— А как она относилась к другим сыновьям? И как ваш отец?

— Об этом я могу сказать только со слов Дмитрия. У отца был свой сын — его наследник Дмитрий, у матери ее обожаемый Эрик. Евгений с Михаилом уже не были нужны ни отцу, ни матери. Мать к ним в комнаты практически не заходила, отец заходил в основном… выместить свою злобу и агрессию… особенно, когда был пьян… Орал на них так, что стекла звенели, а когда подросли, бил — то кулаком, то тем, что попадалось под руку… Как он считал, повод для наказания всегда есть… Мать не заступалась за них как за Гришку, которого не позволяла мужу и пальцем тронуть, хотя он, бывало, и заслуживал порки… Мальчишки пытались жаловаться ей, что батюшка бил слишком сильно и больно, показывали синяки, а она говорила, что Его Сиятельство имел на то право, и чтоб она больше не слышала их стенаний… После они уже к ней не ходили, побитые сидели в обнимку друг с другом и ревели… И так каждый раз… Дмитрий приходил к ним утешить их, но они видеть его не хотели, в их понимании он был любимым сыном отца, раз тот его не бил…

— Павел, а сколько им тогда было?

— Впервые вроде бы когда Евгеше было лет восемь, а Мише семь. Они тогда пробрались в кабинет отца, Миша решил посмотреть поближе красивую чернильницу у него на столе, но не смог удержать и уронил, она даже не разбилась, только чернила вылились на бумаги… Отец вечером вернулся выпивший, увидел… картину чернилами у себя на столе… Мишку отмутузил за учиненное безобразие, а Евгешку за то, что позволил ему это…

— А откуда он это узнал?

— Так Гришка донес. Сказал, что они с Дмитрием занимались с наставником. Что кроме Евгешки с Мишкой больше некому. Мальчишки признались. Ну отец им и всыпал по первое число… А потом Евгеша с дерева упал и штаны порвал…

— Не убился хоть?

— Так хоть бы и убился, штаны-то важнее… И какой повод для расправы… Александр Николаевич тогда выпорол мальчишек, Евгешку за испорченные штаны, как раз по тому месту, где на них была дыра, Мишку за компанию с ним, для профилактики… А после этого… вошел во вкус… своих методов воспитания…

— И часто у него случались… такие приступы насильственного воспитания?

— Раз-два в месяц, не реже.

— Ничего хоть им не повредил?

— Нет, Господь как-то миловал… Но, по словам Дмитрия, синяки были приличные, долго сходили… Да и мягкие места после порок долго заживали… Дворня, конечно, жалела, старалась смазывать и синяки, и зады рассеченные… да толку-то… Через пару недель снова то синяки, то еще что… Александр Николаевич как-то сказал, что у него на них больше нервов нет, да и рука бить устала, что сдаст обоих дурней в пансион, так они поверить своему счастью не могли. Просили Дмитрия, любимого сына Его Сиятельства, спросить у него, на самом ли деле он это задумал… или им не стоит надеяться… Но отец свое слово сдержал, отправил их в пансион в Риге, где были очень строгие правила. Евгению тогда было одиннадцать, Мише десять.

— То есть отец три года их бил нещадно?

— Получается, что так.

— Бедные дети… А Дмитрия бил? А тебя?

— Дмитрия не бил и меня тоже. Дмитрий, по-видимому, ему неприятностей не доставлял, не хотел расстраивать Его Сиятельство … А меня ему Дмитрий бить не позволил, забрал себе… боялся, что отец меня как Евгения и Михаила будет истязать…

— Он приезжал к ним в пансион?

— Редко, но заезжал, когда был по делам в Риге. В основном справиться, не набедокурили ли… Кстати, как только они уехали в пансион, стали называть друг друга Эжен и Мишель и больше никак, отца это злило до невозможности… А мать летом частенько жила на Видземском взморье в усадьбе около Нейбада***. До Риги оттуда верст сорок пять-пятьдесят. За лето она бывала в пансионе раза два-три. Хотя в Ригу на всякие балы и ассамблеи ездила гораздо чаще.

— То есть она бывала в городе и не навещала сыновей?

— Нет. А зачем? У нее был ее ненаглядный Эрик, он жил с ней, пока в не уехал Германию лет в восемнадцать… С мужем она тоже могла не видеться месяцами, хоть он часть времени проводил в родовом имении Ливенов под Зегевольдом****, оттуда до особняка на взморье меньше сорока верст.

— А где жил Дмитрий?

— Юношей сначала ездил по имениям вместе с отцом, а потом один — туда, куда Его Сиятельство отправит.

— И ты ездил с ним?

— А как же иначе? Конечно, ездил, пока не поступил в корпус. Вот тогда отца иногда и видел, когда Дмитрий встречался с ним по делам.

— А сам отец уже был не в состоянии заниматься поместьями?

— В каком смысле?

— Ну ты же говоришь, что он пил… По-черному уже тогда пил? Как говорят, не просыхая?

— По словам Дмитрия, временами Александр Николаевич напивался прилично, но не в стельку. В запои не уходил. Делами занимался сам, когда протрезвеет. И в старости таким же остался. Я его совсем уж в непотребном виде ни разу не видел. Сильно пьяным, с похмелья — да, но не в скотском состоянии. Чего не видел, того не видел, врать не стану. А как он закладывал, когда был один, это мне не известно. Возможно, употреблял больше, чем при нас. Но думаю, что совсем уж до чертиков не напивался, иначе бы и наше с Дмитрием присутствие его не сдерживало…

— А у Дмитрия Александровича как с этим было? Умеренно пил?

— Очень умеренно, я бы даже сказал, почти не пил. Пару рюмок коньяка, иногда пару бокалов французского вина. По-настоящему пьяным я его ни разу в жизни не видел. Опять же, возможно, выпивал когда-то и больше, но не при мне, — Павел подумал о том, что Дмитрий явно напился, когда отец отказал ему в женитьбе на Кате, затем когда ее выдали замуж… ну и, конечно, когда узнал, что Катя умерла… и что у него есть сын, которого он не может воспитывать сам… из-за отца-деспота… — Изо всех нас пятерых братьев самым пьющим был Гришка, он действительно спился. Евгений с Михаилом, насколько мне известно, не любители выпивки вообще — думаю, это желание у них отец отбил в прямом смысле этого слова еще в детстве. Я выпиваю по настроению, редко, когда много, не вижу в этом удовольствия, да и служба не позволяет… Знаешь, я сейчас подумал, что тяга к выпивке среди нас пятерых, скажем так, обратно пропорциональна внешней привлекательности…

— Это как? — не понял Яков.

— Самым красивым из нас был Гришка, его можно было назвать писаным красавцем, я редко встречал людей, имевших столь совершенные черты лица. При этом Гришка пил как сапожник, уходил в запои, а потом и вовсе умер от пьянства. Следом за ним по внешности иду я — пусть это и звучит нескромно, но это так. Хотя, конечно, до Гришки мне очень далеко. Я тоже позволяю себе изредка лишнего, это не идет ни в какое сравнение с тем, как пил Гришка, и тем не менее… Дмитрий, у которого была весьма приятная аристократическая внешность, к выпивке пристрастия не имел. А Евгений и Михаил, которые изо всех братьев получились самыми, если можно так выразиться, невзрачными, оба трезвенники.

— А Саша? Он же так сильно похож на тебя…

— Слава Богу, Сашка не злоупотребляет, порок деда ему не передался, а мы с Дмитрием ему дурного примера не подавали. Если я и выпивал, когда он был поменьше, то старался, чтоб он меня не видел даже в легком подпитии… А теперь ему и вовсе не до пьянства, как бы со всеми поместьями управиться. Я-то ведь, хоть и его попечитель, не имею ни времени, ни возможности ими заниматься… как, впрочем, и своими собственными…

— А как у тебя появились свои имения?

— Одно из двух в Лифляндии — то, где я рос, пока меня к себе не забрал Дмитрий, досталось мне от отца. Другое — рядом с фамильным имением Ливенов возле Зегевольда, унаследованном Дмитрием как старшим сыном, а после него Сашей, было куплено на деньги, поделенные между братьями после продажи поместья, на доход с которого до своей смерти жил Гришка, и его квартиры в Петербурге, а расширено на долю от наследства матери. Изначально она завещала все только своему Эрику, но он умер раньше ее, а завещания она не меняла, поэтому остальные сыновья унаследовали доли после нее. Усадьбу в Царском Селе Дмитрий купил для нас с Лизой… Конечно, в имениях в Лифляндии в отличии от Царского Села я бываю редко…