Будем честны, сама с Эвердин я не справлюсь. Но Катон, даже будучи в обессиленном состоянии, сможет её обезвредить, потому я готова проиграть в локальном сражении, чтобы выиграть целую войну. Я верю в Катона и в его природные способности.

Он, взобравшись на поверхность, резким движением тянет меня на Рог. В последнюю секунду мне с трудом удаётся вцепиться за поверхность, пока на меня скалится один из отвратительных переродков. Поднявшись на Рог, я пытаюсь отдышаться. Напарник лихорадочно хватает воздух ртом, пока я корчусь от боли в раненой руке.

У нас нет сил, чтобы даже перекинуться парой фраз. В попытке отдышаться мы допускаем классическую ошибку всех профи — упускаем противника из виду. Победители нашего дистрикта назвали бы нас клиническими идиотами, как-никак такая ошибка в финале может стоить нам жизни.

Эвердин целится в нас. Она переводит стрелу с меня на Катона, с Катона на меня. Она играет, что ли? Мои ножи в потайном кармане, я не смогу незаметно их достать. Копье своё Катон бросил по дороге, когда мы бежали сюда. Неужели это конец?

Мы продолжаем так стоять, пока землю знатно не встряхивает. Рог Изобилия начинает крутиться. Упав на колени, я случайно хватаюсь за выступ, пока Рог не превращается в подобие горки, которая пытается стряхнуть с себя всё живое.

Не повезло Эвердин, которая вместо того, чтобы отпустить лук и схватиться за выступ, не разжимает рук и падает прямиком в руки переродков. Слышен её единственный душераздирающий крик, и мучения Двенадцатой окончены. Гремит пушка, и потенциального победителя уже нет. Ведь она могла бы победить, если была бы чуть расторопнее. Но беда в том, что она пощадила нас. Тянула время.

Катон, следом тоже не удержавшись на выступе, который ломается от его значительного веса, катится на землю. На отчаявшегося парня кидаются переродки. Но он, перекатившись кубарем, успевает достать кинжал.

Но что кинжал против переродков? Ведь за миг огромный волк с бурой шерстью прокусывает ему бедро. Это напоминает мне сражение между Катоном и Цепом. Цеп. Вот на кого похож переродок! На арене растёт напряжение. Мне хочется кричать от этого зрелища, но я сдерживаю крик, потому что нельзя. Катон должен держаться до конца, а своими криками я могу ввергнуть его в преждевременное отчаяние.

Страшнее этих переродков только призраки прошлого. Пока я висела на перекладине, ко мне приходили они — мои жертвы. Эвелин с раздробленным лицом. Рейчел, беспрерывно кашляющая кровью. Их прожигающие взгляды пробирали до дрожи, так что мне хотелось разомкнуть руки и упасть вниз. Но меня крепко удерживали страдания моего напарника. Вряд ли бы я смогла перенести всё это достоинством.

Почему же они его мучают? Почему они меня мучают? Я не могу вынести его пронзительные вскрики, полные боли и отчаяния. Ярко светит луна, теперь напротив меня на перекладине висит Мирна. Она с грустью обращается ко мне:

— Он погибает из-за твоей трусости. Мы все погибаем по твоей вине. Ведь и мне пришлось уйти, чтобы ты жила. Тебе напомнить?

Передо мной появляется видение. Она насылает мне видение из своего — нашего — прошлого. Её посиневшее лицо, следы ногтей на шее, кровоподтёки обильно украшают тело моего близнеца. Оглянув меня презрительным прищуром, она со злостью проговаривает:

— Жаль, сила не может атаковать своего носителя. Иначе я, не задумываясь, придушила бы тебя. Как ты это сделала со мной. Помнишь, ты убила меня, когда я пришла просить тебя о помощи?

Я не помню. Я не хочу помнить. Пытаюсь сопротивляться её чарам. Я не дам ей больше возможности терзать меня галлюцинациями. Но унизительный страх мучительной смерти, постоянный холод и крики умирающего напарника пытают меня похлеще воспоминаний. Руки слабеют, а кровь из раны не спеша стекается в плечи. Я хочу забыться, но не могу. Мирна мне что-то говорит, но я постепенно забываю, кто я и как попала в это чистилище. Наступит ли конец этому? Отчаяние нарастает и забирает все силы. Но я заложница своей слабой души, потому не спешу падать вниз. Кусаю губы и заставляю себя висеть. Не упаду. Я выдержу!

Я задыхаюсь, а парень всё не умирает. Ну когда, когда же ты умрешь? Я устала наблюдать за его мучениями. Он-то ни в чем не виноват. Убейте его быстрее. Умоляю. Внезапно он замолкает. Катон больше не кричит, а лишь тихо стонет. Он умирает? Переродки торжественно воют хором и не спеша отступают в тёмные дебри.

Я разжимаю пальцы, не в силах больше сопротивляться. Ничком падаю в мягкий грунт. Переворачиваюсь и гляжу на небо. Наступает рассвет. Может, приходящий день унесёт все мои тревоги? Но я отвергаю эту ложную надежду, ведь тревоги не исчезнут.

День начнётся со смертью Катона. Мне придется его убить этими онемевшими руками. Лучше бы он на меня напал.

Я встаю и медленно бреду к умирающему напарнику. На нем не осталось ни одного живого места. Он лежит весь окровавленный. Можно, я не буду его не описывать? Кровь, дыра в черепе, одежда, пропитавшаяся кровью, и мои руки в несмываемой сажи. Это самое бледное описание того, что там творилось. Его кровь была алой. Артериальное кровотечение ничем не перекроешь, не скроешь повязкой. Здесь был всего один исход — смерть.

Я не стала его утешать или просить прощения. Произошло то, что должно было случиться. Я не буду врать ему, что всё наладится. Не наладится. Ничего не наладится. Никогда не наладится. Я не буду держать его за руку и разговаривать с ним. Я просто его добью. Вот это будет истинным милосердием, которое я могу даровать ему в конце нашего пути. Я с трудом подбираю грязный нож, сияющий в лучах рассветного солнца, и произношу самые неприятные слова в своей жизни:

— Твои страдания должны быть окончены. Я понимаю тебя, Катон.

Не «мне очень жаль, что так получилось», не «прости, что не спасла тебя». Затем я всаживаю кинжал в его сердце. Он обречённо испускает дух, пока я беспомощно держу в руках оружие. Катон, что же я наделала?

Гремит пушка, и я ложусь на землю. Нет сил, чтобы даже вытащить из его сердца кинжал. Я не стану той, кто закроет ему глаза. Я издаю нервный смешок, глядя на мёртвого напарника. Катон проиграл. Меня обжигает стыд за своё существование. Хочу спрятаться от него, от зрителей, а главное — от себя. Когда же всё это закончится? Клавдий Темплсмит, словно услышав мои мысли, громогласно объявляет:

— Дамы и господа, встречайте победительницу семьдесят четвёртых Голодных Игр — Мирта Лангаккер из Второго дистрикта!

Я победила. Но почему я не чувствую облегчения и триумфа, которых тайно жаждала с первых дней Игр? Всё просто. Я не победительница, а всего лишь выжившая.

Прилетают миротворцы. Мне не хочется покидать арену. Не могу заставить себя взглянуть на остывшее тело напарника. Я должна его оставить. Я должна оставить их всех. Я заставляю себя встать и идти в сторону миротворцев. Заставляю себя улыбаться. Пусть они думают, что я рада победить. Тогда, возможно, меня оставят в покое. Я зажмуриваюсь и кусаю губы, чтобы подавить горестный вой.

Электроток поднимает меня, отрывая от залитой кровью земли. Смогу ли я теперь жить без разрушений? Но мне не дают додумать ответ, ведь милая медсестра несётся ко мне с уколом в руке. Понимаю, что бессмысленно с ней препираться. Кусаю губу до крови, чтобы не заснуть. Но не могу противиться этому противному сну, потому что укол берет своё. Меня обратно затаскивают в пучину страданий. Может, я покинула арену, но мои монстры не покинут меня. Никогда не покинут. Никогда.

========== Глава 35: Мирта ==========

Я все ещё была заперта в клетке безумия. Всё казалось бессмысленным в этой угнетающей обстановке. Каждый раз, пробуждаясь, я думала: «Зачем я снова вернулась сюда?» Конечно, меня больше не подвергали физическим страданиями, но никто не освобождал от душевных ран.

Реабилитация после Игр включала в себя лежание на мятой больничной койке и бессмысленное разглядывание потолка, что особо не способствовало моему выздоровлению. Не могу сказать, что я была подавлена, но радости ощутить я не смогла. Зато у меня впервые по-настоящему появилось время, чтобы всё обдумать и проанализировать то, что я сделала.