Лужайка перед нашим домом была большая и зеленая-презеленая, совсем как поле для гольфа. Все кому не лень устраивали там пикники, и родители им разрешали. У нас были теннисный корт и игровая площадка в стиле вальдорфских школ, обустроенная из стволов, поваленных бурей. В качестве футбольных ворот мы использовали кизиловые деревья, качели висели на ветвях тюльпанного дерева. С мимозы вечно летели стручки и сказочный пух; еще у нас были магнолии с темными листьями и благоуханными белыми цветами. Я любила лазить по ним и подглядывать за птичьими гнездами. Кусты азалии каждую весну пылали яркими закатными красками: розовыми, рыжими, оранжево-красными и лавандовыми. Росли у нас и камелии.
Нет, честно, полное безумие. Однажды к нам постучалась женщина и, попросив не считать ее чокнутой, объяснила, что еще маленькой девочкой она мечтала сыграть свою свадьбу в доме на Качина-лейн, 7800, – и вот она помолвлена! Тетка продемонстрировала кольцо с бриллиантом и все такое. Родители успокоили ее, разрешив сыграть свадьбу у нас на заднем дворе, у бассейна и розового сада. Мы тоже присутствовали! Я в венке из жимолости имела большой успех на танцполе.
Нам с братом и сестрой страшно повезло прожить в этой Шангри-Ла десять лет, чего не скажешь о нашем отце, ведь содержать в порядке участок в пять акров совсем непросто. Папа упорно стремился ухаживать за газонами самостоятельно, будто он не психиатр, а фермер. Вместе с участком нам достался разбитый старый красный трактор, и в детстве отец вечно заставлял нас возиться с ним – видимо, чтобы и нам жизнь медом не казалась. Иными словами, вряд ли я сражалась с трактором по своей воле. Меня просто грубо пихали на сиденье. Железный конь плевался в папу искрами и окончательно ломался. Бабушка предложила купить ламу, чтобы она поедала газонную траву, но папа отказался. Он считал Мими слабоумной.
А каков был сам дом! Такой крутой, такой красивый – и суперсовременный! Прямо как… кстати, вы в курсе, что Брэд Питт считает себя вроде как архитектором? Так вот Брэд Питт был бы в экстазе от нашего дома. Мими с моими родителями купили его у одного кинопродюсера в 1987-м, за несколько месяцев до моего пятилетия. История гласит, что изначально его создавал легендарный Фрэнк Ллойд Райт, но разругался с продюсерской женой и передал проект одному из своих студентов, который его и закончил. Бог его знает, где тут правда. Во всяком случае, место было нереальное, круче не найдешь. С фасада он смахивал на военный бункер: длинное одноэтажное здание со стремными рядами крошечных квадратных окон. А сверху выглядел как… вертушка, что ли. У этой «вертушки» была «ручка»: флигель со спальнями, кабинетом, коридором и плоской крышей, засыпанной гравием. Сюда можно было забраться по японскому клену, потом пройтись по верху и постучаться в застекленную крышу, пугая няню. В сердце «вертушки» находились кухня, столовая и гостиная, расположенные вокруг огромного каменного камина в центре. Все три комнаты можно было обежать по кругу.
Парадные двери – гигантские, в три дюйма толщиной – были из резного темного дуба. Ветер вечно распахивал их, и папа выходил из себя из-за жары или потекшего кондиционера. На оплату ежемесячных коммунальных расходов уходило целое состояние, потому что у дома практически не было стен – одно сплошное стекло! Когда мне исполнилось пять лет, во время летней грозы на стеклянный потолок гостиной рухнуло огромное дерево. Прямо по Роберту Фросту: «Такая груда битого стекла, что, кажется, упал небесный купол!»[14]. Знаете это стихотворение? «Березы». Папа постоянно его цитировал. В другой раз приехавшая погостить маленькая девочка затеяла игру в пятнашки со своим братом и Филом. И вдруг – БАБАХ! Она на бегу наткнулась прямо на одну из стеклянных стен, и осколки посыпались на нее. Кровищи было! Я все видела собственными глазами. Чисто как в фильме «Кэрри»; девчонка орала без остановки. Приехала «скорая» и отвезла ее в больницу.
О, что это был за дом! Разумеется, мое описание не отдает ему должное в полной мере. Мне бы очень хотелось, чтобы вы поглядели на него на StreetEasy[15] или где-нибудь еще, но увы. Когда мне было пятнадцать лет, родители продали дом под синагогу. Кажется, сохранился каменный камин, но и только. Великолепная лужайка перед домом превратилась в безобразную парковку. Я, конечно, не имею ничего против иудаизма, но это просто уродство. С другой стороны, мне, наверное, все показалось бы ужасным в сравнении с чудесными воспоминаниями детства.
А теперь я поведаю вам то, ради чего вы купили эту книгу: увлекательные сплетни о моих замечательных предках! Итак, приступаю.
У мамы был свой формат: определить его можно названием фильма Стивена Кинга «Худеющий». Все, что имело отношение к моей матери, было тоньше некуда. Даже прозвище, данное ею мне: Кости.
– Эти идут на узкую ногу? – спрашивала она в стремном итальянском обувном отделе Tysons II mall.
На Рождество папа подарил маме духи Shalimar, но она отказалась ими пользоваться. Меха и драгоценности, которые он ей покупал, она тоже возвращала. Ее единственной страстью была мебель. Вся как на подбор экстравагантная и ультрамодная – под стать безумному дому. Приставные столики напоминали велосипедные насосы, стулья в гостиной словно выписаны из тюрьмы Гуантанамо. Ее «находки» всегда были расшатаны или норовили задеть зазевавшегося гостя острым углом. У нас не было ни диванных подушек, ни занавесок, ни кружевных подзоров – ничего женственного, только прямые рубленые формы. Криволинейными изгибами во всем доме мог похвастать только детский рояль.
Родительскую спальню украшали стеклянная стена, выходившая на вишневую рощицу, и кусты форзиции на заднем дворе, и бело-золотая ванна с джакузи, которое никогда не работало. Там няни под мои рыдания вычесывали у меня вши. Там мама каждое утро выкуривала ровно две сигареты, хотя никогда в этом не признавалась. Она хранила золотистые мягкие пачки Benson & Hedges в ящике с нижним бельем, вместе с бюстгальтерами и трусиками телесного цвета. Они подходили под ее персиковый маникюр, удлинявший пальцы, нейтрального оттенка помаду, светло-русые волосы и смуглые, покрытые автозагаром руки.
Мать страдала диабетом, поэтому у нас всегда была постоянно проживающая няня.
– Чертов сахар опять понизился, – говорила мама каждый раз, как мы с сестрой затевали драку. После чего уходила по очень длинному узкому коридору в свою спальню и запиралась там.
Пока я ходила в детский сад, няни носили имена вроде Анка, Рита или Соня. Потом рухнула Берлинская стена, и, видимо, все восточноевропейские девушки уехали домой. Теперь у нас были няни из Айовы: Рут, Дебби, Карен и Эми. Они готовили нас к школе, пока мама сидела с кофе и инсулином перед телевизором и глазела на ведущую Кэти Курик, демонстрирующую в шоу «Сегодня» на Эн-би-си свои скрещенные сияющие ноги. Мама никогда не вздрагивала, укалывая палец глюкометром. Ее «диабетический» ящик был забит шприцами. Однажды я с помощью шприца впрыснула себе в живот воду. Укол оказался неощутимым.
Мими растила мою маму в Вирджиния-Бич. Мамин отец так любил гольф, что после его смерти Princess Anne Country Club в знак траура приспустил флаг. Мама ходила в Норфолкскую академию[16], потом поступила в женскую школу-пансион Сент-Кэтринс в Ричмонде. В колледже она стала анорексичкой. На подоконнике своей комнаты в общежитии она держала упаковку сосисок и съедала по одной в день. Когда она перестала выходить из комнаты, колледжу понадобилось некоторое время, чтобы это заметить. Потом мама долго лежала в больнице. Весь этот компромат мне слила Мими. Мать никогда не рассказывала об этом.
Ныне же мама была психотерапевтом, имела частную практику на Сорок второй Северо-западной улице и подрабатывала в Вашингтонском психиатрическом институте на Висконсин-авеню. Дома бывала мало. Иногда брала меня с собой в роскошный Saks на Пятой авеню в Чеви-Чейзе, чтобы посмотреть сумочку, о которой она «подумывает».
