И все же однажды он допустил ошибку. Желая сделать Эмме приятное, он повез подопечную в Ранелах. Это было большой ошибкой, Чарльз не учел, что в минуты вдохновения Эмме наплевать на любые правила приличия и на любые запреты.

Сначала девушка с изумлением оглядывала роскошно оформленный в азиатском стиле зал, потом, затаив дыхание, слушала волшебную музыку и пение. В ротонде по вечерам устраивались концерты из отдельных номеров, а в самом парке частенько балы-маскарады и фейерверки. В Ранелахе бывали даже члены королевской семьи.

Конечно, Гревилл выбрал день поскромней, когда никакого бала не предвиделось и все ограничивалось только концертом.

Сначала Эмма вела себя прекрасно, после первого же замечания она прекратила крутить головой по сторонам словно флюгер на ветру, не ойкала и не держала рот открытым. Когда полились первые звуки музыки, девушка была настолько поглощена ею, что даже перестала задавать Чарльзу дурацкие вопросы. Зато красоту его спутницы уже заметили, что, честно говоря, не слишком понравилось Гревиллу. Он уже дал себе слово больше никуда не водить Эмму, столь приметная девушка не могла укрыться даже в тени беседки. Если б он только знал, что последует! Наверняка Чарльз утащил бы Эмму домой еще до начала концерта.

Она долго слушала, восхищенно блестя глазами, полными слез, а когда закончился последний вокальный номер, и певица раскланивалась, а зрители начали покидать свои места, Эмма вдруг принялась выводить только что услышанную арию своим нежным и одновременно звонким голосом.

Большинство слушателей обернулись в сторону поющей Эммы и возмущенно шипящего на нее Гревилла:

— Ты с ума сошла?! Замолчи сейчас же! Не позорь меня!

Но она не слышала ничего, Эмма повторяла арию по памяти, увлекаясь все больше. Она не знала слов, тем более по-итальянски, а потому просто выводила мелодию голосом, звучавшим куда чище только что услышанного. Гревиллу стоило труда не закрыть ей рот ладонью, это выглядело бы нелепо — Чарльз Гревилл, утаскивающий сопротивляющуюся и кусающую его красотку. Как же в тот момент он ненавидел эту дуру, потому что знал: нашлись те, кто его узнал, и завтра Лондон будет полон слухов о необычном концерте, устроенном красоткой, и самом Гревилле, эту певицу сопровождавшем.

Все же он вытащил закончившую петь Эмму, которая уже пришла в себя и поняла, что натворила, а потому ни сопротивляться, ни тем более кусаться не стала. Она понимала, что Гревилл гневался справедливо, что больше не будет никаких походов на концерты, потому что она не просто не умела себя вести, но и умудрилась его опозорить. Как бы ни была наивна девушка, она успела заметить насмешливые взгляды и услышать насмешливые реплики по поводу своего выступления. Нет, пение всем понравилось, аплодировали, но пальцем показывали, в Ранелахе не принято петь из партера и самовольно. Скандал, да и только!

Гревилл дотащил ее до ожидавшей нанятой кареты, буквально швырнул внутрь и распорядился кучеру:

— Отвезешь домой!

— А… ты?..

В ответ Чарльз со злостью захлопнул дверцу кареты. Он был не в состоянии разговаривать с этой красивой дурой! Никакие уроки воспитания не помогали исправить ее мозги, Эмма продолжала жить так, словно все вокруг обязаны терпеть ее выходки, помогать ей и на все закрывать глаза.

Гревилл отправился в свой лондонский дом. Он не знал, что будет дальше, не знал, как поступит с самой Эммой, но чувствовал, что готов в случае скандала выкинуть ее обратно в деревню. Никакая самая совершенная красота не стоила всеобщего позора и как следствие — разрушенной карьеры. Гревилл понимал, что ради этой девки, которую он вытащил из позорного небытия в уэльской глуши на свою голову, как бы она ни была красива, не сможет отказаться от своего будущего.

Чарльз был пятым сыном в семье, а потому не мог претендовать на фамильное наследство, только на ренту от него, и вынужден был полагаться на собственный заработок и изворотливость. Да, ему приходилось быть расчетливым и даже жестоким, но как иначе, если хотелось выбиться выше, а помочь некому, кроме вон дяди Уильяма Гамильтона.

А тут еще эта обуза, способная испортить репутацию своими выходками… При мысли об идиотском поступке Эммы Чарльз даже застонал. Эмма бывала в театре, ведь она была служанкой в доме совладельца театра «Друри-Лейн», она прекрасно знала, что никто не распевает арии посреди партера. Что это, как не желание опозорить его? Дура! Нагадить тому, кто тебя содержит, могла только полная и безмозглая дура!

А разве не дура могла поверить Гарри Федерстонхо, что тот на ней женится, забрав из борделя? А забеременеть от кого попало? Гарри глуп, если поверил, что ребенок от него. Но, судя по поведению, не поверил, и правильно сделал.

Но Гарри в Италии поправлял пошатнувшееся в разгульных оргиях в Ап-Парке здоровье, а Эмма здесь, у него, Гревилла, и вполне способна утянуть его на дно, откуда с таким трудом была им же вытащена.

Гревилл не мог уснуть до утра, все травя и травя себе душу мыслями об Эмме и своей глупости, по которой с ней связался.

Не была ли ее беременность настоящей хитростью, ведь Эмма молчала о ней до тех пор, пока что-то предпринимать не стало слишком поздно. Гарри справедливо мог сомневаться в своем отцовстве, потому что привез красотку в Ап-Парк в середине лета, а до того она спала в Лондоне с кем попало. Но на Гарри Чарльзу сейчас было наплевать. Он усмехнулся: разве, кроме того, он сам содержит чужого ребенка!

Чтобы выбраться из собственных долгов (они сделаны ради постройки большого дома в Лондоне, который, будучи продан, все вернет с лихвой), Гревиллу необходимо выгодно жениться. У него уже была на примете очаровательная восемнадцатилетняя девушка Генриетта Уоллоби, дочь пятого графа Миддлтона, чей дом по соседству. Но, чтобы жениться, просто необходимо избавиться от такого груза, как непредсказуемая Эмма, груза, который он взвалил на себя, не обдумав хорошенько.

Нет, Чарльз-то обдумал, но он не представлял, что у этой красивой куклы хватит ума рубить сук, на котором она сидит. Где были ее мозги, когда вскочила и, не обращая внимания ни на какие предостережения, принялась орать во все горло, привлекая к себе внимание? Гревилл не знал, как быть. Он не такой монстр, чтобы просто выгнать двух женщин за порог дома, сунув, как Гарри, в руку несколько шиллингов.

Хотя… может, так и поступить? Нет, не совсем так, нужно просто отвезти эту красивую дуреху на время в ее деревню вместе с мамашей, может, почувствовав разницу, она поймет, что если хочет жить приемлемо, то должна сначала думать, а потом делать?

В окнах забрезжил рассвет, когда Гревилл наконец принял решение. Во-первых, несколько дней не появляться в Эджуэр-Роу, чтобы стало понятно, насколько он зол. Во-вторых, отвезти дочь и мать в Хаварден, хотя и обеспечив деньгами на жизнь, и, в-третьих, постараться самому стать неприметней, чтобы не давать лишнего повода насмешкам после ее концерта.

Нет, это, во-первых. Все будет зависеть от того, насколько большим получится скандал. Если большим, то не будет никакой недели и никакого содержания в деревне! Отплатить ему за спасение такой неблагодарностью!

Он вдруг подумал, что правильно сделал, когда не сообщил Эмме ни своего лондонского адреса, ни места работы, чтобы избежать ее неожиданного появления дома либо на службе. Конечно, она может узнать у Ромни. Надо предупредить живописца, чтобы не сообщал адрес.

Эмма вернулась из Ранелаха одна и в слезах. Мать бросилась с расспросами:

— Что случилось?! Где сэр Чарльз?!

Пришлось потратить немало сил и времени, прежде чем девушка смогла выдавить из себя, что Гревилл завтра их выгонит прочь.

— За что? Что ты еще натворила?!

Услышав сбивчивый рассказ о пении посреди зала, Мэри Кидд ахнула:

— Ты с ума сошла! Он действительно выгонит нас. Так опозорить человека, который помогает тебе…

Эмма вдруг вскинула голову и строптиво возразила:

— Но всем понравилось, как я пела! Они даже аплодировали.