Впереди нас Сэм. Он звонит и долбится во все двери подряд, и пытается задавать вопросы встревоженным взрослым, которые выглядывают наружу только для того, чтобы забрать своих детей. Но с ним никто не хочет разговаривать, не смотря на форму старшего офицера. В итоге в коридоре царит крайне напряженная атмосфера. Пока он нас не заметил, мы запихиваемся в единственное, что может нас скрыть — маленький детский поезд, в вагончиках которого мы скручиваемся в три погибели, выставив в окошки бока мешков. Едва мы успеваем залезть, этот несчастный поезд нагло трогается с места и подъезжает поближе к Сэму. Нет бы наоборот.

Судя по его крикам, он ищет Палому, каким-то образом вычислив, где она прячется от него. Но в какой точно квартире он не знает, хотя это и не важно. Он кричит людям, чтобы они перестали покрывать ее, чтобы они не подпускали "эту стерву" к их детям.

— Вы помогаете убийце! — орет он в последнюю не успевшую закрыться дверь, в которую испуганная мать затаскивает обалдело взирающую на офицера девочку. — Вам что совсем наплевать, что она убила моего сына?! Она утопила его в ванной. Вспомните об этом, когда доверите ей приглядеть за своей малышней! Вы же так делаете, да?! Помогаете друг другу…

Не унимаясь, Сэм все кричит и кричит, повторяя практически одно и то же, носясь от одной двери к другой уже по совершенно пустому коридору. Фактически вокруг нас в этом миниатюрном поезде, который снова решил остановиться прямо посреди этого безумия. Между тем минуты идут одна за другой, и до отбоя остается совсем почти ничего, когда Сэм наконец замолкает и уходит.

Мы под большим впечатлением и самым спешным образом выковыриваем себя из вагончиков, чтобы наконец увидеть взъерошенную и красную от слез Палому, которая стоит перед нами и повторяет:

— Это неправда, неправда…

Сочувствуем, правда, но у нас остается всего несколько минут, чтобы вскочить в последний поезд и может быть успеть добраться до своих жилищ… Хотя добраться уже не вариант, но хотя бы в поезд…

Утирая слезы, Палома стучится в одну из дверей. Открывшая ей женщина, смотрит на нее строго, но с пониманием.

— Тебе придется переехать, ты же понимаешь, — она осекается, увидев нас.

Мы поскорее отдаем мешки и бегом мчимся к платформе. Заскакиваем уже в совершенно пустой вагон. Герти, наверное, успеет доехать до своей остановки, может и Морис, но нам с Лексом точно предстоит прогуляться.

— Думаете, это может быть правдой? — вместо того, чтобы беспокоиться о себе, растеряно лепечет Герти. — Что Палома сама убила своего ребенка?

— Он мог утонуть случайно, — предполагает Морис.

— Но все эти ее перепады настроения. Что если она сумасшедшая?

Никто ей не отвечает, ну, откуда нам знать на самом деле? Мы ее практически не знаем, так что пока и гадать не о чем.

Новое игровое задание задерживается, так что жизнь возвращается в свое спокойное привычное русло. Стирка, глажка, сортировка, время от времени покупка нескольких обедов с оставлением их в условленном месте и, конечно, утренняя пробежка. Несколько раз удается прогуляться вместе со стаей, и, надо отметить, моя знакомая собака выглядит все лучше и лучше. Предположу, в этом есть заслуга Роко. Впечатление, что он ее не только подкармливает, но еще и моет, и расчесывает. Шерстка такая стала опрятная.

Единственное, что меня пока заботит, это ежедневные сообщения от Мориса на игровой телефон. С неясной целью он продолжает и продолжает спрашивать, как у меня дела и что я в данный момент делаю. Я отвечаю стандартными "нормально" и "работаю", недоумевая все больше и больше.

Лето позади, и по утрам становится все холоднее, а сегодня еще и дождь хлещет с неба прямиком в бездну. От его плотной завесы тоже веет холодом. Поверх футболки мне теперь одеть нечего, так что надеюсь согреться на бегу. Обычный маршрут меняю так, чтобы не пришлось выбегать на открытые непогоде мостики — душ я лучше тепленький в учебке приму.

Стаю по пути не встречаю, так что назад возвращаюсь рано, еще до пяти часов — времени всеобщей побудки. И все же появляется какое-то неприятное ощущение, словно вот-вот что-то неприятное должно случиться. Хотя что? Люди еще спят.

Понадеявшись на это, без каких-либо предосторожностей выбегаю из тоннеля на платформу, и тут же получаю сильный тычок в бок, отбрасывающий меня на пол. Подняв голову, вижу двух мужчин в масках, скрывающих черты лица. Смотрятся до одури жутко. Одежду не успеваю оглядеть, но ничем особым она не выделяется. Один из агрессоров наваливается на меня, пытаясь пригвоздить к еще не мытому машинами полу.

Сопротивляюсь со всей страстью, пинаюсь, кусаюсь, даже удается чувствительно приложить его локтем в челюсть так, что почти удается вырваться. Но второй дергает меня за лодыжку, и я снова падаю. В итоге у них вдвоем получается прижать меня к полу, сделав малейшие попытки сопротивления больше не возможными. В пылу сражения все же успеваю удивиться, что они по каким-то причинам явно сдерживают применяемую силу, а то быстро бы сломали мне что-нибудь важное. Непонятные какие-то нападающие, берегут свою жертву.

— Да ну хватит! — прикрикивает первый, усевшись на меня сверху. Он стягивает с себя маску и проводит рукой по взмокшим под ней волосам. Ну, это все объясняет! Редженс. Второй, что держит мои руки, перехватывает одной рукой оба моих запястья и тоже стаскивает с головы чужеродное покрытие. Мог бы и оставить, и так ясно, что это Кейн.

От облегчения начинаю немножко смеяться.

— У тебя что, истерика? — удивляется Редженс и, пожав плечами, замахивается, чтобы дать мне пощёчину.

— Не надо, — хихикаю я, — она уже прошла.

— Тогда прекрати!

Они подхватывают меня под руки с двух сторон и тащат в машину.

Поверить не могу, что мне не хватало их внимания! Когда машина приземляется на стоянке, выходить из нее у меня желания никакого не возникает, и они меня оттуда за ноги выволакивают. Но только при входе в зал, понимаю, в насколько плохое место мы приехали — очевидно, это то самое, посещение которого довело Кейт до срыва и слез, место, где стражи издеваются над теми согражданами, которые рискнули преступить закон Муравейника.

В последнее время нам все практически сходило с рук, и нарушать правила вошло в привычку. Мысль, что за такое можно в конце концов сюда угодить, даже не приходила в голову, хотя при учебе в школе нам постоянно вдалбливалось, что любое даже самое незначительное нарушение жестоко карается и эта кара неотвратима. Тем не менее, сейчас это для меня весьма неприятный сюрприз.

В столь ранний час в зале, наполненном всяческими устрашающими тело и душу предметами, кроме нас никого нет. А так для несчастных собрано что-то вроде конвейера, по которому подвешенные на крюках тушки людей, надеюсь, живые и целые, можно перемещать по залу. Всякие жуткого вида кнуты, плети, тиски, молотки и другие инструменты, которые я даже представлять себе не хочу, как можно использовать в отношении живых существ — вся эта сомнительная коллекция, аккуратно развешена по стенам.

Довольно ухмыляясь, Кейн продевает мои запястья в ременные петли, прилаженные к тросу, который затем резко вздергивает меня невысоко над полом. Бедные мои суставчики. Висеть так на руках оказывается очень неприятно, а ремни больно врезаются в кожу — не сомневаюсь, что Кейну поступать так с людьми доставляет искреннее удовольствие. Но, к моей удаче, за плеть берется Редженс.

Он наносит несколько ударов по моей спине, между ними предлагая мне извиниться за свое поведение. Поначалу он почти не вкладывает силы в эти удары. Они почти не приносят боли, хотя и с каждым разом становятся все чувствительнее. Понимаю, что надо бы сделать, как он хочет, но мне отчего-то становится так обидно, и я упрямо молчу. Да еще и Кейн стоит тут, ухмыляясь. И Редженс говорит таким снисходительным тоном.

Прежде чем боль становится слишком сильной, раздается стук в дверь. Кейн удивленным не выглядит, но не без разочарования, что приходится прерваться, выходит за дверь.