— Не знаю, надеюсь, что недолго… Я, что я… У нее есть ты…

— Нет, мой дорогой Паули, у нее теперь кроме меня есть еще ты! — еще больше повысил голос Яков Платонович.

— Яков, не надо так!

— Не надо? Не надо?! А как надо?! Скажи, если знаешь!

— Если б я знал… все было бы так просто…

— Просто, Павел? С тобой и просто? С тобой просто не бывает… — Штольман убрал свои руки.

— В этом ты прав, к сожалению… Яков, ты не сердись на меня. Кто знает, может, я… и видел-то ее в последний раз… И тебе уже… недолго меня осталось терпеть… — намеренно сгустил краски Ливен. — Хотя, конечно, я все же надеюсь на лучший исход…

— Да что ж ты такое несешь?! Чего ты мне еще не сказал?!

— Да в общем-то ничего. Просто у того офицера есть связи… с неблагонадежными элементами… а у него самого и княгини — деньги. Поэтому теоретически ожидать можно, что угодно. Но я надеюсь, что все обойдется…

— Почему ты так считаешь?

— Потому что деньги сейчас нужны обоим. На свои собственные нужды, хотя бы в связи с отъездом из столицы. Конечно, деньги на переезд к новому месту службы офицеры получают, но и свои в этом случае никак не помешают… А нанять кого-то, чтобы организовать покушение на князя, а тем более заместителя начальника охраны Императора не пять рублей стоит, а… гораздо дороже…

— И сколько же?

— О, у тебя таких денег точно нет, — засмеялся Павел Александрович. — Яков, ты пойми, если все же произойдет… несчастный случай… то рассматриваться это будет, и я в этом более чем уверен, не как попытка извести князя Ливена, как мы с тобой пытались изобразить перед лавочником, а с политической подоплекой — как попытка ослабить охрану Его Императорского Величества… а это совсем другие деньги… И даже для княгини и ее любовника это достаточно ощутимая сумма… Так что в этом случае я очень надеюсь… на людскую скупость… которая для них важнее мести… В общем, я все же настроен больше оптимистично, чем пессимистично… Как говорят, а жизнь не зря зовут борьбой, и рано нам трубить отбой…

— Так ли это, Паули?

— Да, так. И можешь не ерничать. Паули, представь себе.

— Это Анна придумала тебя так называть? — поинтересовался ревнивый Штольман.

— Ну что ты. Так меня называл только Дмитрий, и я как-то сказал об этом Анне. Но она меня так редко называет… в основном только когда волнуется… И ты меня так тоже можешь называть, если хочешь, я буду только рад.

— А ты называешь ее моя родная тоже только когда волнуешься? — пронзил взглядом Яков Павла.

— Нет, не только. Но первый раз назвал ее так, когда действительно был в большом волнении — когда ей было плохо. А потом и не заметил, как стал ее так называть… Понимаешь, я всегда называл Сашу мой родной, сыном я его называть не мог, а мой родной — да… И Анна стала мне родной. Вот и получилось так…

— А меня ты так не называешь, — хотел поддеть Павла Яков.

— А ты бы хотел? — спросил Ливен. — Между двумя зрелыми мужчинами это, быть может… не совсем уместно… Но какое нам дело до других? Если тебе, мой родной, это приятно, я совершенно непротив, — мягким голосом сказал он.

— Павел, я не знаю, что на меня сегодня нашло… извини.

— Ревность, родной мой, на тебя нашла, ревность. Ты не только ревнуешь Анну ко мне, но и меня к ней, только и всего… Я ведь твой родственник, а по твоим… представлениям… ты теперь мне не особо и нужен… Яков, дело в том, что у нас с Анной была возможность… сблизиться за эти дни, а с тобой пока нет… Если мы тобой проведем больше времени вместе, надеюсь, и у нас с тобой отношения перейдут… на другой уровень… что-то сродни тому, что было у меня с Дмитрием, а ближе него у меня никогда никого не было. И когда это произойдет, ты поймешь очень многое. Но, как я уже сказал, для подобного нужно время.

— Павел, почему ты на меня сейчас не злишься?

— Ясик, мой родной, потому что я люблю тебя, — улыбнулся Ливен.

Штольман почувствовал, словно… небеса разверзлись над ним… Его бросило в жар… И в голове промелькнула мысль, которую он не смог ухватить. Ливен увидел, как изменился в лице его племянник. Выражения лица он даже не мог описать. Словно небеса разверзлись над ним?

— Павел, повтори, что ты сказал, — попросил Яков.

Ливен снова улыбнулся, взял Якова за руку — тот зачем-то закрыл глаза. Он теплым тоном повторил:

— Ясик, мой родной, я люблю тебя.

Якова снова бросило в жар, а затем прошиб пот. Ему было плохо, очень плохо. Сквозь забытье он почувствовал, что кто-то сел на его кровать и взял его ручку в свою. Кто это был, он не знал, он не мог открыть глаз, был слишком слаб. Человек теплым голосом сказал: «Ясик, мой родной, я люблю тебя. Что же ты, mein Liebling*…» Это был не отец, а какой-то другой мужчина. Затем он спросил:

— Доктор, неужели никакой надежды? Неужели все так плохо?

— Ваше Сиятельство, надежда есть. Но мне придется остаться здесь, чтоб быть с мальчиком постоянно, пока ему не станет легче. Вы представляете, во что это Вам может обойтись?

— Это не имеет значения. Я ничего не пожалею, лишь бы он поправился.

И мужчина снова сжал его ладошку:

— Ясик, мальчик мой, mein Herzchen**, ты должен выздороветь.

Яков Платонович открыл глаза, на него смотрел Павел, на лице которого был испуг — за него.

— Яков? Что с тобой? Тебе плохо от кофе?

— Нет, не от кофе.

— Присядь, — Павел Александрович пододвинул к нему стул, на который садились посетители, и помог сесть. Затем налил в стакан воды из графина и дал племяннику:

— Яков, попей, успокойся.

Яков сделал несколько глотков. Тем временем Ливен плеснул воды на свой платок с вензелем и протянул ему:

— Оботрись.

Штольман вытер княжеским платком лицо и шею. Он понемногу начал приходить в себя. И спросил, внимательно глядя Павлу в глаза:

— Почему Ясик?

— Так Дмитрий называл тебя пару раз. Я перенял это у него. Сказал с той же интонацией и таким же голосом, как говорил он, у нас с Дмитрием похожие голоса… Так что ты теперь знаешь, как бы тебе самому это мог сказать твой родной отец…

— Павел, я сейчас услышал, вспомнил… как Дмитрий Александрович говорил мне это… когда я очень серьезно болел… Я не видел его, но теперь знаю, что это был он… Он назвал меня Ясик, мой родной, mein Herzchen, сказал что любит… Сказал тем же голосом и тоном, что сказал ты… — поведал Яков, все еще комкая в руке платок с княжеским вензелем.

— Дмитрий называл Катеньку mein Herzchen… Значит, он был у тебя, когда ты болел…

— Да… И несколько дней назад мне приснился сон, а потом я четко вспомнил, как ранее Дмитрий Александрович приезжал к нам, как гладил меня по голове, целовал… А когда я сидел у него на коленях, он пообещал мне свой перстень… когда он уйдет к ангелам… Я ничего этого не помнил, совершенно ничего. А вот теперь вспомнил. Павел, это не мое воображение, это мои воспоминания… Ты мне веришь?

— Абсолютно. Дмитрий не говорил мне, что виделся с тобой, но я этому не удивлен. Он не мог уехать из вашего дома, не познакомившись с тобой. Думаю, он настоял на том, чтоб Штольман показал тебя ему… А то что он гладил тебя по голове, целовал, посадил к себе на колени — мне это так знакомо. Так он проявлял свою любовь и нежность ко мне, своему маленькому брату. Было бы удивительно, если б по отношению к своему сыну он повел себя по-другому.

— Наверное…

— А когда ты болел, по-видимому, Штольман сообщил об этом Дмитрию, и он приехал снова. Возможно, как он думал… попрощаться… Но, скорее всего, по другой причине. Доктор, который лечил тебя, он тот, что бывал в вашей семье обычно, если ты, конечно, помнишь?

Яков Платонович задумался:

— Нет, тот доктор был только тогда, когда я болел в тот раз. К матушке и ко мне приходил другой… Ты думаешь…