Когда Серега запустил генератор, взревевший поначалу на холостом ходу, вся неподготовленная троица чуть позорно не обмочилась. Но Прошка показал себя мужчиной, а вот девчонки смогли удержаться только вцепившись каждая в своего мужчину. Так они и прошли к пилораме, попарно. Серега включил рубильник, закрутились барабаны, заныла, засвистела лента. Бобров с Серегой на пару потащили портал пилорамы к закрепленному между рельсов бревну диаметром никак не меньше восьмисот миллиметров. Пила врезалась в древесину, вбок фонтаном полетели опилки. Раздался непередаваемый воющий звон. Но девчонки восприняли его уже гораздо спокойнее. Златка даже подошла поближе. Отделившийся от бревна горбыль они восприняли как чудо света. Прошка даже ощупал поверхность спила. А вот первую доску, которую, выключив пилораму, Бобров с Серегой потащили наружу, они посчитали вообще нечто сверхъестественным. Прошка даже присел на корточки и осторожно тыкал в доску пальцем, а когда поднял голову, в глазах его было восхищение пополам с преклоне-нием.

Бревно было разделано минут за двадцать и, вытаскивая наружу последнюю доску, Бобров обратил внимание на стоящих вдоль стены усадьбы, обращенной в сторону мастерских, всех ее обитателей. Даже кухарку Ефимию.

После получения первых досок, Бобров занялся позабытым, как все считали, судном, которое стояло на пляже. Сначала его разделили двумя переборками на форпик, трюм и ахтерпик. Потом запалубили. А в ахтерпике сделали маленькую каютку. Старую мачту Бобров решительно отправил на дрова. Взамен была изготовлена новая, раза в полтора выше. И поставили ее ближе к носу. Ахтерштевень был спрямлен накладкой и на него навешено неслыханное новшество — перо руля взамен рулевых весел. Штурвал городить не стали, ограничились обычным румпелем. Правда, рулевому пришлось бы пригибаться, когда над ним будет пролетать гик, выходящий ноком за корму.

Вобщем, бывший хозяин судно в этом выкрашенном в белый цвет красавчике, ни за что бы не узнал. На волнах теперь покачивался приличных размеров парусный шлюп с гафельным гротом и стакселем, галсовый угол которого помещался на недлинном бушприте. Чтобы уменьшить боковой дрейф, к килю на анкерных болтах был прикручен дубовый брус, а остойчивость обеспечивал балласт из чугунных чушек. Кораблик перегнали к новой пристани, и Бобров озаботился набором команды. И пока его агенты шерстили безработный плавсостав в порту, он погрузил всех желающих на корабль и вышел в море

Все наличные силы усадьбы кроме Ефимии, потому что, как было замечено, какая бы война вокруг не бушевала, обед должен быть по расписанию, бросили на сбор винограда. По словам Андрея, которому приходилось верить, потому что ни Бобров, ни Серега в винограде не разбирались вообще, на виноградниках усадьбы выращивались целых четыре сорта. Он называл их греческие названия, но оба хозяина называли их проще и прозаичнее — виноград. Два сорта, черный и светло— зеленый предназначались для изготовления вина. Соответственно, красного и белого. Сами ягоды были мелкими и невидными, но зато кисти плотными и крупными. Другие два сорта Бобров условно назвал столовыми. Потому что их подавали к столу. А как еще было их называть.

Кисти срезали специальными кривыми ножами и в корзинах таскали к давильне. Если кто видел фильм «Укрощение строптивого», тот должен помнить, как Челентано босыми пятками давил виноград. Так вот, все было не так. Ну, за исключением пяток, конечно. Не было бочек, веселой толпы, Челентано и музыки. Была небольшая каменная площадка, на которую ровным слоем укладывали виноград. Потом брался раб потяжелее, ему тщательно отмывали ноги и, предварительно дав плетей, чтобы шустрее двигался, запускали на площадку. Раб давил виноград и сок стекал по желобу в ферментационную цистерну, представлявшую собой обычный каменный ящик, только большой.

Таких площадок было три, а цистерн девять. Андрей с ног сбивался, и все обитатели усадьбы сбивались с них тоже. Потому что рабов потяжелее не было и приходилось на каждую площадку запускать по два человека, которые после танцев на винограде, зачастую, падали едва ли не замертво. Бобров даже подумал, что описанный Андреем способ с рабом и плетью более экономически выгоден.

Серега принял в сборе винограда и изготовлении вина живейшее участие. Не то, чтобы ему нравился процесс. Просто он желал максимально приблизить срок получения молодого вина. А вот Бобров, глядя на эту битву за урожай, призадумался, велел Прошке закладывать кобылу и отправился к Агафону, желая обсудить с ним пришедшую в голову мысль.

Когда богатый усадебный выезд, оснащенный рессорами и откидным верхом, подъехал к воротам постоялого двора, и одетый по последней афинской моде Бобров важно сошел на землю, встречен он был едва ли не почетным караулом. Агафон, который стал еще толще и глаже, проводил дорогого гостя в отдельную комнату и распорядился подать самого лучшего вина.

Бобров отхлебнул из кратера, слегка поморщился (никак он не мог при-выкнуть к манере греков портить хорошее вино медом) и осторожно поинтересовался у Агафона, как тот относится к скифам.

Агафон точно был греком, а не евреем, но он посмотрел недоуменно и задал встречный вопрос:

— А зачем это тебе?

Бобров еще раз отхлебнул, вспомнив в этой связи слова Хьюги из «Консервного Ряда» «После третьего стакана — отличный вкус».[12]

— Слышал где-то, что скифы большие любители крепких напитков.

— Правильно слышал, — сказал Агафон. — По крайней мере, вино они не разбавляют. А что ты имеешь в виду, говоря, крепкие напитки?

— Ну, — Бобров прикинул, как переводить градусы в градусы. — Раза втри крепче твоего вина.

Агафон недоверчиво хмыкнул.

— Не веришь? — Бобров посчитал про себя. — Через… Да, через четыре дня я доставлю тебе образец. Нет, образцы. Готов стать посредником?

— Надо посмотреть, — осторожно сказал Агафон. — Но если все будет так, как ты говоришь, то дело обещает быть стоящим. Вот как раз эти четыре дня я и подумаю.

— Идет, — сказал Бобров, допил вино и встал. — Хорошее у тебя вино, Ага-фон.

После визита к Агафону, Бобров посетил лавку, радостно встреченный Никитосом. Прошка отпросился и удрал проведать бывших корешей на рынке. А Никитос завел Боброва в лавку и стал жаловаться, что народу товары видно уже приелись, потому что выручка понемногу падает. Бобров его успокоил, сказав, что вопрос прорабатывается, и очень скоро он будет получать товары с новыми потребительскими свойствами. Никитос, что естественно, стал тут же интересоваться, что означают слова «потребительские свойства».

— Ну это, — Бобров покрутил пальцами. — То, что отличает один товар от другого. Вот, к примеру, у тебя шелк. Он ведь отличается от сукна, то есть имеет несколько иные потребительские свойства. А вот сахар вообще из другой оперы, то есть, я хотел сказать, трагедии. Или, опять же, оружие.

Никитос выглядел несколько растерянным.

— Так у меня в лавке уже сейчас этих свойств полно, — сказал он. — А ты хочешь еще новых добавить.

— Я могу и просто заменить, если ты не хочешь, чтобы я добавлял. Вот как у тебя свечи идут?

— Неплохо, — ответил Никитос. — Но не все же берут. Да и дороговато.

— Вот, — Бобров назидательно поднял палец. — А мы, чтобы освежить спрос, поставим новый вид светильника. Еще лучше и дороже. Тогда его начнут брать те, кто побогаче. А на свечи цену слегка сбросим, чтобы так называемому «среднему классу» было что брать, если на дорогую статусную вещь денег не хватит.

Никитос заинтересовался.

— А когда? — спросил он уже с нетерпением.

— Буквально на днях, — успокоил его Бобров.

Прошка все не шел и Бобров решил ехать навстречу. Пришлось тащиться почти до агоры прежде чем навстречу не вывернулся веселый пацан. Увидев Боброва на передке повозки, он несколько смутился, но, видя, что тот и не собирался его ругать, выпалил: