– Папа, это не я, – не выдержала Даша.

– Хм, Глеб Павлович, Софья Ильинична, я понимаю, так не принято, но прошу войти в положение. Выйти и поговорить с Дарьей глаз на глаз я не могу, сами понимает, папарацци не дремлют. Не могли бы вы на пять минут оставить нас наедине?

– Конечно-конечно, – классная на диво быстро выпорхнула из кабинета. Директор поворчал-поворчал, но тоже вышел.

Когда за ними закрылась дверь, я подошел к дочери, пододвинул стул, уселся так, чтоб видеть ее лицо.

– Ну, рассказывай свою версию.

Дарья жгуче покраснела.

– Пап, это не я…

– Это я уже понял, давай с самого начала.

– Ты мне веришь?

Дочь заглянула в глаза, только сейчас я увидел, что они полны слез.

– Верю.

– Правда?

– Правда.

Она глубоко вздохнула и начала рассказ.

– Мы с Машкой поссорились, не спорю, и я даже двинула ей слегонца, чтобы рот закрыла.

Я понимающе поднял бровь.

– Ну, ладно, два раза двинула и толкнула.

Я многозначительно молчал.

– Да нет же, ты не понимаешь! – вскочила со стула Дарья. – Она с девками опять подкараулила Польку. Пока меня не было, они издевались, ржали над ней, юбку вымарали в какой-то дряни вонючей. Это нельзя было оставить безнаказанным!

Ясно, Полина – первая жертва школьных террористов и лучшая подруга Даши. Дочь просто не могла пройти мимо.

– Но, пап, я не избивала ее до полусмерти! Ты же знаешь! Просто не могла. Тренер говорит, нельзя обижать слабых. А Машка, пусть и овца первостепенная, но слабая, как курица. Я ее по мордасам легонько шлепнула, толкнула чуть-чуть, даже не напрягалась. Она, ясное дело, рухнула на землю, колготки порвала, может, чуток оцарапалась. Заревела, как дура, и домой убежала. И все!

Дочь всхлипнула и снова села на стул.

– Пап, ты бы видел фотки, что принесли полицейские… Ужасно!

– Кто может подтвердить?

– Пап, ты сказал, веришь?!

– Верю, – я провел ладонью по ее спутанным волосам. – Но нужно, чтобы поверили и другие. Понимаешь?

– Угу.

– Так, кто?

– Не знаю. Ну, Полька, конечно, а другие… Я с ними не особо вожусь.

– Ясно.

– Пап, – Дарья накрыла мою ладонь своей. – Все плохо? Да?

– Нехорошо, дочь, скрывать не буду. Но насколько, это еще предстоит узнать. Ты готова?

Дашка на миг зажмурилась, а потом решительно сказала:

– Готова.

В коридоре было многолюдно. Директор отбивался от репортеров (и где только прятались), которые моментально набросились на нас, стоило выйти из кабинета. Окружили и с профессиональной бесцеремонностью принялись забрасывать вопросами. Впрочем, долго терпеть их внимание не пришлось. Мириченко открыл дверь в кабинет завуча и буквально втолкнул нас внутрь.

Внутри помимо завуча, обнаружились школьный психолог, двое незнакомых мне мужчин представительного вида, как потом выяснилось отчим потерпевшей и его адвокат, и Кохоренко – инспектор по делам несовершеннолетних из другого отдела. С последним я поздоровался за руку.

И началась свистопляска.

Мучить дочь дольше положенного я не дал несмотря на гнев господина Реутова. Тот жаждал прямо из школы отправить ее за решетку. Вот еще, прям бегу и падаю. А когда возмущенный товарищ, потрясая кулаками и брызжа слюней, удалился, я подошел к Кохоренко. Дочери велел остаться пока в кабинете.

– Да, попал ты, Волков, – покачал головой инспектор. – Если бы моя такое учудила, собственноручно прибил бы.

Я хмуро кивнул.

– Слушай, Вова, мне тут все говорят о страшных фотках. Покажешь?

– Покажу, чего уж тут.

Он покопался в папке и вынул нужное.

Да уж, над девочкой кто-то основательно поработал. Ни единого живого места, один сплошной синяк. Что странно. Судя по характеру повреждений, ее били не только ногами и руками, но и подручными материалами. Неужели больше никто это не видит. Уж медэксперт-то должен.

– Можно? – я достал телефон.

Кохоренко оглянулся.

– Ладно, но быстро. Имей в виду, если они вылезут где, и ты, и я трупы.

– Обижаешь!

Быстренько скопировав снимки, снова поглядел на папку в руках инспектора.

– Экспертиза, – он правильно понял намек. – Только если глянуть, никаких фото.

– Ладно-ладно, давай уже.

С жадностью вглядевшись в строчки, я ощутил, как волосы на голове встали дыбом: гематомы по всему телу, сломанные ребра, повреждения половых органов. Да ее не избила одноклассница, а изнасиловала толпа ублюдков. И это хотят повесить на мою дочь?!

– Слушай, Волков, – забрав отчет, заговорил Кохоренко. – Сам понимаешь, дело дрянь. На твоем месте я бы искал хорошего адвоката, готовил деньги и надеялся на чудо. И еще, присмотри за Дашей. Води в школу, забирай из школы, таскай на работу, пусть сидит, цветы в твоей норе поливает. Суд будет. Как бы ни наделала глупостей. Сегодня не задержали, и это надо ценить.

– Спасибо, друг, – пробормотал я. – Сочтемся.

Инспектор ушел, все остальные тоже, а я остался наедине с дочерью, не зная, что делать дальше.

Следуя совету Кохоренко, в отдел отправился вместе с Дашкой. Та даже не сопротивлялась. Притихла на сидении и тихонько вздыхала, нет-нет, смахивая с глаз слезы. Захотелось срочно снести кому-нибудь голову.

На повороте выкрутил руль слишком резко, машину повело, едва выровнял. Грязно выругался. Дочь истерично хихикнула, а я ощутил, как вспыхнули уши. Красавец, блин, дожил, матерюсь перед ребенком. И пусть этому ребенку дали емкое прозвище «Анаконда», для меня она всегда останется малышкой в белом платьице и косичками.

Проверяющие еще не уехали. Отдел дышал через раз, народ позволял себе шептаться только по углам и лишь за закрытыми дверями. Форменные рубахи на девушках были застегнуты доверху, исчезли высокие каблуки и черные колготки. Мужики спешно проверяли тревожные мешки. Некоторые, судя по гримасам, туда не заглядывали лет сто. Не к добру. Хотя о чем это я, хуже сегодняшнего дня только день, когда умерла Марина.

– Сиди здесь. – Завел дочь в свой кабинет. – Никуда не ходи. В нижнем ящике бумага, порисуй.

Дарья скуксилась.

– А в туалет?

– Потерпишь. Я скоро.

Нужно было показаться майору, да и всем остальным тоже.

Возле кабинета Тарасова жалась худенькая девочка-стажерка, она подняла на меня широко распахнутые испуганные глаза и едва слышно проблеяла:

– Здравствуйте, товарищ замкомроты.

Тьфу, так бы и надавал по башке отделу кадров! Ну куда такой цветочек в полицию? Не понимаю.

– Сдаваться? И тебя припахали? – Сделал грозное лицо.

Она неопределенно пожала плечиками. Видно, отвечать по уставу еще не научилась. Сделал вид, что не заметил. Разборки с этим цветочком – последнее, чем бы мне хотелось сейчас заниматься. Пусть комвзвода веселится.

– Кто внутри?

– Старший сержант Носков и рядовой Коняев.

– Ясно.

Уже с улицы снимают? Непорядок. А я так и не узнал, с чего весь сыр-бор.

Сделал еще более грозное лицо.

– Стажер, надеюсь, ты не против, если я пойду следующим?

Возражений не последовало. Вот и здорово. Осталось дождаться. Вломиться в кабинет в разгар «беседы», конечно, можно было бы, имею право, но пойдут расспросы, что да как, не хочу, чтобы подчиненные разносили сплетни. А мужики, хуже баб – трещотки, разнесут весть по всему отделу.

Наконец, патрульные отчитались, я спокойно вошел. Наткнулся на три любопытных взгляда и один насмешливый. Судя по выражению морд лица, товарищи уже все знали, с подробностями.

– Александр, вернулся. Молодец. Быстро справился. – С притворным восторгом, от которого заныли зубы, заговорил Тарасов. – Как прошло?

Неужели, пока меня не было, на грудь приняли? Майор и восторженные восклицания – вещи несовместимые.

– Нормально, – уподобляясь цветочку за дверями, пожал плечами. – Ко мне вопросы имеются?

Один из проверяющих открыл и закрыл рот, потом, видно, смутился и опустил глаза в бумаги. Я поспешил добавить:

– По делу?

Вопросов не было, и это напрягало еще больше.