========== Часть 17 ==========

Когда Анна ушла к Якову, Павел налил себе еще одну чашку чая, на этот раз еще крепче, чем сделала ему Анна. Снял пиджак, галстук и жилет. Убрал со стола, вымыл и вытер чашки, не разбив ни одной. Он усмехнулся, зачем он платит Марфе жалование, если моет посуду в доме Якова и Анны сам… Выгнал из себя еще часть хмеля, умывшись холодной водой. Постелил себе, разделся до белья — он бы не делал этого, так как был почти уверен, что ночью Анна придет проверить, не ушел ли он, но утром просить Анну гладить ему мятые брюки он бы не решился. Позже сквозь дрему он почувствовал, что к нему подошли. Он знал, что это была Анна… по родному запаху. Его чувствительный нос уловил, что теперь к ее запаху примешивался запах мужчины и запах любви… Значит, Яков с Анной не поссорились. Яков, хоть и бешено ревновал, не стал устраивать сцен, и они с Анной насладились плотской любовью, как он очень надеялся… Анна поправила на нем простынь, которая немного сползла. Он улыбнулся ее заботе… и тому, что у нее с Яковом все хорошо… и проспал до утра… впервые спокойным глубоким сном с того времени, как он не мог найти себе места перед ее отъездом и после него…

Утро у него началось в домашних хлопотах. Он поставил самовар, накрыл на стол, затем перелил кипяток в бульотку, заварил чай и взял для себя фаянсовую чашку из набора, который купил для Анны в дорогу. Он попросил лавочника в Царском Селе, чтоб для него нарисовали на посуде звезды и луну, поскольку Анне понравился морской пейзаж, на котором корабль был запечатлен на фоне ночного неба. Скромный набор стоял в буфете рядом с более дорогой фарфоровой посудой, значит, хозяева им не побрезговали. Чай из темно-синей чашки со звездами показался ему таким же вкусным как из той, что была из сервиза «Времена года», что он получил от Лизы — для него самого и кого-то еще, кто, как она надеялась, станет для него дорогим человеком…

Ливен освежился в маленькой ванной, в очередной раз отдавая должное русской смекалке — кто-то догадался приспособить вместо ванны большое корыто. Но и такая неказистая ванна была огромным преимуществом дома, где жили Яков с Анной. Не нужно было носить воду, а можно было просто открыть кран и помыться — если, конечно, на улице лето, и вода в водопроводе не ледяная. Бриться в маленькой темной комнатке он не решился, пришлось делать это в кухне, где было гораздо больше света и места. Он надел чистую белоснежную рубашку.

Уже было время голубкам вставать, иначе Штольман мог опознать на службу. Он подошел к двери спальни Якова и Анны и услышал еще одно подтверждение тому, что у Анны с Яковом все благополучно. Это радовало его сердце. Пусть еще помилуются, как сказал бы Саша. Работа не волк, в лес не убежит… Сам попил чая с печеньем, прочел в «Затонском Телеграфе» статью про Его Сиятельство князя Ливена и его племянника, а также местные новости… С улыбкой посмотрел на свой снимок с Яковом на пианино и на портрет Дмитрия, Катеньки и маленького Якова… Взял с пианино молитвенник Ливенов и раскрыл его. Из книги выпал конверт. Словно предчувствуя что-то нехорошее, он вытащил из него листок бумаги, на котором как и на конверте старческим почерком было написано «Избавим город от скверны». Внутренне чутье, развившееся у него за много лет его особой службы, сказало ему о том, что это отнюдь не шутка. Он положил конверт в тайное отделение своего саквояжа. И пошел поднимать Якова. Вряд ли полковник Трегубов обрадуется, если начальник следственного отделения настолько припозднится. Хотя если Штольман придет вместе с дядей князем, он и рта раскрыть не посмеет…

Ливен постучал в дверь, за которой уже было тихо:

— Ваша Милость, Яков Дмитриевич, вставайте, а то на службу опоздаете. Я для Вас чай сделал и воды согрел.

Из-за двери послышался смех. Через несколько секунд из спальни вышел Яков — в такой же клетчатой пижаме как у него самого. Счастливый, даже скорее светившийся от счастья Яков. При виде его, Павел улыбнулся.

— Чему ты улыбаешься?

— Ну во-первых, приятно посмотреть на мужчину, у которого с женой счастливая жизнь… А во-вторых, у меня точно такая же пижама.

Пижама, которая была и у него самого, напомнила ему, как ночью, когда нашли тело садовника, Анна пришла к нему в кабинет, а он уже лег спать в примыкавшей к нему спаленке. Анна увидела на узкой холостяцкой кровати мужчину в знакомой пижаме и приняла его за Якова. Тогда она попросила его не говорить Якову о том, что она приходила к нему в комнаты ночью, он пообещал это, в свою очередь взяв с нее слово, что она не расскажет Якову о том, что он приносил ее на руках в ее спальню… Они с Анной подтрунивали друг над другом, и не только тогда, и это ему нравилось…

— Ваша Милость, Яков Дмитриевич, — продолжил в том же духе, что и прежде Ливен. — Извините, что от Ваших важных занятий оторвал, только уже девятый час, а Вы все еще в постели…

— Сколько?! — с лица Штольмана сползла счастливая улыбка. — Должно быть, часы в спальне остановились…

— Да не смотрел ты на часы, не до этого тебе было. Ты на жену свою смотрел, как она прекрасна, когда Вы… возносились на небеса на крыльях любви… — чуть усмехнулся Павел в коридоре по пути на кухню.

Штольман еще ночью, после того, как разделил с Анной любовное блаженство, и она заснула в его объятьях, думал о том, что сказал ему Павел… что Анна стала ему очень дорога… Он представлял, что Анна не просто нравилась Павлу… а что он был к ней неравнодушен, что бы он ни говорил… Ревновал ли он сам? Безмерно… безумно… неистово… не мог не ревновать… И Павел тоже должен был ревновать, он ведь догадывался, что у них с Анной происходило в спальне… Не дурак ведь, чтоб не догадываться… с его-то богатым опытом с женщинами… Но сам он не мог понять Павла… Какой же мужчина не станет ревновать, если женщина, которая ему небезразлична, с другим? Но Павел не выглядел хмурым или рассерженным, наоборот, казалось, что он был… доволен? Может, ревновал, но просто умел держать себя в руках… в отличии от него самого? Или действительно не ревновал? Вопрос слетел с его языка до того, как он понял, что задал его вслух, а не про себя:

— Неужели ты не ревнуешь?

«Снова да ладом… Сколько еще раз он это спросит?» — мысленно покачал головой Ливен.

— Почему я должен ревновать? У меня нет никакой ревности. Ты — муж Анны, я хочу, чтоб она была счастлива с тобой в целом… и как с мужчиной в частности… Чтоб вы с ней были счастливы. Во всем.

— А ты?

— Что я?

— Ты сам?

— Я счастлив, когда счастлива она… Яков, не стоит больше спрашивать об этом… Другого ответа ты от меня не услышишь.

Яков повернулся к Павлу, и взгляд одних зелено-голубых глаз через такие же снова постарался проникнуть глубоко в душу.

— Павел… Бог мой, Павел, да ты же… ты же ведь… — только и смог пробормотать он.

— Яков, пожалуйста, не воображай того, чего нет. Прошу тебя.

— И что же тогда есть?

— Я не знаю. Со мной такого никогда не было…

— Ты сказал, хотя и не об этом, что… сердце подскажет… Разве оно тебе не подсказывает? — отважился спросить Яков.

— Нет, — ответил Ливен, не будучи уверенным, сказал ли он правду или слукавил. — Но я не увлечен Анной и не влюблен в нее, это точно, — в этом он Якову определенно не солгал, влюбленности по отношению к Анне у него не было… и желания обладать ей тоже…

— Не влюблен? — Штольман был озадачен.

— Нет, не влюблен. Я тебя не обманываю. Уж влюбленность и влечение к женщине я определить могу… А этого у меня к Анне нет… Поэтому не надо ревновать, я очень тебя прошу, Пожалуйста, сделай ее счастливой и будь счастлив с ней сам… Больше мне ничего не нужно…

— Ничего? — снова удивился Яков.