Шли уже около двух часов.

— Спасибо вам, товарищи, — сказал Петр. — Помогите устроиться нам вот здесь, в лесочке, а дальше я сам справлюсь.

— Как же ты справишься один? — недоверчиво посмотрел Юрко. — Да ты, товарищ, нас не бойся. Я сын деснянского учителя Валюшко.

Шохин чуть было не вскрикнул: он учился у Игоря Ивановича Валюшко, вспомнил теперь и Юрко, хоть тогда тот был совсем еще мальчишкой. Хотелось расспросить о своем бывшем учителе.

— Я не боюсь, — ответил Петр, притягивая юноше руку, — но раненому отдых нужен, ослаб он совсем. — Взглянув еще раз на Валюшко, Припомнил и его мать: такое же смуглое угловатое лицо, те же серые пронизывающие глаза.

— По дороге на Старый Глыбов, — вмешалась в разговор Галя, — есть небольшой яр, в нем шалашик, старенький, а еще крепкий. Прошлые годы там порубка была. Ни фашисты, ни полицаи туда не ходят, боятся. Вот разве только волки да дикий кабан набредет…

— Волки летом не тронут, — решительно проговорил Юрко, и опять Шохин вспомнил его мать. — Кабаны сами уйдут, почуяв человека. Там спокойно, да и крыша над головой. И мы с Галей легче вас найдем. Ведь раненому все время помощь будет нужна.

— Шалаш — это хорошо! — согласился Шохин. — Далеко?

— Километра три, может, немного больше.

Скоро они отыскали шалаш. Его скрывали густые кусты орешника, во многих местах переплетенные ежевикой. Место Шохину понравилось: овраг глубок, срубленные деревья потемнели, во многих местах наполовину скрыты травой. Там, где овраг заканчивался, рос густой кустарник, молодая рощица примыкала к старому лесу.

— Подходяще, — одобрил Шохин. — Молодец дивчина! Мы с Васылем тут и заночуем.

Из хвои и травы Галя устроила раненому постель, очистила от мусора вырытую рядом с шалашом копанку[5].

— Я с вами останусь, — сказала она, — а завтра Юрко бинты принесет, йод, провизию.

— Оба пойдете домой, — повернулся к девушке Шохин. — Я сам за ним посмотрю, мы с ним вместе бежали из лагеря.

— Из какого? — покосился на Шохина Юрко.

— Скоро состаришься… — Шохин подошел к нему вплотную. — Боишься меня, подозреваешь? Был бы я враг — пристрелил бы вас там, на дороге. — Из нагрудного кармана гимнастерки Петр достал пачку папирос. — Кури. Как дела в Деснянске? Ты же деснянский?

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Юрко, разминая в пальцах уже зажженную папиросу.

— Дальний. Сведешь к партизанам? Ему уход нужен, — показал он на Васыля.

— Я не знаю, где партизаны. Может, их и нет здесь.

— А ты? — сощурил глаза Шохин. Его начинало злить упорство юноши.

— Я — кустарь-одиночка!

— А она?

Юрко посмотрел на девушку и, как показалось Шохину, слегка ей подмигнул.

— Какая из нее партизанка? Полицаи кого ни встретят в лесу, на всех нападают. Ну, пошли, Галю. Прощай, товарищ! Завтра принесем чего-нибудь…

Шохин смотрел им вслед: «Пожалуй, напрасно не согласился, чтобы девушка здесь побыла. Как Васыля одного оставить?»

Он уже собирался окликнуть Галю, но Юрко повернулся и негромко сказал:

— Может, завтра сведу с нужными людьми. А в лагере, товарищ, папиросы «Беломор» не выдают… — и скрылся за листвой.

Шохин усмехнулся: «Это хорошо, что Юрко догадливый», — подумал он, направляясь в шалаш…

Галя пришла к Ивану Лукичу вечером, тотчас же по возвращении из-за Десны. Вошла неуверенно, боком, поглядывая исподлобья. В пиджаке Юрия, с исцарапанной щекой, кое-как причесанная, стояла, теребя поясок.

Иван Лукич посмотрел в открытое окно и, повернув голову к Гале, кивком показал на маленький старый стул с сиденьем из переплетенных кожаных полос.

— Произошло что-нибудь? — спросил он, обеспокоенный необычным видом Гали. — Зачем надела чужой пиджак? Где Юрий?

— Я хотела встретить Остапенко… — Галя замолчала…

— Ну, дальше?

— В лесу на меня напали полицаи… — и рассказала о встрече с неизвестным красноармейцем.

— Трепку бы вам хорошую задать, чтобы не ходили, где не нужно, — рассердился Иван Лукич. — Вы же не маленькие, должны понимать — враг кругом. — Успокоившись, тихо спросил: — Тяжело ранили? Придется тебе с Юрием ухаживать за ним. Но об этом никто не должен знать. Поняла?

— Дедушка, — снова заволновалась Галя, — второй скуластый такой, со шрамом на щеке, дал Юрко папиросу, а Юрко говорит ему, что в лагерях папиросы не выдают… Так я заметила, как скуластый усмехнулся. Он совсем не из лагеря.

Строго взглянув на Галю, Иван Лукич предупредил еще раз:

— Никто не должен знать о них, никто! Предупреди Юрия…

— А члены райкома?.. — Галя осеклась… Хотя от дедушки у нее не было секретов, но говорить об организации подпольного райкома комсомола она, конечно, не имела права… Но ведь дедушка не раз помогал им советами, предупреждал об опасности, подсказывал в трудные минуты… Он свой, советский, он не может выдать…

— Пора нам, Галка, поговорить с тобой откровенно. — Иван Лукич сел к окошку, возле которого был его сапожный столик. — Я знаю членов райкома: Реутов, Валюшко и Бочар; знаю и кандидатов. Я очень прошу, даже требую от тебя и Юрия ничего от меня не скрывать и без моего ведома ничего не предпринимать. Это нужно для нашего общего дела.

В широко раскрытых глазах Гали была радость и глубокая любовь к деду. Вот он какой! Правда, у Гали иногда мелькали мысли, что он приехал в Деснянск не только чинить рваную обувь…

Иван Лукич надел ботинок на «лапку», подтянул коробок с сапожными шпильками и, вколачивая их в подошву, заговорил:

— Связь с деревенскими организациями налажена, надо переходить к действиям. Завтра пораньше пройдешь к Елизавете Ивановне Валюшко — сегодня уже нельзя, поздно. Попроси ее снести передачу в госпиталь Реутову. Ему и другим раненым надо быть готовыми к побегу. Немцы уже знают, что некоторые из раненых не местные жители, а красноармейцы… Скоро всех раненых будут отправлять в концентрационный лагерь. Запомнила все?

— Запомнила.

В окно было видно, как из дома не спеша вышла бабушка Антонида и направилась к баньке.

— Снимай обувь, живо, — приказал Гале Иван Лукич.

Отложив в сторону ботинок, стал внимательно рассматривать желтенькую сандалию.

— Ты где это пропадаешь, Галка? — набросилась старуха на девушку, как только вошла в баньку. — Мать уже два раза приходила. Беспокоится. Целый день голодная носишься. Ужинать идите.

Избегая смотреть бабушке в глаза, Галя проговорила:

— Я обедала у Юры.

— Отец его до сих пор не работает?

— До сих пор.

— Правильно делает, — отрезала Антонида Лукинична. — И повернулась к брату: — Ты бы, Ваня, Галке сапоги высокие подбил, подошвы совсем протоптались.

— Поменьше бы бегала твоя Галка, — бурчал Иван Лукич, снимая фартук. — Идем, казак в юбке, ужинать, после починю твои сандалии…

В эту ночь Галя неожиданно проснулась и больше не сомкнула глаз. Эта мысль пришла к ней внезапно. Она думала не о том, кто спас ее от гестаповского застенка и сейчас лежал в глухом лесном овраге. Этот человек с открытым лицом и ласковыми глазами сразу вошел в ее жизнь. Другой, скуластый, со шрамом на Щеке и прищуренными глазами так был похож на расстрелянного немцами партизана Шохина. У Юрко и сейчас хранится его письмо из тюрьмы для сына-пограничника Петра. Как она вчера не сообразила этого?! Помешал страх, какого Галя еще никогда не испытывала. Какая же она после этого подпольщица-связная?! Надо было вчера деду Ивану рассказать.

Галя вскочила, стала одеваться. Прежде всего — поскорее поделиться своей догадкой с Юрко. Он все выяснит, и тогда решат… Одно ей ясно: эти товарищи не из лагеря.

Чуть брезжил рассвет, а Галя, крадучись, уже пробиралась по чужим огородам на улицу Фрунзе.

На ее стук в дверях оштукатуренного дома показалась пожилая женщина, мать Юрия Валюшко.

— Случилось что? — с тревогой взглянула она на Галю, зябко кутаясь в большой пуховый платок.