— О це работа! — восхищенно шепчет дед Охрим, сжимая винтовку. — О це работа! Такого мастера и у гражданьску не бачив!

Мадьяры, прижатые огнем, отползают, и только немногие пытаются окопаться. Послышалась отрывистая команда. Фашистские солдаты повернули к болотам.

— Ну-ка, диду! — негромко крикнул Шохин.

— Бачу, Петро! — старик хладнокровно прицелился. После каждого его выстрела один из приближавшихся к болоту оставался неподвижным.

Королев выжидал. Еще метров сто, сто пятьдесят — и заговорит его автомат.

Один за другим со стороны болота раздались два взрыва. Наступление затормозилось.

Над перешейком со свистом пролетела мина и разорвалась перед окопчиками разведчиков.

— Сейчас будут атаковать, — предупредил Шохин. — Тактика их известная.

…Больше трех часов разведчики отбивали атаки врага. Они видели, как часть мадьяр ушла в глубь леса, чтобы обойти болота. Оставшиеся вели редкий ружейный огонь, больше не пытаясь атаковать перешеек.

— Диду, Королев, отходите к месту сбора. Буду вас прикрывать, — приказал Шохин. — Мы уже здесь больше трех часов, а приказано держаться два.

— Тикать?! — возмутился дед Охрим. — Ни, у мене такого ще не було! А як воны пойдуть в атаку?

— Не пойдут. Они уже несколько раз совались, теперь побоятся. Отходите быстрее, да незаметно.

И в тот момент, когда дед Охрим, кряхтя, выбрался из окопчика, начался минометный обстрел. Ползти по-пластунски деду оказалось не под силу, а лезть «на карачках» он считал позорным. Старик приподнялся и, пригнувшись, пошел к лесу. За ним ползком следовал Королев.

— Ложитесь, Охрим Петрович, — повторил он уже несколько раз.

Мадьяры открыли беглый огонь.

Дед Охрим был уже около овражка, когда его настигла пуля.

— Отвоевался Охрим, — тщетно пробуя встать, шептал он. — Не дождався Червонои Армии. От як воно мене стукнуло, и шею не повернешь…

— Охрим Петрович, — подполз к нему Королев, — беритесь за меня, удержаться сможете?

— Ни, не можу… силов нема… — и старик потерял сознание.

Взяв старика под руки, Королев шаг за шагом оттаскивал его в глубину леса. Вскоре их догнал Шохин, и они вдвоем понесли раненого к большому болоту.

Охватив лес кольцом, гитлеровцы подожгли его и начали проческу. Но большинство партизан успело спастись…

Кольцо вокруг партизан сжималось. Заросли глубоких болот, которые враги побоялись прочесывать, спасли многих.

Только на пятый день ушли гитлеровские части из леса в ближайшее село. Они считали, что партизаны полностью уничтожены.

А лес стоял, погруженный в глубокую, настороженную тишину, запах гари наполнял воздух.

Грубые окрики, смех, брань слышны во дворах хутора. Прибывшие перед вечером каратели приступили к грабежу. Начальник отряда лейтенант Штанке приказал собрать весь скот в уцелевший колхозный двор. Деревня была в зоне партизанского района и подлежала уничтожению со всеми жителями.

Но во всей деревне Штанке нашел только столетнего старика и несколько старух. Они стояли на улице, опираясь на свои длинные палки, и смотрели на Штанке, вернее на его лихо закрученные огненно-рыжие усы.

— Где все жители? — багровея, орал по-немецки Штанке, приподнимаясь на носки.

Заросший бородой, с длинными прямыми волосами вокруг лысины, стоял перед ним столетний дед. Приложив ладонь к уху и подавшись к переводчику, старался понять вопрос.

— Нема жита! Басурманы забралы.

— Мужики, бабы где? — крикнул ему переводчик.

— Фашистов бьють! — выступила вперед бойкая сухонькая старуха. Поправив на голове синий платок, вдруг пронзительно закричала: — Вот прийдут наши, так и тоби попадэ, июда проклятый! Забирать добро приихалы? — подступила она к переводчику. — Усього не заберете, подавытесь.

— Повесить! — вдруг приказал Штанке на правильном русском языке. И повторил приказание по-немецки.

Два немца подошли к старухе.

— Геть! — замахнулась она клюкой. — Сама пойду. — С презрением посмотрела на Штанке, сплюнула: — Рыжая собака!

Темнело. Гитлеровцы подожгли один из сараев и при свете пожара принялись стаскивать награбленное имущество. Лейтенант Штанке ничего не опасался: из донесений он знал, что партизаны в этом районе уничтожены, а если остались какие-нибудь одиночки, то они будут выловлены в ближайшие дни. Да и отряд у него, лейтенанта Штанке, многочисленный и хорошо вооруженный. Если те, кто убежал в лес, вздумают напасть — тем лучше, тогда он приказ выполнит полностью: уничтожит и деревню, и жителей. Сейчас Штанке стоял с сигаретой в зубах на крыльце хаты и смотрел, освещенный заревом, как двое солдат прилаживают веревку к толстому суку старой шелковицы.

Вдруг ему показалось: сзади кто-то подошел. Он постарался рассмотреть, но в прыгающих световых бликах пожара не мог ничего разобрать. Прозвучал выстрел. Штанке обернулся к пылающей хате и первое, что увидел, — старуху, уходившую в калитку ближайшего двора. На земле, под шелковицей, лежал солдат, второго связывали какие-то люди. Штанке вглядывался, мотая головой, — пригрезилось. Несколько вооруженных человек вскочили на крыльцо. Один на плохом немецком языке приказал поднять руки:

— Товарищ Королев, обыщи его.

Штанке поднял руки вверх и часто-часто заморгал. «Уничтожили партизан! — злобно думал он. — Проклятие! Они словно из-под земли появляются!»

Карательный отряд гитлеровцев был истреблен почти полностью. Конвоировать лейтенанта Штанке и других пленных командир партизанского отряда Бедняцкий поручил Королеву и Шохину, которым Гладыш разрешил принять участие в ликвидации карательного отряда.

Когда партизаны возвращались лесной тропой в свой лагерь, Королеву казалось: идет он по карельским лесам с отрядом Марина, так похожи были сосны Черниговщины на те, оставленные на далеком севере…

«Далеко я от тебя, моя девочка, но кажется мне сейчас, что мы сидим с тобой в нашей маленькой столовой на диване и, как прежде, говорим о жизни, о твоем будущем… Вот это будущее и подошло. Хочется сказать тебе, какой должка быть жена пограничника. С твоим отцом мы прожили почти двадцать лет. У нас были одни интересы, во всем я старалась быть его помощницей. Совместную жизнь строить нелегко. Надо очень чутко подходить друг к другу. Ты выросла на границе, многое помнишь из нашей жизни. Пусть она будет для тебя примером…»

Письмо матери Зоя перечитала дважды и все еще держала его в руке. «Много тяжелого выпало и на твою долю в эту войну…» — писала мать. «Много», — мысленно согласилась Зоя: бессонные ночи у постели раненых, работа под артиллерийским и минометным обстрелами, тяжелое ранение… «Но все это ты делаешь для Родины, во имя великого светлого будущего…»

— Какая ты у меня хорошая! — тихо проговорила Зоя. — И как вовремя пришло твое письмо… — К радостному настроению, не покидавшему ее в эти первые дни замужества, присоединилось тепло материнского письма. Сегодня свадебный обед. В соседней комнате Саша Топпоева накрывает стол, что-то тихо напевает. Как быстро они сдружились, сейчас Саша самая близкая подруга, и все же Зое в эту минуту хотелось побыть одной. К радости примешивалась грусть: завтра Марк уезжает. Свадебный обед будет и прощальным… Жалко, она не сможет поехать вместе с Марком, конференция медицинских работников продлится еще дня четыре. Получилось просто замечательно, что ее командировали на эту конференцию. Когда Зоя ехала в Беломорск, о замужестве именно теперь у нее даже мысли не было, ведь они решили зарегистрировать свой брак перед отъездом Марка в полк. Об этом она тогда же написала своей матери…

В Беломорске Зою ждала неожиданность: Марк выписался из госпиталя и поселился в ее бывшей комнате, в том же доме, где жила Саша Топпоева.

Опустив руку с письмом, Зоя смотрела на видневшийся в окне большой куст желтой акации. Первый день супружества они провели вдвоем, говорили о своем будущем. Вначале получилась маленькая размолвка, оставившая неприятный осадок: Марк хотел, чтобы она перевелась в полк Усаченко, Зоя отказалась.