— Оно мертво? — Инга опасливо разглядывала тварь, которая лежала, будто брошенное полотенце.

— До восхода проваляется, — ответил Красный Кот, зубами затягивая нитку на древке.

«Интересно, если он отравится — мне тоже крышка?» — поёжилась девушка.

Патрулировавший дорожку бельсераф упал сразу после попадания и больше не двигался.

— Отлично, с дозой угадал, — похвалил сам себя стрелок. Оторвал от плюща рядом очередную улитку, сунул к остальным. — Пока караул не сменится, мы тут в безопасности.

— Расни, нам нельзя здесь сидеть. — Инга встала перед даяком. Ветки качались от ветра сквозь неё. — Твари захватили город, скоро их вылупится больше миллиона. Они заполонят Геленджик, Новороссийск, всё побережье.

Собеседник пытался сообразить на пальцах, сколько это — миллион.

— Там, — указала она на набережную, — остались дети. Парализованные, ещё живые. Надо предупредить, вызвать спасателей, пробраться к работающему телефону. Я помню карту и тебя проведу.

Красный Кот выглянул с обрыва, вдохнул солёный воздух. На горизонте розовела дымка, солнце пока висело высоко, но наметило путь в глубины.

— Знаешь, Инга… — скривив губы, прошептал он. — Думал, никогда больше не увижу неба, моря, не почувствую гладкость сумпитана в руке. Спасибо. Если надо прорваться через поселение, которое стало гнездом демонов — давай, пошли.

У Инги комок встал в горле. Если бы у неё было горло.

— Расни, понимаешь… В общем… Потом, когда ты мне поможешь, тебе снова придётся вернуться в Древо.

Тот ошарашенно замер.

— Ты… Снова отправишь меня в небытие?

— Иначе не получится. Твоё время кончилось, ты живёшь сейчас за счёт моего. А мне надо пройти свой Путь.

Охотник уселся, скрестив ноги, и упрямо уставился на пенные барашки.

— Почему я тогда должен кого-то спасать?

— Слушай, гибнут люди! Скоро высокий сезон, сюда, в ловушку, попадёт очень много народа. Только ты можешь справиться с бельсерафами.

Красный Кот покачал головой:

— Тех людей я не знаю. Они не из даяков. Зачем дёргаться, если впереди всё равно тьма? Возвращай лучше сразу обратно.

— Хорошо, — сглотнула Инга. Она осознала, насколько нечестно поступила с другом. Человек умер. А теперь заставлять его снова через это проходить?

— Извини, что потревожила. — Попыталась взглянуть в тёмные глаза, но было слишком не по себе. — Сейчас, минутку… Ещё не поняла, как надо делать…

Рядом с татуированной ногой качалась полынь, серебряная былинка. Склон, облитый бетоном, расстилался серой слоновьей шкурой под набегающие волны. Бронзовая у берега и тёмно-синяя дальше, вода так и манила брызгами.

Вынырнула спина дельфина с треугольным плавником, скрылась снова…

Инга протянула руку сквозь шкуру леопарда, кожу Расни обожгло морозом. Холодные пальцы пронзили рёбра, шарили возле сердца, что-то нащупывая.

— Здесь должен быть шнурок, — объяснила медик, словно извиняясь, — когда я дёрну, ростки заберут тебя обратно, а мне вернут тело. Не больно, наверное.

Он старался запомнить каждый блик, каждый изгиб листа. И искристый запах простора, и лёгкий ветер.

— О, вот шнурок. Всё, прощай? — нерешительно потянула Инга.

Вдруг он увидел улитку. Очень крупную, мясистую такую улитку с панцирем карим и белым.

— Погоди! — крикнул Инге, вскочил и схватил добычу, пока не затерялась среди травы. Девушка еле успела отпустить шнурок.

Мешочек был наполовину полон.

— Ты готов? — спросила дух и коснулась татуировки в виде бабочки на грудной мышце. — Прости ещё раз.

— Стой. — Расни тряхнул мешочек. Там увесисто зацокало.

— Хорошо, я помогу тебе, — осторожно согласился он. — Но потом ты мне пожаришь улиток.

— Конечно! — сказала Инга. Кажется, в нос — хотя где у неё теперь нос-то?

Красный Кот обшаривал глазами горизонт, словно хотел найти в Чёрном море свой Калимантан. Цветущую землю, на которую ему уже не вернуться. Вот сейчас профили лесистых скал — тех самых скал — вдруг выступят из дымки.

— Пожарить улиток для меня не труднее, чем оладушки! — уверила девушка.

И не соврала — как готовить оладушки, она тоже понятия не имела.

Примечания

Надо отметить, что Расни не обычный девятилетний пацан. Во-первых, в племенах даяков дети взрослеют очень рано. С четырех лет им поручают несложную работу, с шести мальчики начинают осваивать искусство обращения с оружием. Чтобы стать взрослым, парень должен принести отрезанную голову врага, тогда ему на шее делают татуировку — цветок баклажана. Проводят обряд посвящения, и после него ребёнок считается мужчиной, независимо от возраста. Во-вторых, Расни — из Древа, уже прошёл свой Путь, а значит, в совершенстве научился владеть мечом и сумпитаном.

Наши предки волочили здоровенные каменные плиты, не имея ни кранов, ни самосвалов. Нужную форму блокам они придавали, вставляя деревянные клинышки в трещины и день за днём поливая их водой. Дерево расширялось и раскалывало камень. Потом его неделями обтёсывали с помощью медных стамесок.

Но дольмены строились совсем не для быстрой связи с инопланетянами. Так зачем было надрываться? На самом деле всё гораздо проще, чем предполагают учёные.

Наши предки столько гем… — то есть предпринимали титанические усилия! — чтобы остаться в живых.

Да-да, всего лишь пытались выжить. С этой целью они даже перебрались в горы, где мало земли для посадки гороха, бродят медведи и нет барабульки. Хотя приятная галечка у кромки моря так и шептала поставить на ней палатку из шкур.

Уверяю вас, у древних были о-о-очень весомые основания держаться подальше от берега.

Те самые «основания» рыскали сейчас вдоль забора детского лагеря.

Возле валявшегося на тропинке бельсерафа кружили трое оранжевых, ещё с десяток обыскивало кусты.

— Быстро же они обнаружили! — поразился Расни, прикидывая, как незаметно пересечь тропинку. Здесь забор поворачивал, на его углу стоял заброшенный сарай, всю стену оплёл дикий виноград. В кирпичной кладке зиял пролом.

— Скорее всего, общаются как-то друг с другом на расстоянии, — предположила Инга. — Лучше не стреляй, нельзя обращать на себя внимание. Заметят потерю — и налетают отовсюду.

— У меня всего двенадцать стрел. Кажется, намного меньше, чем этот твой миллион, — озабоченно прикинул охотник. — Нужно бы ещё сделать, но где тут рыбий зуб достанешь?

Видя, что ни одна морда не повёрнута в его сторону, Красный Кот метнулся через тропинку и нырнул в пролом. Приземлившись на груду обломков, чуть не чихнул от пыли:

— Так, не заметили. Куда идём?

— Нам нужно пройти вдоль лагеря, потом по руслу реки, дальше — вглубь города.

На гравийную дорожку вылезать было нельзя, даяк крался в грабиннике по затянутой плющом земле. Чего-чего, а ходить бесшумно по лианам он умел.

То и дело попадались высосанные трупики кошек с разодранными шеями. Значит, твари питались не только в море.

Слева, за забором, тянулись двухэтажные корпуса, на балконах сохли купальники и полотенца, двери были открыты. Казалось — просто тихий час, потому никого не видно, не спорят дети и не играет музыка.

Из частного сада справа залаяла собака — учуяла чужака. Охотник замер.

Жёлтое полотенце соскользнуло с верёвки, прыгнуло в воздух. Оно изогнулось волнами, отблёскивая на солнце, проплыло к скрытому за деревьями дому. Лай сменился визгом, потом всё стихло.

Бедный пёсик.

Дорога уже виднелась в просвете, но не шумели машины, не носились мотоциклы. Одни лишь цикады безнаказанно журчали в ветвях.

У насыпи лежала покорёженная «Лада» кверху колёсами, из открытого окна торчала безвольно раскрытая ладонь. На брюхе автомобиля устроился рыжий свёрток, он насторожил острую головку и поводил усами.

— Делают кладку, а потом её охраняют, — предположила Инга. — Чем больше людей, тем больше сторожей. На дорогу вылезать слишком опасно, даже не знаю, сколько посреди оживлённой улицы бельсерафов. И лучше держись подальше от санаториев.