— Я постараюсь поверить вам, а пока не хотите ли отдохнуть год в Седьмом?

Потому я не застала первый год революционной разрухи в полном объёме. Ведь провела я его в Седьмом. Эта Коин — умная женщина. Я ведь вправду могла там повеситься. Наказание в Седьмом было сущей пыткой, ведь я ненавидела лес, который напоминал антуражем мои Игры. Жутко хотелось забыться, но я себя жёстко контролировала.

Видя, что случилось с ментором Двенадцатого, я старалась никогда не смотреть в сторону алкогольных напитков. Кажись, он потом умер от цирроза печени. Наоборот, я уделяла много времени ходьбе и ежедневному спорту, чтобы не потерять форму. Тренировки с ножами я не проводила, ведь у меня отобрали все режущие и колющие предметы, словно я была сумасшедшей.

Затем при Пейлоре режим смягчился. Нашёлся один действительно сумасшедший, который подорвал машину Коин и сам заодно с ней отошёл в мир иной. Ох, как я тогда радовалась весь день. Кексов накупила. До нового президента мне нет дела, по крайней мере, она из дистрикта, а не из этих Тринадцатых, которые налегают на готовое. С тех пор я могла свободно перемещаться по дистриктам. После я временно обосновалась в родном городе матери. Первый сильно обнищал, ведь кому теперь нужны роскошные изделия, когда стране не хватало обыкновенного хлеба?

Я начала бездарно прожигать жизнь, грелась на солнышке и пила чай в одном из чудом уцелевших кафе. Мне бы хотелось вернуться во Второй, но я не смогла. Все те, кого я знала, тогда погибли при бомбёжке и при обвале шахты. Мне больно перечислять их имена, потому я храню лишь их образы. Та, которую я заменила. Та, которая пришла со мной попрощаться.

Однажды ко мне в Первый пришла Лаим (подозреваю, что она ходила к каждому победителю из Второго!) и попросила меня заняться чем-то стоящим в жизни. Она сказала:

— Хватит строить из себя жертву. Пора чем-то заняться и занять своё место в социуме. Только ты осталась. Даже у Кресты есть своё дело в Четвёртом.

Сложно жить, когда тебе даже помереть спокойно не дают. «Живи, ведь ты так молода и можешь столько всего сделать», — говорят они. Никого не волнует, что ты хочешь покоя и одиночества. Потому мне пришлось перебраться в столицу и начать работу в Министерстве Коммуникации. Платят хорошо, но я занимаюсь не только этим, иногда пишу для себя.

Мы — последнее поколение, которое участвовало в Играх. Я начала расспрашивать остальных победителей, чтобы собрать их рассказы. Я намерена сделать так, чтобы каждый помнил и знал, как это ужасно — быть участником Игр. Я пишу не затем, чтобы заслужить прощение, потому что его не будет. Нам надо, чтобы нас выслушали. Этого достаточно.

Я верю, что настанут дни, когда люди смогут прочитать эти записи без осуждения и не будут спешить отказываться от чтения книги только потому, что она была написана участницей Голодных Игр. Ведь я умею не только разрушать, но и возрождать похороненные истории победителей и проигравших. Каждая сторона заслуживает быть услышанной.

========== Глава 38: Мирта ==========

Тяжело сидеть в пять часов утра в полнейшем одиночестве. Оставаться в кромешной обволакивающей темноте. Мне хочется раствориться в ней и ни о чем не думать. Становится как-то тоскливо. Что я буду делать, когда наступит утро? Умоюсь холодной водой и буду чувствовать себя «нормально»?

Может, мне снова лечь спать и вернуться в тревожный сон, где все погибшие будут преследовать меня в туманном саду? Выйти на пробежку? Что? Что мне делать? Съесть капсулу морника? Знаю же, что ничего из перечисленного не принесёт мне желанного покоя. Я застреваю в неопределённости. От этого хочется горько плакать. Я сразу же стараюсь дышать глубже. Снова подавляю себя, потому что я вынуждена жить.

Прислоняюсь к стене. Закрываю уставшие глаза. Наступает неприятная темнота, в которой сразу же вырисовываются портреты погибших трибутов.

Не хочу их видеть, потому немедленно открываю глаза.

На улице ещё темно. Вглядываюсь в окно. Видно, что солнце сегодня не взойдёт. На небе сгущаются тёмные облака. Заставляю себя встать с пола. Медленно подхожу к окну. Немного раздумываю перед тем, как открыть шторы. Мои мысли сосредотачиваются на одном. На морнике. Остальные мысли приглушены. Боль затмевает всё. По телу пробегает холод. Тяжело.

Я обнимаю шторы и громко смеюсь от отчаяния.

На подоконнике хранятся капсулы морника. Трясущимися руками открываю пачку. Бумага неприятно шуршит. Достаю капсулу. Проглотить? Не проглотить? Я вновь колеблюсь. Ветер заунывно воет, словно не одобряет мой поступок. Я так устала чувствовать себя виноватой. Почему так тяжело простить себя?

Верчу капсулу в руках. Всего один укус… и я свободна. Говорю в пустоту, будто ей есть дело до меня:

— Я виновата. Не могу с этим смириться.

Воздух густеет. Неожиданно из пустоты мне отвечают. В наступившей тишине я отчетливо слышу голос своего напарника — Катона.

— И что?

Я схожу с ума, раз отвечаю своей галлюцинации.

— Не знаю, — обречённо вздыхаю я. Страшно повернуться и увидеть того, кого не ждала. Неужели кошмар стал явью? Неужели он явился за мной?

Я не спеша поворачиваюсь. Он стоит посреди комнаты. Я моргаю. Он не исчезает. Наверное, это и есть чистое сумасшествие. Прошло столько лет, а он не изменился. Все те же пепельные волосы и серые глаза, которые смотрят на тебя с немым укором. Вся его одежда пропитана кровью, а на открытых участках тела красуются кровоподтёки бурого цвета.

Мне страшно к нему подойти. Лишь бы он не растаял в воздухе. Не хочу оставаться одна.

Мы стоим молча. Видимо, это моё наказание — встречать его снова и снова. Неужели я никогда не смогу прорваться через его призрак? Такова моя расплата? Сколько можно? Я уже вымоталась платить по счетам.

Катон. Земляк. Соперник. Надёжный союзник. Тот, кто подарил мне жизнь. Тот, кого я бессовестно бросила. Кто же ты такой? И почему ты? Будет ли ответ на этот вопрос?

— Прошло столько лет, а ты не обрела покой, — он смотрит на меня с печальной улыбкой, словно не было всех этих лет, разделявших нас.

— Прости. Прости меня, — это всё, что я могу ему сказать. Чувствую, как тепло уходит из моего тела. Я больше ничего не хочу. Во мне не осталось воли к жизни. Во мне ничего нет.

— Я простил тебя.

Я. Простил. Тебя. Этих трёх слов хватает, чтобы начать рыдать. На арене я была спокойна, когда умер Катон. Я была спокойна, когда его хоронили. Но сейчас я не сдерживаю себя. Прости. Прости меня. Умоляю. Умоляю тебя. Я сгораю от чувства вины. Если бы не моё бездействие, ты был бы жив.

— Ты прощаешь меня? — растерянно выпаливаю я.

Он кивает. Это почему-то успокаивает меня. Его слова дарят забытое и потерянное чувство умиротворения. Я бросаю капсулу на пол. Видение исчезает. Его нет. Их нет и не будет. Остаюсь лишь я. Только я и останусь. Я переборола это. Смирилась с тем, что я выжила.

Я открываю окно. В комнату вторгается холодный воздух. Слезы, обжигая кожу, высыхают. Начинается дождь. Я улыбаюсь навстречу небу. Я улыбаюсь.