— Понимаю. У Виктора как у адвоката тоже свои секреты.

— Маша, если бы у меня их не было, я уже давно не был бы адвокатом, — усмехнулся Миронов.

Прасковья появилась со вторыми блюдами, и Мария Тимофеевна вздохнула:

— Аня, ты, наверное, привыкла у князя с изыскам. А у нас по-домашнему, бефстроганов и фаршированный судак…

— Мама, у Павла Александровича тоже не только деликатесы, но и обычные блюда. Мне кажется, более изысканной кухне он отдает предпочтение в основном, когда у него гости.

Анна попробовала кусочек судака — он не шел ни в какое сравнение с фаршированным карпом Харитона. Но в то же время был не так и плох. Мама права, что она привыкла у Павла к столу, какого дома ожидать не стоит.

Яков Платонович не был столь привередлив и нашел фаршированную рыбу весьма вкусной. Хотя, наверное, ему любое блюдо показалось бы райским даром — он волнения он выпил утром лишь пустой чай, без ничего, хотя у него остались и пирожки, которые Мария Тимофеевна оправила ему в участок через мужа.

— Мария Тимофеевна, рыба прекрасная, как и все остальное… Хочу поблагодарность Вас также за то, что снабжали меня съестным, не дали умереть от голода в отсутствие Анны.

— Ну от голода Вы вряд ли бы умерли, купить хлеба и колбасы и порезать их да заварить чай Вы, думаю, в состоянии. А если нет, это бы для Вас сделал дежурный в управлении, — подначила она зятя.

— Про дежурного в участке я бы не догадался, так бы и смотрел на пустой стакан, — в шутливом тоне ответил Штольман.

— Будет, тебе, Яков. На пустой стакан ты бы смотрел, когда, зачитавшись делом, не заметил, как выпил весь чай.

— Кстати, о чае. Я сегодня заказала к чаю пирожные в ресторане Дворянского собрания. Скажу Прасковье, чтоб ставила самовар.

— Мама, мне кажется, что после всего чай сейчас в меня уже не поместится. Может, чуть попозже? — Анна доела рыбу и выпила оставшееся в бокале вино.

— Так пока еще самовар закипит…

— Яков, не хочешь прогуляться?

— С преогромным удовольствием, — Штольман встал и отодвинул стул жены.

— Мама, если хотите, вы с папой можете чаевничать без нас.

— Нет, мы подождем вас, посидим пока на веранде.

Анна взяла из вазы небольшую гроздь винограда и съела несколько ягод. Когда они с Яковом вышли на улицу, она по одной виноградинке скормила ему оставшиеся.

— Какая ты заботливая, милая моя, кормишь меня как маленького, — улыбнулся он.

— Тренируюсь. Когда-нибудь, надеюсь, это пригодится…

— Аня, конечно, пригодится. Даже не сомневайся.

Яков Платонович предложил Анне руку и повел ее в ту часть сада, где была аллея из переплетенных крон деревьев. Как только их скрыла живая изгородь, он заключил ее в объятья:

— Ну наконец-то я могу проявить себя как истосковавшийся по любви мужчина, а не как чопорный муж.

— А что, на станции и в коляске был чопорный муж? А я и не поняла, — засмеялась Анна. — Я думала, муж был ласковый и нежный…

— Аннушка, десять дней без тебя — это слишком долго, мне кажется, я не могу больше ждать, — Яков стал покрывать поцелуями лицо Анны, так, как это было в ту ночь в гостинице и еще много раз после. Когда от любовного дурмана он стал терять чувство реальности, Анна вскрикнула.

— Аня, что случилось? — посмотрел он на жену не совсем четким взглядом.

— Не знаю, волосы очень больно, как будто их вырвали.

Оказалось, что когда он перебирал пальцами ее волосы, перстень Ливенов зацепился за них. Яков осторожно высвободил руку.

— Как же я неловок, — вздохнул он и снова притянул Анну к себе. — Извини, Аннушка.

— За что извиняться? Мне было очень приятно.

— Вот именно было, — грустно улыбнулся Штольман, — пока я все не испортил… Ну почему так…

— Может, Дмитрий Александрович хотел тебе напомнить, что для любовных утех должно быть свое место и время, — пошутила она, чтоб приподнять насторение расстроившемуся мужу, и провела рукой по его щеке.

— Сам-то он место, а особенно время для любовных утех выбрал очень удачно, если судить по тому, что я появился после единственного свидания подобного рода, — усмехнулся Яков и тут же посерьезнел. — Аня, вы с Павлом говорили о Дмитрии Александровиче? — он разомкнул объятья и снова взял руку Анны в свою.

— Да, но немного, — чуть слукавила Анна. — Мне кажется, что если бы поехал ты, с тобой он бы говорил больше, все же Дмитрий Александрович — твой отец… Как я и сказала за обедом, я была в комнатах Дмитрия Александровича, но там даже его вещей нет, за исключением старого сюртука. Он не любил оставлять свои вещи у кого-то, пусть даже у брата. Саша не такой, у него в доме Павла, похоже, целый гардероб, если судить по тому, что он приехал в усадьбу без багажа, но менял одежду несколько раз. У него там есть даже вечерний костюм, видимо, для таких случаев, когда бывают гости вроде графини.

— Да, если дамы в вечерних платьях, в простом костюме к ним не выйдешь, — согласился Штольман. — Иначе это был бы моветон. А юный князь такого бы не допустил. Думаю, он щеголь еще тот, весь в своего родного папеньку Павла.

— Конечно, Саша одевается прилично, но не переусердствует с этим в усадьбе, как и Павел. Разумеется, когда Его Сиятельство отправляется на службу, другое дело. Там он должен выглядеть соответственно — на нем модный, но строгий костюм или мундир.

— Ты видела Павла в мундире?

— Конечно, видела, несколько раз.

— Хорош в мундире? — в ноткой ревности, которой не заметила Анна, спросил Штольман.

— Хорош, очень. Но в мундире он все же, наверное, больше подполковник Ливен, чем просто наш родственник… Как бы мне хотелось видеть в мундире тебя. А то ты не надел его даже на тот наш праздник.

— Если бы ты сказала мне об этом, надел бы… специально для тебя… Если честно, я не очень привычен к мундиру, мне ведь в силу особенностей моей службы приходится надевать его крайне редко, не так как подполковнику Ливену или полковнику Трегубову… Кроме того, я думал, что тот костюм, что я надел на наше торжество, мне шел…

— Яков, ты был в нем бесподобен! — Анна легко поцеловала мужа в губы. — Все так говорят. Тебе и этот костюм тоже идет. А особенно этот шейный платок и шляпа, которая осталась на вешалке в прихожей.

— Ты еще забыла про трость, — усмехнулся Яков Платонович.

— Не забыла, а не успела сказать. Вы меня опередили, Ваша Милость.

— Аня, Мафра собирается называть меня Ваша Милость?

— А как еще? Для нее ты сын князя Дмитрия Александровича.

— Сын князя Дмитрия Александровича… Только не говори мне, что я для нее еще и Яков Дмитриевич, как обращается ко мне Павел.

— Яков, ты — Дмитриевич и для Павла, и для Саши, и для всех их слуг тоже. Его Сиятельство распорядился, чтоб слуги именно так называли тебя. А Марфа сказала, что и сами слуги сына Дмитрия Александровича иначе величать бы не стали.

Штольман снова вздохнул.

— Яков, если тебе это не нравится, скажи об этом Марфе сам. Но как-нибудь… деликатно… Ведь для нее такое обращение — это выражение уважения к тебе, а не насмешка или желание унизить тебя. Как можно было бы подумать про других людей.

— Аня, я понимаю это сам.

— Тебе это неприятно?

— Нет, неприятным я это назвать не могу. Но это для меня непривычно… Всю свою жизнь я носил отчество, да и фамилию, мужчины, который считался моим отцом. К сожалению, он не любил меня, но он и не обязан был меня любить… Отчество родного отца, который, как оказалось, столько в жизни сделал для меня, пусть и тайно, и испытывал ко мне теплые чувства не может вызывать отрицательных эмоций. А вот неловкость может… Что если Марфа не только дома, но и в городе будет говорить обо мне так же?

— В городе, скорее всего, она будет говорить про тебя Его Милость. А про имя — ну не глупая же она…