Не пожалели, они не считали вдову несчастной. Если бы Эмма старалась выплачивать сразу, а не швыряла деньги во все стороны, когда их уже не было, что-то можно было исправить, но теперь оказалось поздно. Чтобы расплатиться с одними, Эмма занимала у других, и если друзья не требовали возвращения одолженных сумм (хотя больше не давали), то кредиторы снова наседали.

Леди Гамильтон оставалась верной себе — Горация должна иметь все самое лучшее, даже если для этого придется брать взаймы у всего Лондона. Брала, она была должна всем друзьям, многим малознакомым, а порой и случайным знакомым. Всем рассказывала о несчастной судьбе обиженной дочери адмирала Нельсона и в качестве сочувствия брала в долг небольшие суммы.

Рвота не прекращалась второй день. Эмма не могла ни есть, ни пить, страшно болел правый бок, а потом стремительно начали желтеть белки глаз и кожа лица. Постепенно она стала желтой вся — желтуха!

Горацию удалили подальше от матери, снова врач, снова дорогие лекарства. И это тогда, когда каждый шиллинг на счету!

Но лучшим лекарством стало сообщение, что сын Абрахама Голдсмита решил приобрести Мертон! Ему не нужна мебель Эммы и картины, но хотя бы дом! Это пятнадцать тысяч фунтов, они дадут возможность заткнуть рты самым требовательным. А еще помогут вернуть четыре с половиной тысячи друзьям, которые пошли на риск и одолжили их в самый критический момент.

Передышка, еще одна, хоть на месяц, хоть ненадолго…

Лежа в постели и с трудом приходя в себя, Эмма вдруг задумалась, что будет, если ее не станет? Все, что принесет Мертон, уйдет кредиторам, и еще останется много неоплаченных векселей. Брат Горацио Уильям Нельсон, получивший после его смерти так много, не присылал Эмме ни пенса. В ответ на требование вернуть долг он показал кипу векселей:

— Ваши векселя стали предъявлять мне, зная, что у меня часть ваших средств. Никогда не думал, что придется объясняться с кредиторами, осаждающими дом. Вы не только себя ввергли в хаос, но и меня! Все ваши доходы уходят вашим заимодавцам. Нечего было делать долги!

— Я не могла их столько наделать, просто не могла!

— Я не следил за вашими тратами, миледи.

Отрезан еще один источник поступления денег.

Тысяча фунтов в год, определенные Нельсоном для Эммы, отныне уплывали все тем же кредиторам. Оставались восемьсот, завещанные Гамильтоном, вернее, семьсот, потому что Гревилл вычитал налоги. Может, он мог бы дать аванс или что-то выкупить у нее из оставшихся предметов, привезенных Нельсоном из Италии и находившихся в Мертоне? Нельсон не был коллекционером, как Гамильтон, но и у него имелись неплохие вещицы.

Немного придя в себя в апреле, Эмма снова взялась за перо и бумагу. Как бы она ни относилась к Гревиллу, как бы ни злилась, сейчас помочь мог только он. К тому же Гревилл предлагал пожить в имении… Эмма уже знала, что содержать в порядке «Двор цапли» долго не сможет, кроме отопления требовались колоссальные расходы по уборке, мелкому ремонту, просто надзору. Может, Гревилл сумеет забыть старые обиды и, хотя бы приютит в шотландском имении на следующую зиму (там и лондонские кредиторы не найдут).

Она честно описала Гревиллу свое положение, не приукрашивая и не делая вид, что сумеет выбраться без чьей-либо помощи, не просила денег, не напоминала о прежней любви, о его предательстве, Эмма просила только приютить и дать передохнуть хоть ненадолго. Друзья сделали все, что могли, больше просить некого, остался только Гревилл.

«Дорогой Чарльз… Видите, я все же научилась писать без ошибок (или почти без них), как вы требовали когда-то. Как много времени прошло… Не беспокойтесь, я не стану просить у вас денег, хотя они мне безумно нужны. Я прошу о другом…»

Эмма не дописала письмо, была слишком слаба после желтухи, руки дрожали, на листе оставались безобразные кляксы. Нет уж, лучше подождать недельку, пока окрепнет, а пока продумать текст и напомнить Чарльзу о лучших временах так, чтобы у него появилось желание приютить бедную женщину, как он когда-то сделал это с несчастной девушкой Эммой Лайон.

Чарльз Гревилл, как бы он ни был расчетлив и жесток, все же спас юную Эмму с будущим ребенком. Может, он и сейчас спасет Эмму с дочерью Нельсона? Нет, она уже ни на что не надеялась, но нужно использовать все попытки.

Эмма не дописала письмо, в этом не было необходимости, потому что как раз в тот день в своей квартире тихо скончался Чарльз Гревилл. По завещанию единственным наследником остался его брат Роберт Фулк, никогда не питавший теплых чувств к собственной тетке, «столь коварно облапошившей достойных мужчин и разорившей их». Роберта Фулка бесполезно просить разрешить жить в шотландском имении, и вообще о чем-либо.

Дом в Ричмонде пришлось оставить, теперь их уделом стала небольшая квартирка на Пиккадилли. И снова одно и то же: кредиторы, попытки где-нибудь занять и перезанять, потому что оставшихся семисот фунтов стерлингов не хватало ни на что, и снова порой бессмысленные траты. Прислуга, гувернантка Горации, хотя даже единственная оставшаяся подруга — сестра Горацио Кэтрин Боултон намекала, что без этого можно обойтись. Но гувернанткой была племянница Эммы, мисс Сесилия Коннор. Эмма надеялась, что, просто живя в ее доме уже довольно давно и пользуясь гостеприимством, племянница не станет требовать оплаты своих услуг или хотя бы отложит эти требования на какой-то срок. Но девушка работала ради денег, и ей средства нужны не меньше, чем тетушке.

Деньги, всем были нужны от нее деньги!..

Эмма чувствовала, что начинает ненавидеть всех вокруг, она все чаще срывалась, кричала даже на Горацию, если той случалось провиниться или просто попасть под горячую руку, по несколько дней не разговаривала с матерью. Обида на всех, на жизнь, на мужа, оставившего без денег, на правительство, не пожелавшее оплатить ее долги, на кредиторов, на тех, у кого эти деньги были… Это ужасно — каждый день видеть, как кто-то может покупать красивые вещи в магазине, ездить в карете, носить новые платья, шляпки, ювелирные украшения…

Малую толику радости она испытывала только тогда, когда удавалось сделать очередной долг, то есть заполучить в свои руки хоть гинею.

Первой не выдержала миссис Кэдоган. Мать Эммы слегла зимой и больше не поднялась. Она умерла во сне, тихо и никого, не зовя на помощь.

Осознав это, Эмма потеряла сознание. Умер последний человек, который ее поддерживал. У нее не осталось родных, кроме Горации, у которой Эмма считалась опекуншей. У нее практически не было друзей, потому что всем тяжело видеть идущую ко дну бывшую красавицу. У нее не было никакого будущего. Впереди только мрак…

На столе перед Эммой лежали два письма, они пришли с разницей в пару дней. Одно от Гарри Федерстонхо, прочитавшего о смерти миссис Кэдоган в газете и выражавшего свои соболезнования. Надо же, время может менять людей к лучшему!

Второе письмо прислала… Эмма-младшая. Она тоже выражала соболезнования и заверяла в неизменной своей любви, несмотря на прошлое. Эмма — младшая не укоряла, хотя сокрушалась, что у нее так мало воспоминаний. Ни единого слова о родственных связях, вежливое обращение на «Вы», прекрасный слог, ни одной ошибки… Видно, дочь научилась писать грамотней матери.

«…В конце концов, я оказалась в таком положении, когда вынуждена рассчитывать только на себя… не желая испытывать жалкое чувство безликости и не имея возможности что-то узнать о своих родителях…»

Что стоило Эмме просто сообщить старшей дочери адрес отца, а самому Гарри, что Эмма-младшая жива и здорова! Девушка была уже вполне самостоятельной, достаточно разумной и навязываться не собиралась. Два письма, которые могли соединить отца и дочь… Но не соединили.

Эмме достаточно вспомнить приезд Эммы-младшей в Мертон-плейс. Мать не зря ужаснулась при появлении старшей дочери: дело не в адмирале Нельсоне, который не подозревал о существовании девушки, дело в лорде Гамильтоне. Гамильтон знал о ее существовании, о том, что жена посылает деньги на воспитание девочки, но никогда не видел ребенка.