручения, которые… он не может доверить никому кроме тебя… и о которых никто кроме тебя одного знать, судя по всему, не должен, — сделал вывод Яков Платонович.

— Яков, к чему ты пытаешься меня склонить? К раскрытию государственной тайны? Так ты, думаю, понимаешь, что за этим может последовать… для нас обоих… — полушутя-полусерьзно сказал Ливен.

— Ты сблизился с Александром Третьим, когда он взошел на престол? — задал вопрос Штольман, проигнорировав последнюю реплику Павла.

— Да, тогда. Я не искал этого. Это получилось… само собой.

— Этому способствовала какая-то определенная ситуация?

— Можно сказать и так. Государь выполнил просьбу отца, подарил Юрьевской Малый Мраморный дворец и назначил содержание — помимо более трех миллионов, что оставил ей Император. Но это не значит, что его антипатия к ней прошла. Когда Юрьевская с детьми решила ехать во Францию, Государь облегченно вздохнул. Я сказал, что в поездке до Ниццы, где она собиралась поселиться, ей нужна охрана. Чтоб в дороге не случилось никакого происшествия, о котором могли сказать, что Его Императорское Величество строит козни против нее. Государь признался, что о подобном варианте развития событий он не задумывался. Хорошо, что я поделился с ним своими опасениями. Назначил меня начальником… группы сопровождения. По возвращении я пришел к нему с докладом. В общем, с этого и началось.

— Но с Александром Вторым ты близок не был?

— Нет, не был. И не хотел бы этого. Присягнуть на верность монарху не значит полностью разделять его мировоззрение. Для Государя что должно быть первым делом? Первым делом — государство. Ну а женщины? А женщины потом. То есть главное — долг как правителя страны, а амуры… амуры должны быть… в стороне от этого.

— Ты считаешь, он не имел права на счастье? — задал Яков Платонович провокационный вопрос.

— Он имел право на счастье как мужчина. В его случае тайное счастье. Если, будучи женатым, он полюбил женщину, и она полюбила его, должен был скрывать эту связь. Для блага их обоих и детей, которых эта женщина ему родила. У многих женатых мужчин, в том числе и у монархов, есть любовницы и дети от них. Завел вторую семью, если уж не мог по-другому, сделай так, чтоб это было только твоим личным делом. Чтоб и новой семье было хорошо, и чтоб первая семья от этого не страдала… А Александр Второй открыто сожительствовал с любовницей, а потом и вовсе поселил ее во дворце рядом с собой. И это при живой супруге… А Долгорукой, похоже, было на все наплевать, в том числе и на мораль, ведь любовью можно оправдать что угодно…

— Да я смотрю ты, Павел, моралист… — хмыкнул Яков.

— Знаю, что ты сейчас скажешь. Моралист, который сам нарушил все нормы морали — сожительствовал с женой брата и прижил с ней побочного сына… В этом ты прав… но не полностью, а частично… Да, я жил с Лизой как с женой, и у меня есть от нее сын. Сын, который был нужен моему брату, ее законному супругу… подтолкнувшему меня на связь подобного рода с любимой женщиной, на которой ранее я хотел жениться сам… Но подобные отношения в семье князей Ливенов касались только ее членов, никакого влияния на политику государства не оказывали. С последним ты согласен?

— Да, согласен, с этим не поспоришь.

— А вот скандальная связь Императора оказывала. Долгорукая была яблоком раздора в семье Государя, во дворце и не только… Цесаревич, другие дети и родственники Императора были злы на него, негодовали. Многие титулованные дворяне, высокопоставленные сановники были категорически против любовной связи Государя, которую он демонстривал, как говорится, без всякого стыда… Уже тогда стали образовываться группы, одни считали поведение Императора абсолютно неприемлимым, другие, чтоб не впасть в немилость, считали нужным потрафить ему и оправдывали блуд такого рода…

После смерти супруги Государь женился на любовнице, признал ее детей. Поступил благородно. Как мужчина. Вот только он был не обычным мужчиной, а Императором, чьи поступки могли иметь далеко идущие последствия. Был ли даже морганистический брак разумным решением для Государя? Ведь кроме самого факта заключения брака было и другое. Зачем было навязывать детям от законной супруги общение с бывшей любовницей и детьми от нее? Чтоб для себя самого создать иллюзию огромного счастливого семейства, которого при тех обстоятельствах не могло быть и в помине? А разговоры про любимого сына Гогу, которого он бы с радостью сделал престолонаследником? Или про возможное коронование светлейшей княгини Юрьевской в качестве Императрицы? Ты представляешь, что могло бы быть в стране, если бы это случилось? Или люди просто поверили, что это могло произойти? И так были недовольные тем, что Император, вернувшись с войны с турками, вроде как перенял их повадки… стал жить как султан, не по-христиански… Зачем провоцировать лишнее недовольство даже разговорами, давать повод тем же самым террористам вербовать в свои сети еще и не одобрявших поведение Государя как человека? Тогда как им для агитации было более чем достаточно и политической подоплеки… Если бы Александр Второй не возвел свою частную жизнь… на государственный уровень… возможно, и прожил бы дольше.