— Для меня таких документов не существует, — твердо сказал Павел Александрович. — Я посмотрел все, что было возможно. Все. Если мне не предоставили других документов, то только потому, что их попросту нет. Иначе бы я их видел.

— Ты можешь получить любые документы?

— Абсолютно.

— Иными словами, можешь узнать любые секреты и тайны, как личные, так и государственные.

Ливен промолчал — ответ был очевиден.

— И кому известно, что у тебя есть такие полномочия?

— Только Государю… и теперь тебе.

— Не боишься того, что признался мне в этом?

— Нет. Если что — я могу устранить человека… очень аккуратно… — буднично произнес Ливен. — Если такой человек как ты способен на предательство, то и жить незачем — ни ему, ни мне самому… — он пристально посмотрел на племянника.

— Извини, я сказал глупость…

— Яков, я не читаю про тайны из любопытства или, как некоторые, чтоб извлечь выгоду. Я делаю это лишь по служебной необходимости. И не злоупотребляю данными мне полномочиями. Поэтому Государь мне доверяет.

— Но те документы, о которых мы сейчас говорим, ты ведь запросил, исходя из своих личных интересов, а не по служебной надобности.

— Имеешь в виду мой интерес по поводу твоего участия в этих делах?

Штольман кивнул.

— Вы заблуждаетесь, господин следователь. Мой интерес лежал в иной плоскости, Ваша роль в этих делах была, скажем, так сопутствующим моментом. Яков, я говорил тебе, что в последние годы… я был занят в основном другим… И мне нужно было… восполнить свои пробелы.

— И когда ты читал документы?

— На днях, когда приехал в столицу из усадьбы. До этого я их не видел. Поэтому можешь не задавать следующего вопроса — к тому, каким образом… ты выбрался из той… клоаки, я не причастен.

— Но ты знал о том, что со мной случилось.

— Я знал о только о том, что ты пропал и являлся подозреваемым в убийстве Разумовского. Об этом мне сказал Дмитрий. Когда ты объявился в Петербурге, меня там не было. Вскоре после похорон Дмитрия я уехал по служебным делам почти на месяц, был в нескольких поездках, и после сороковин тоже. За это время с тобой все уже разрешилось… само собой…

— То есть без твоего участия? — уточнил Яков.

— Да, без моего. Я не хотел вмешиваться… без крайней на то необходимости… Если бы члены преступного сообщества, у которых, конечно, были глаза и уши, узнали, что ты — мой племянник, ты мог бы оказаться в еще худшей ситуации, чем был… Поэтому я позволил всему… идти своим чередом… И как видишь, для тебя все закончилось благополучно.

— А если бы не закончилось?

— Яков, этого бы не случилось. Я бы этого не допустил. Если бы у тебя было все очень плохо, мне бы сообщили. И тогда бы я стал действовать.

— Пошел бы за меня просить? Как Дмитрий Александрович к Палену?

— Пошел бы. Только не к Палену. Я обратился бы к Государю.

— Чтоб меня помиловали? — недобро усмехнулся Штольман.

— Я бы просил о назначении компетентных, непредзвятых и неподкупных чиновников… тех, в ком полностью уверен… И тогда бы вскоре ты из подозреваемого перешел в свидетели, и, следовательно, до суда дело бы не дошло.

— Ты бы действительно обратился к Императору?

— Яков, я никогда ни о чем его не просил. Но я столько сделал для короны, что считаю, что просить об одном одолжении имел право, — ответил подполковник Ливен, у которого были и другие обязанности помимо охраны Александра Третьего.

— Ты дал Дмитрию Александровичу слово… что поможешь мне?

— Он его не требовал. Он знал, что если понадобится, я сделаю это сам. Но мне, слава Богу, этого делать не пришлось… И без меня были люди, кто внес свой вклад в то, чтоб ты не отправился на каторгу. Например, Варфоломеев, втравивший тебя в историю в Затонске и, как я полагаю, посчитавший своим долгом вытащить тебя из той выгребной ямы… при этом как можно меньше замаравшись самому… И Васильев, который видел в тебе порядочного и честного человека, не способного на подлое убийство, и не хотел, чтоб тебя необоснованно обвинили в совершении преступления.

— Васильев был тем, кто должен был сообщить тебе, если… — предположил Яков Платонович.

— Нет, мелкий чиновник, который никогда тебя не видел, через него проходят некоторые документы. Он иногда предоставляет мне сведения, не имеющие большой ценности, но тем не менее полезные… Для него сообщить о Штольмане было обычным незначительным поручением… наряду с парой других, полученных им в тот же раз.

— Как он мог сообщать тебе, если ты был в отъезде?

— Послать записку мне домой, без фамилии того, о ком шла речь. Мне бы передали информацию.

— И ты бы вернулся в Петербург?

— При первой же возможности. Вернулся хотя бы на день или даже на несколько часов… Но я рад, что мне не пришлось прерывать своих поездок, они были тогда очень важны.

— Ты ездил по делам Императора?

— Разумеется.

— Павел, ты — эмиссар Его Величества?

Ливен рассмеялся про себя — утром он подумал о том, что брившийся Яков еще бы в бане, когда парились, спросил о его роли в политике государства. Сейчас они не парились, но были в бане, и Якова интересовал тот же вопрос.

— Эмиссар, к Вашему сведению, господин начальник сыскного отделения, действует за пределами своей страны. Свои же служебные обязанности я выполняю на территории Российской Империи… в основном… По большей степени, как я говорил тебе ранее, я занимаюсь анализом информации. Но чтобы эту информацию добыть, бывает, приходится отправляться в путь самому.

— Поэтому меня привлекли к паре дел, касавшихся Императорского двора? Потому что тебя тогда не было в Петербурге?

— Вполне возможно.

— И эти поездки не всегда безопасные?

— Далеко не всегда. Но Господь, как видишь, меня хранит… В сравнении с другими людьми, тем же Брауном, — Ливен решил вернуть племянника к разговору, к которому, в отличии от обсуждения его самого, он был более расположен.

— А что с ним случилось?

— Коляска, на которой Лассаль в спешке увозил Брауна, провалилась под лед на реке около деревеньки в Тверской губернии. Точнее, провалилась лошадь и потянула за собой коляску. Лассаль, сидевший на козлах, тоже сразу оказался в воде, но не смог выбраться — то ли из-за мешавшей ему лошади, то ли еще по какой причине. Когда мужики, случайно увидевшие происшествие, подоспели, в полынье бултыхался только один человек, его они и вытащили. От пережитого потрясения он был не в себе. Его доставили в больницу в ближайший городок. Через несколько недель он начал говорить. Назвался Британским подданным Гордоном Брауном, поправлявшим свое здоровье на водах в Затонске.

— Что?! Какие к чертовой матери воды да еще зимой?!

— Горячие источники, видимо, природные или же созданные с помощью химикатов, — усмехнулся Павел Александрович. — Может, Браун работал над созданием терм на открытом воздухе зимой, а не над прожектом, который интересовал разведки нескольких стран. Но этого, по-видимому, уже никто не узнает…

— Ты сейчас о чем?

— О том, что он провел много опытов, хоть и успешных, но довольно далеких до желаемого результата — по крайней мере так значится в документах. Возможно, он и вывел конечную формулу и держал ее в голове — как гарантию сохранения своей жизни или, что менее вероятно, получения приличного вознаграждения. Но после того происшествия у Брауна якобы пропали все познания в химии. Обычные вещи он помнит, а то, что связано с химией — нет. Химические формулы читает теперь как абракадабру на английском… Так что, как ты назвал его, балаганное представление, в какой-то мере провалилось.

— Только в какой-то?

— Да, основная его задача — убрать из Петербурга Разумовского и Нежинскую все же была выполнена.