— Мне кажется, он кем-то вроде маленького компаньона был.
— Вот, Ваша Милость, очень правильное слово — компаньон, для компании, значится, барину одиночество скрашивать. Привязался к нему барин, и он к нему тоже, вместе ведь все время проводили. И в завещании упомянул, как и своего камердинера, который ему почитай всю жизнь прослужил.
— А откуда ты все знаешь?
— Что-то Марк сам рассказывал, он из своей жизни тайны не делает, хоть, скорее всего, в его рождении тайна есть. Что-то Демьян рассказал. Как барин умер, Дмитрий Александрович поместил его в семью управляющего поместьем, они к нему всегда хорошо относились. Ему лет десять тогда было, так и жил с ними лет до восемнадцати. С ребятишками и по дому хозяйке помогал, потом управляющий стал его к делам привлекать, с разрешения Дмитрия Александровича, конечно. Павел Александрович Марка только после Турецкой увидел, когда он пришел наследника повидать, Сашеньку то бишь. Увидел, и заинтересовался, кто такой, что делать умеет и все тому подобное. А потом попросил Демьяна собрать сведения, ну и сплетни тоже. Ну вот люди и рассказали про барина старого да про двух соседей, у кого он усадьбы купил. Только все равно ни на кого из них Марк вроде как не похож. Тот женатый барин, что за каждой юбкой бегал, рыжий да конопатый был. А вдовец темноволосый да темноглазый.
У Анны замерло сердце. Неужели Марк — сын Платона Штольмана, которого тот так же бросил, как и Якова? Согрешил с женой лесника и решил бежать от греха подальше в прямом смысле этого слова?
— А как того вдовца звали, ты не знаешь?
— Фамилии не знаю, а имя знаю, Бальтазар.
— Это точно?
— Точнее не бывает. Марк-то Вольдемарович, Владимирович по-нашему. Говорил как-то, что не дай бог быть сыном Бальтазара, смешным почему-то ему это имя казалось.
Анна подумала, что произошла какая-то путаница. Владельцем усадьбы был вдовец Штольман, но его имя Платон, а не Бальтазар. Или же он был крещен Бальтазаром, а потом перешел в Православие и взял себе имя Платон? Но ведь если Павел собирал сведения, он должен был помнить фамилию Штольман, а он не знал, что усадьба ранее принадлежала Штольману. Или же у Платона Штольмана усадьбу купил тоже вдовец, этот Бальтазар, и местные жители думали на него, что он был любовником жены лесника? Нельзя исключать и того, что за давностью лет вообще могли всех смешать в одну кучу, и вдовца Штольмана, и Бальтазара…
— А сам Марк кого считает своим отцом?
— Ну так Вольдемара Штальберга, лесника, который его отцом записан. А насчет того, кто мог им на самом деле оказаться, он больше вроде как к небылицам относится, чем серьезно. Про старого барина, правда, говорил, что наговаривают на него, не мог такой достойный человек повести себя низко, с чужой женой амурничать. А про соседей-бар ничего не говорил, он же их не знал. А люди хоть что могут наплести. Иным только дай языком помолоть, они таких сказок нарассказывают. Ну или за копеечку напридумывают. Демьян-то, наверное, платил им за их, так сказать, воспоминания…
— Что ж, и так возможно.
— Ваша Милость, я почему Вам про Марка рассказываю. Не только затем, чтоб дорогу скрасить. Если к Вам потом дар вернется, а Марк услышит об этом и отважится попросить Вас узнать, кто его родитель настоящий, Вы уж ему не отказывайте. Он человек очень хороший…
— А сама почему за себя не просишь? Тоже ведь, наверное, хотела бы знать, кто твои родители.
— Так у кого спрашивать-то? Не у кого. А у Марка можно мать его поспрашать. Вдруг скажет, кто ее полюбовником был, и от кого она сынка родила…
«Хоть бы не от Штольмана», —вздохнула про себя Анна. Яков бы тогда оказался еще в более нелицеприятной ситуации, чем сейчас, и был очень расстроен. Не только потому, что возможный сын его приемного отца был слугой в доме его настоящего отца-князя. Хотя, и это тоже не самое приятное известие. Но и потому, что образ Платона Штольмана стал бы более неприглядным — мужчина, без сердца и души, бросивший на произвол и сына жены, которого признал своим, и своего собственного, которого и знать не пожелал…
— А надо ли ему это? Возможно, ему… легче считать своим отцом лесника. Все же тот отец, чью фамилию он носит.
— Может, и так… Но, наверное, на сердце-то все равно неспокойно от этого, хоть и не показывает… Он же понимает, что своим обличием на простого мужика совсем не похож…
— А почему Павел Александрович тогда так Марком заинтересовался? Тоже из-за его внешности?
— Потому как предложил Дмитрию Александровичу сделать его камердинером Сашеньки. К Александру Дмитриевичу Марк был очень расположен. Старый барин так радовался, что достойный наследник имению появился, князь, сын внучки его единственной. Не хотел внукам отдавать, мол, продадут они его или в упадок приведут, как второе имение, которое и так получат. А Его Сиятельство, муж его внучки, человек приличный и обстоятельный, который до совершеннолетия своего сына сохранит поместье, а даст Бог, еще и расширит… Вот Марк и приходил иногда маленького князя повидать, как его в имение стали привозить, а Дмитрий Александрович этому не препятствовал. А что, придет тот, поклонится маленькому Его Сиятельству, доброго здоровья пожелает, принесет ему что-нибудь, к примеру, свистульку, что сам вырезал, ничего более… Марк считал, что Его Сиятельство на прадеда чем-то похож. Не знаю, что уж он там похожего разглядел, если Сашенька весь в Ливенов. Видно, хотелось ему так думать, что он похож на человека, который его сироту на произвол судьбы не бросил… А Павлу Александровичу понравилось, что Марк с детьми умел обращаться, по дому тоже управиться, грамотный, а главное умный, схватывает на лету. Рослый и юркий, не увалень какой. Сказал брату, что такого молодого человека хорошо бы к Саше приставить, и для заботы о нем, и для охраны тоже. Обязанностям камердинера его Никифор быстро научит, а Демьян тому, как маленького князя защитить, если нужно будет. Возраст не помеха, главное, его преданность Саше, ее ни за какое золото не купишь.
— Это правда, преданность не купишь…
— Марк даже сначала поверить не мог своему счастью — предложению Их Сиятельств стать Александру Дмитриевичу дядькой и камердинером. Луша переживала, конечно, что больше Александру Дмитриевичу не нужна, но понимала, что тот уже вырос достаточно, чтоб мужскую прислугу иметь. А лучше Марка ему вряд ли слугу найдут, хоть он и молодой совсем.
— Ты говорила, что Марк образован.
— Когда Сашенька с гувернером занимался, тот как-то заметил, что Марк около приоткрытой двери стоял и слушал, что он Его Сиятельству рассказывал. Ну и Дмитрию Александровичу доложил. Тот Марка вызвал, спросил, почему тот слушал. Марк ответил, что мимо проходил, а гувернер Александра Дмитриевича так интересно рассказывал, что он заслушался. Он ведь только грамоту и арифметику знает, а наукам не обучен. Дмитрий Александрович и позволил ему, когда у него нет срочных дел, в классной комнате присутствовать и слушать учителя, не таясь. Ну вот он и милостью Его Сиятельства Дмитрия Александровича и пользовался. Но когда Дмитрий Александрович сам с Сашенькой беседовал — о науках или об искусствах, то уж только с ним, не любил, когда другие при этом находились. Да и Павел Александрович такой же, когда с Сашенькой музыкой занимался или в игры какие мальчишеские играл, не любил, когда при этом кто-то был…
Анна улыбнулась — ей на память пришла сцена, когда Ливены играли рондо в четыре руки, были отражением друг друга и с теплотой вспоминали, как Павел когда-то учил Сашу играть его. Конечно, Павел, который видел Сашу из-за своей службы не так часто, хотел проводить с ним время наедине, без лишних глаз, даже если они и были глазами преданного слуги. И Дмитрий Александрович ценил каждое мгновение с сыном, зачем ему кто-то рядом? Если понадобится прислуга, всегда можно позвонить в колокольчик или крикнуть.
