— Да, в этом есть здравый смысл, — согласился следователь Штольман.

— И кто из списка тебе кажется более всего подходящим на роль злодея?

— У меня нет ни одного серьезного подозреваемого. Никто из списка не кажется подозрительным. Среди них нет моих врагов или Анны, нет моих знакомых из прошлого, нет тех, кто ходил к Трегубову требовать, чтоб меня гнали поганой метлой из Затонска, нет ярых, фанатичных поборников Христианской морали… Вообще никого, кто как-то бы выделялся среди других… Иначе бы я уже стал… копать глубже.

— В тихом омуте черти водятся, — заметил Павел Александрович. — Но ведь кого-то ты все же можешь выделить.

— Я бы больше поставил на людей с достаточно высоким положением в обществе и безупречной репутацией — хотя бы на первый взгляд, кроме того, производящих на окружающих благоприятное впечатление… Ведь тот человек смог убедить других написать записки… даже такого содержания… Или он обставил это как шутку… или наоборот, представил как радение за сохранение Христианских ценностей… и нетерпимость к тем, кто их попирает… С человеком подозрительного вида или сомнительного положения вряд ли бы стали знакомиться, а тем более оказывать ему подобные услуги. Если только, конечно, он не попросил об этом своих собственных знакомых, проживающих в разных городах, например, написал им мой адрес и содержание записок, а они переписали их для него.

Штольман видел, как внимательно слушал его подполковник Ливен.

— Относительно того, что этот человек должен внушать доверие — согласен.

— А относительно остального, значит, нет. У тебя совершенно другие выводы. И какие же, я могу поинтересоваться?

— Конечно, можешь. Записки по содержанию — парные. Две, где тебе дают определение… как недостойному человеку. Две про то, чтоб ты убрался из города, и две про ведьму. Из каждой пары одна записка более нейтральная, вторая — более эмоционально окрашенная, такая, какую бы писал человек, который действительно тебя ненавидит.

— А про ведьму? Неужели одна записка… менее злая, чем другая? Один хочет, чтоб она сгорела в аду, другой — вбить ей осиновый кол.

— Вот именно. Для автора первой записки неважно, кто нанесет ведьме вред. Он просто констатирует факт, что она сгорит в аду, но не говорит, к примеру, что он сам сожгет ее на костре, и она отправится в ад. В отличии от второго, который сам собирается вбить ведьме осиновый кол. И в этом очень большая разница.

— Ну допустим…

— Идем дальше. Все записки писали два человека. Скорее всего, человек, которого втравил в это автор мерзопакостной затеи, и не догадывался, зачем тому понадобятся записки. Возможно, думал, что это было нужно для какого-то розыгрыша, или же, что это игра — как ты и предположил. Он написал записки про скверну, про то, что таким как ты не место в городе и про ведьму, которая сгорит в аду. Этот человек старался изменить почерк, но он не столь искусен в этом, чтоб это не было заметно. В его почерке есть характерные особенности, которые нетренированный человек не мог изменить, хоть и пытался. Например, написание буквы «д», у которой во всех трех записках весьма примечательная петелька.

— Если он не был посвящен в… тайну, как ты говоришь, неужели он ничего не заподозрил, если все три письма были предназначены одному адресату?

— Он не знал, что адресат был одни и тем же, поскольку адреса получателя он не писал. Он писал только адреса отправителей — какие придут ему в голову из городов, заданных другим участником этой забавы. Если проверить эти адреса, их или не будет существовать, или они, наоборот, будут самыми обычными…

— Только адреса отправителей? Ты уверен?

— Абсолютно. Адрес получателя, то есть твой, на всех конвертах писал организатор этого гнусного действа. Он попытался скопировать варианты почерков первого.

— А это ты откуда знаешь? Что, ему петелька в букве «д» не удалась? — съязвил Штольман.

— Нет, петелька как раз вышла не так уж плохо. Но если ты досконально изучишь записку про скверну и конверт, в котором она пришла, то заметишь, что человек сначала положил записку в конверт, а потом написал адрес отправителя — на записке есть следы от нажима только в этом месте. Там, где был адрес получателя таких следов нет. Почему? Потому что тот, кто его писал, вытащил ее из конверта — чтоб у него было как можно больше… материала для копирования. Можешь убедиться сам, — предложил подполковник Ливен.

Яков Платонович присмотрелся к тому, о чем сказал Павел — все так и было. Но почему он сам не увидел этого?

— Это, судя по всему, было самое первое послание, — продолжил излагать свои выводы Ливен. — И негодяй очень старался повторить почерк, буквально выводил каждую букву. На двух других конвертах он писал более уверенно. А уж что касается остальных трех записок и конвертов, которые он писал сам, там он, конечно, весьма преуспел, чтоб они выглядели так, что все их писали разные люди. Но поверь моему опыту, их автор — один и тот же человек.

— Твоему опыту? — переспросил Штольман.

— Да, моему опыту.

— И что это за человек по твоему мнению?

— Ну поскольку он отправил тебе послания от лица женщины и ребенка, можно сделать вывод, что это не дама и не человек юных лет. Для пожилого человека у него слишком уверенная рука, следовательно, это мужчина среднего возраста, я бы предположил лет от тридцати до, возможно, сорока пяти-пятидесяти. И как ты сказал тот, кто внушает доверие.

— Но зачем все эти ухищрения, если и так понятно, что это организовал один человек? — спросил Яков Платонович, сев за свой стол.

— Этого я сказать не могу. Я не понимаю его мотивов.

— А как он раздал конверты, чтоб их отправили из разных городов?

— Здесь возможны варианты. Сам он точно во всех этих городах не был, по крайней мере в то время, когда оттуда были отправлены письма.

— Это-то понятно, это физически невозможно. Нельзя находиться в один день в двух городах между которыми расстояние не одна сотня верст, как, например, между Тверью и Смоленском.

— Яков, просмотри список еще раз и все же выдели тех, на кого бы ты обратил внимание больше других. Эти письма — не шутка, не просто чья-то глупая игра. Возможно, это только начало. Этого подонка нужно найти и остановить пока он не предпринял что-то… более существенное.

Следователь Штольман перечитал свой длинный список, подумал и подчеркнул несколько фамилий:

— До пяти.

— Теперь расскажи мне об этих людях, все, что знаешь о них.

Штольман поделился своими сведениями. И добавил:

— Но никто из них не кажется подозрительным, как, впрочем, и остальные в этом списке.

— В любом случае уже можно начинать работать. Если среди этих пяти не окажется того, кто это устроил, придется расширить круг подозреваемых… И если будут еще письма, немедленно шли мне телеграмму и само письмо. Еще постарайся как можно больше узнать о трех человеках из Затонска, а я попробую… по своим каналам… выяснить подноготную всех пяти, а особенно тех, кто был в Затонске из Москвы… Я могу забрать список с собой? У тебя ведь есть копия?

— Конечно, есть.

— Хорошо, — Ливен спрятал список и письма в потайное отделение саквояжа и занял стул, на который садились посетители. — Я сообщу тебе сразу же, как только получу хоть какую-то информацию.

— Павел, чем ты занимаешься на самом деле? — в который раз спросил Штольман.

— Охраной Его Императорского Величества, — как и ранее ответил Ливен.

— Но не только?

— Не только.

— У тебя мышление не как у военного, у офицера пусть даже и на такой службе как твоя. Ты слишком хорошо… с хода анализируешь сведения… видишь… глубоко, — пристально посмотрел на Ливена Штольман.

— Да, я глубокий аналитик, а не солдафон, — с улыбкой согласился заместитель начальника охраны Государя,