… Место на обратном пути в автобусе попалось очень неудобное, и дома нога опять разболелась. Аня терпела, терпела, а потом сама сделала себе укол обезболивающего. Но все же хромала. Герман Фридрихович, встретив ее в коридоре, сочувственно покачал головой:

— Что стряслось, Анна Сергеевна?

Аня рассказала, чувствуя, как немного слабеет в груди тугой узел тревоги и отчаяния.

— Добро пожаловать в клуб, — Каде кивнул на свою ногу. — У вас — правая, у меня левая — мы с вами друг друга дополняем. Погода портится. Это нам с вами дополнительная «радость» — разноется.

Аня улыбнулась, повернулась, чтобы посмотреть в окно и увидела Громова. Тот стоял возле подоконника в толпе третьекурсников. Скорее, в толпе девчонок. Аню он не видел. Громов был увлечен разговором с очень симпатичной блондинкой с четвертого курса. Подошла еще одна, брюнетка, та, что спрашивала у Ани про Каде в день, когда она ударилась и когда… Как ее? Оля Черникова. Оля положила руку Филу на плечо. Громов пошевелился, сбросил руку. Блондинка улыбнулась, подвинулась ближе, заглядывая в телефон Филиппа. Тот засмеялся, блеснув зубами, показывая что-то в мобильном. Аня повернулась к завлабораторией. Каде шутливо произнес:

— Помните, я говорил? У нас обход общежития на днях. Хватайте меня за грудки, трясите, добивайтесь улучшения жилищных условий, Анна Сергеевна. Я стойкий человек и скряга неимоверный, но против ваших глаз не устою.

Аня смутилась и улыбнулась. Повернувшись, чтобы идти к аудитории, она встретилась глазами с Филом. Громов смотрел на нее, дергая скулой. Блондинка заглядывала ему в лицо и что-то спрашивала, но он не отвечал.

После лекции к Ане подошли Оксана и Матвей. Мехрин был лишь ведомым, вела в этом тандеме Костарева.

— Мне кажется, Анна Сергеевна, вы нас незаслуженно наградили, — сказала Оксана, улыбаясь тонкой улыбкой, но с тревогой во взгляде.

Мехрин переминался рядом. Костарева явно понимала, что Аня блефует, что у нее нет никаких доказательств, но не могла быть полностью уверена.

— Ну что вы? — равнодушно сказала Аня, тоже скупо улыбнувшись. — это только начало. Скоро сессия… Знаете, сколько у преподавателей способов поощрить студентов?

Глаза у Оксаны стали злые.

— А вы, Мехрин? — спросила Аня. — Нам с вами действительно нужно будет как-нибудь встретиться, пообщаться, — и добавила классическое: — Потом. Если захотите.

Вечером пришел денежный перевод от Ники, которой Аня рассказала о болезни отца. Это было очень приятно, но и в чем-то унизительно.

Аня стояла перед зеркалом и водила расческой по волосам. Хорошо, что у нее от природы красивый цвет, денег на салон уже нет. Она сняла домашний халат, надела джинсы и свитер, прихватила папку с распечатками и пакет с розовым шарфом и пошла в аппендикс. Фил открыл дверь, подхватил ее, закружил по комнате, потом опомнился:

— Больно? Как нога? Дурашка… дурашка моя пришла!

Аня молчала, не издала ни звука, Филипп медленно поставил ее на ноги, она выбралась из его рук. Комната у Филиппа была большая. Везде царил порядок, книги на полке были выстроены корешок к корешку, на столике у окна стояло несколько мониторов, подключенных к большим системникам. Кровать, широкая, с несколькими подушками (Аню кольнуло в сердце при виде этого ложа любви), была аккуратно застлана. Наверное, родители у Громова были обеспеченными людьми. К тому же, он подрабатывал на кафедре, вспомнила Аня.

— Громов, в четверг вам, как старосте, нужно провести инструктаж по действиям студенческих групп в случае пожарной опасности. Я выделю десять минут на семинаре. Будет проводиться тренировка по учебной тревоге, в здании университета и в общежитии, без предупреждения, но вам я сообщаю. Вот, — она протянула ему лист бумаги.

Она боялась заглянуть ему в глаза и говорила быстро.

— Вот шарф, спасибо, верните его… девушке.

— Аня… — начал Фил.

— Филипп, то, что я сейчас скажу… я скажу один, последний раз и повторять больше не буду. Я знаю, что ты честный парень и не станешь распространяться на этот счет. В общем, я повторюсь, наверное… Понимаешь, мой бывший парень… у нас с ним не ладилось… ну, в плане интима. Может, поэтому он мне и изменил, неважно. Ты мне нравишься. Ты заставляешь меня чувствовать. Но я долго думала. Я не справляюсь. С этой… вашей неприязнью, с косыми взглядами, с холодом, с безденежьем, с одиночеством….

— Ань, — тихо сказал Фил, — ты только скажи. И не будет больше ни холода, ни оскорблений, ни одиночества.

— И что ты сделаешь? — злобно выкрикнула Анна. — Квартиру мне снимешь? Шубу купишь? Заткнешь всем рты? Что? И что будет, если в университете узнают о нас? Хотя, о чем это я? Нет никаких «нас»! Для тебя это все игра! Через год с небольшим ты выпустишься и уедешь. А я?! Ты уже заставил меня думать о тебе, каждую минуту! А что будет дальше? Я привяжусь, а потом буду расплачиваться за это? Годами? Я такая! Я не могу поиграться и … все!

— Я тоже не играюсь, Аня! — резким голосом произнес Громов.

— А что тогда это? С первого дня: намеки, взгляды, разговоры? Ну признайся, тебе просто скучно! Надоели ровесницы? Потянуло на что-то новенькое? Это ведь… мальчишечье баловство!

— Нет, — сквозь зубы проговорил Фил.

— Нет? Ну, хорошо, — Аня рывком сняла свитер, оставшись в бюстгальтере, потянула за пряжку изящного ремня на джинсах: — Вот я, перед тобой, взрослая женщина, уставшая, растерянная, несчастная! Возьми меня! Трахни! Ты же хотел? Возьми меня и мои проблемы! Боль мою! Все прилагается. Или только секс хочешь? А так нельзя, глупый мальчик! Или все, или ничего! Нет? Боишься?

Фил действительно шагнул назад, глядя на Аню с болью.

— Аня, пожалуйста.

Он попытался шагнуть ближе и обнять ее, но теперь отступила она. Натянула свитер, задыхаясь:

— Я подам заявление на перевод в Москву. Я возвращаюсь к своему парню. Он меня любит, и, по крайней мере, ему больше тридцати. Вам дадут нового преподавателя. Обращайтесь с ним … получше, чем со мной.

Она добралась до блока почти вслепую, забилась под одеяло, накрылась подушкой и рыдала так, словно хотела выплакать все свои слезы. То, как смотрел на нее Фил, когда она уходила, она не видела — перед глазами все плыло:

— Мальчик, мальчик, — бормотала Аня, — какой же ты еще мальчик! У тебя все будет хорошо, я знаю. А мне уже все равно. Я тоже вылечусь. Я, оказывается, раньше и не болела, так, капризничала. Как мне теперь вылечиться?! Как?!

Глава 7

Аня

Аня набирала Кена раз за разом, но он не брал в трубку. Наконец, женский голос в мобильном сообщил, что аппарат абонента выключен. Тогда Аня позвонила Станиславу Ивановичу.

— Анюта, — приветливо отозвался Новиков-старший.

— Я не могу дозвониться Кеше.

— Кеша сейчас… очень занят, — сказал Станислав Иванович. — Я обязательно передам ему, что ты звонила. Что ты решила?

— Я… хочу вернуться. Мое место уже занято?

— Увы, но я посмотрю, что можно сделать. Уверен, все будет хорошо. В вузе есть вакансии по твоему профилю. Даже если нет, возьми перерыв, займись подготовкой к поступлению. Подробности мы с тобой обговорим.

Голос Новикова звучал так убедительно, что Аня почувствовала облегчение. Но потом… «Возьми перерыв в работе» означало «возвращайся к Кену и стань полностью от него зависимой». Даже во сне Аня продолжала решать мучительную дилемму: сомнительное достоинство, одиночество, прозябание, тяжкий труд ради дополнительного заработка или брак по расчету, ложь… и все то же одиночество, зато в уюте и при деньгах. Она каждый день разговаривала с отцом, но пока не решалась сказать ему, что готова вернуться в Москву.

Обход общежития, затеянный Каде, застал Аню врасплох, ходя завлабораторией о нем несколько раз предупреждал.

Аня как раз готовила обед, хотя сомневалась, что сможет что-нибудь съесть в таком состоянии. Она открыла дверь, и Герман Фридрихович улыбнулся. Аня стояла перед ним в джинсах и футболке — на кухне было жарко от плиты — с волосами, собранными в легкомысленный девичий хвостик. Из-за спины Каде выглядывали недовольный комендант, Светочка, долговязый парень, председатель профсоюза, и еще пара человек из административного состава вуза.