Эмма-младшая считалась дочерью Гарри Федерстонхо, поскольку именно Гарри выставил Эмму-старшую из своего имения, узнав о беременности. В детстве Эмма-младшая была почти копией матери, но дети имеют свойство перерастать и меняться. В Мертоне перед Эммой стояла не ее копия, что было бы понятно и простительно, а копия… Джорджа Ромни! Глаза так и остались голубыми с фиалковым отливом, но их форма… и нос — чуть великоватый для девушки, несколько похожий на утиный, настоящий нос Ромни. Внимательный, строгий взгляд Джорджа…

После того как она так поспешно выпроводила старшую дочь из имения, Эмма отправляла ей деньги, желая только одного — больше не видеть доказательство своей ошибки юности. Нет, она не была любовницей Ромни, все произошло лишь один раз, когда она выпила слишком много шампанского, Джордж тоже… Художник предлагал стать его музой, женой, кем угодно, только бы не уходила, но она выбрала Гарри, а потом ни слова не сказала о рождении Эммы. Ей самой в голову не приходило, что дочь от художника, в то время ее любовником был даже не Гарри, а Джон Пейн…

Могла ли теперь Эмма сообщить Гарри, что существует Эмма-младшая, а ей — кто ее отец? Нет, эту тайну нужно унести в могилу нераскрытой, тем более единственная знавшая тайну — миссис Кэдоган — умерла.

Письма могли соединить Гарри Федерстонхо и Эмму Кэрью, но не соединили по воле той, что когда-то ее родила.

Эмма-младшая повторила свои слова, что если миледи будет нужна ее помощь, достаточно только позвать, то немногое, что у нее есть, будет незамедлительно предоставлено, как и жизнь самой Эммы Кэрью.

В жизни леди Гамильтон наступит минута, когда она вспомнит о старшей дочери, но позвать на помощь уже не успеет.

Эмма Кэрью не вышла замуж, она вскоре ушла в монастырь и до конца жизни прожила там. Еще один круг замкнулся.

У Эммы круги становились все уже и жестче, а тех, кто мог бы хоть как-то подать руку помощи, все меньше. Гарри она оттолкнула, чтобы не раскрылась тайна Эммы Кэрью. Умерла мать, умер Гревилл… Разорившись, пустил себе пулю в лоб Абрахам Голдсмит, тот, кто хоть как-то выплачивал ее долги. Немного погодя умер лорд Куинсберри, оставив по завещанию Эмме целых пятьсот фунтов стерлингов! Если сравнить с общим состоянием герцога или ее долгами — капля в море, но для той, у которой нет ни пенса, настоящий подарок. Эмма устроила праздник для дочери и себя. Но кредиторы внимательно отслеживали все поступления должницы, не заметить столь крупное они не могли. Конечно, с точки зрения кредиторов это было преступлением — получить пятьсот фунтов стерлингов и не заплатить ни пенса по векселям!

Из квартирки на Пиккадилли пришлось срочно съезжать, и со следующей тоже.

Два года она фактически скрывалась, стараясь стать незаметной, тенью, которой нет. И это женщина, привыкшая блистать, обожающая всеобщее внимание, обожающая быть на виду! Эмма стремительно шла ко дну во всех отношениях, она была должна уже половине Лондона, оставались «неохваченными» только высшие круги общества, никогда не допускавшие ее к себе, и те, у кого, как у нее самой ныне, денег просто не было.

Друзья, вернее, бывшие друзья, завидев вдову посла, поспешно переходили на другую сторону улицы либо ныряли в дверь ближайшего магазина, чтобы не встречаться. Не только потому, что не хотелось лишний раз одалживать ей деньги безо всякой надежды вернуть, просто видеть сильно постаревшую (пятьдесят лет), в поношенной одежде и обуви, со следами разрушительного действия алкоголя и цирроза печени на лице бывшую первую красавицу Европы тяжело.

Не нашлось никого, кто мог бы взять Эмму за руку и вытащить из этого кошмара. В Англии таких не было, никому не под силу. Она все еще пыталась «держать вид», хотя прекрасно понимала, что катастрофа приближается.

После смерти адмирала Нельсона прошло уже семь лет, семь долгих страшных лет, показавшихся Эмме целой вечностью. Она потеряла все — всех, кто мог поддержать ее, своих близких, средства к существованию, надежду выкарабкаться. Осталась только Горация, Эмма Гамильтон жила лишь потому, что обещала Нельсону, что вырастит их дочь, даст ей образование… Но как это сделать, если денег нет уже даже на самое необходимое?

Через семь лет один из потерявших надежду первых кредиторов не выдержал и подал жалобу в суд. Круг замкнулся, Эмму ждала долговая тюрьма Кингз-Бенч. Вообще это настоящий притон для всякого сброда, куда за невыплаченные долги попадали окончательно опустившиеся люди — проститутки и пьяницы, игроки и воришки, разного рода обманщики и ничтожества. Это не Тауэр, это человеческая помойка.

Но у Кингз-Бенч была одна особенность: тюрьма состояла словно из двух слоев. Во внутреннем, самом страшном, жили те, кто уже вообще ничего не мог платить, а во внешнем, занимающем три квартала вокруг, без права покидать пределы этого района под бдительной охраной полиции те, с кого еще что-то можно взять. Нет, не в пользу кредиторов, пока у них есть хоть какая-то надежда получить деньги, человека в Кингз-Бенч не отправляли, а в пользу государства и отдельно полиции.

В этом районе в крошечных, провонявших чем попало домишках с вшами, клопами, крысами и прочей гадостью селили малоимущих, в ожидании, когда человек, пожив немного в таких условиях, либо найдет способ выплатить долг, либо потратит последнее на уплату полиции, и тогда уже перейдет во внутреннюю тюрьму.

Ив такой человеческой и жизненной помойке Эмма осталась верна себе. Она не поселилась там одна, поющие в трущобу и Горацию с… гувернанткой. Почему бы не получить лишнюю гинею с женщины, у которой есть возможность держать в тюрьме слуг?

А еще она немедленно отправила множество писем всем друзьям — бывшим и оставшимся. И снова ей пришли на помощь кто как мог. Сестра Нельсона Кэтрин осторожно предложила, пока идут разные разбирательства, Горации погостить у нее. Вытащить из помойки хотя бы Горацию… Но Эмма… отказалась: нет, дочь будет с ней!

Вообще-то родственники Нельсона могли просто отсудить дочь адмирала у столь одиозной «опекунши», которой формально считалась Эмма относительно Горации. Достаточно было одного обращения в суд, и Эмму лишили бы права опекунства из-за отсутствия возможности осуществлять опеку. Но все прекрасно понимали, что Эмма настоящая мать Горации, это только правительство и парламент делали вид, что не догадываются, да Уильям Нельсон не помнил о существовании племянницы.

Нашелся очередной меценат, готовый выбросить деньги ради спасения (хоть на время) возлюбленной Нельсона. Он купил остатки вывезенного из Мертона убранства комнат и окровавленный мундир, в котором погиб адмирал. Для общего долга сумма ничтожная, но заткнуть рот хотя бы подавшему иск кредитору удалось. Эмму выпустили из Кингз-Бенч. Но она прекрасно понимала, что второй визит туда не за горами.

Те, кто попадает в такие переделки, редко выбираются из них навсегда. Подниматься вверх очень трудно и медленно, скатываться вниз легко и быстро. Достаточно упасть, и усилий, чтобы катиться, не понадобится.

И полгода не прошло, как на торги было выставлено все оставшееся имущество Эммы — от столового серебра и часов с бриллиантами, позолоченных кубков, дорогих сервизов до игрушек Горации… Меценат снова помог, он скупил все и отправил на склад, обещая сохранить до лучших времен, когда у миледи появятся средства вещи выкупить. А еще дал денег на жизнь…

Но это не могло отсрочить попадание в Кингз-Бенч, оплатить колоссальные долги леди Гамильтон не мог ни один щедрый меценат. Ей предстояло остаток дней провести в запретном районе… Вместе с Горацией, которую Эмма категорически отказывалась отпускать от себя.

Друзья снова и снова хлопотали о несчастной Эмме, добиваясь для нее оплаты огромных долгов государством или хотя бы какой-то деятельной помощи. Все мог бы решить принц Уэльский Уильям, фактически правивший Англией за своего отца короля Георга III, уже совсем потерявшего разум из-за болезни. Уильям, который со временем стал королем Георгом IV, тратил на своих любовниц колоссальные средства, не стесняясь. Долги, пусть и огромные, наделанные Эммой, были вполне сопоставимы с его собственными грехами.