***

Германия устало вздохнул, уставившись обречённым взглядом в документы, лежащие на столе перед ним. Голова болела от утомления, глаза протестующе расфокусировались, буквы и цифры на бумаге расплывались, а если он наденет очки, то глаза заболят ещё сильнее, чем сейчас. Он был неспособен продолжить разбор документов, но остановиться и отложить дела до завтра тоже не было возможным. Потерев правый глаз, Германия ощутил, как сильно он начал жечь — возможно, сосуд лопнул от перенапряжения. Медленно выдохнув, Людвиг закрыл глаза подперев голову рукой. Быстро возвращаться к напряжённой работе посте краткого отпуска всегда было сложно: режим сна сбился, разум поспешно привык к отдыху, в памяти ещё слишком отчётливо расцветают воспоминания о времени, проведённом в спокойной обстановке. Когда он закрывал глаза, то в памяти вырисовывались очертания тёмного моста, яркого солнца, нежно сокрытого облаками, синей мглы, расчерченной туманно-млечной полосой, внутри, как пожар в лесу, разгоралось приятное ощущение, вызванное совсем ещё недалёким воспоминанием.

Медленно подняв веки, Людвиг уткнулся взглядом в документы, что неизменно лежали на столе. Мимолётно появилась мысль о тщетности погружения в воспоминания, которым так часто в последнее время увлекался Германия. Каждый раз, закрывая глаза, он чувствовал, как его накрывает странное чувство, подобное тому, что ощущает человек, погружённый в тёплую воду. Ему хотелось как можно дольше ничего не делать, никуда не идти, а просто сидеть за столом, закрыв глаза, и вслушиваться в белый шум собственных мыслей. Но потом он, обычно, открывал глаза обратно, вспоминая, что у него есть ещё очень много работы и обязанностей. Иногда ему надоедало довольствоваться одними только воспоминаниями — тогда он усердно пытался прогнать лишние мысли прочь, полностью отдать себя работе и сконцентрироваться, как раньше, но снова видел мост, с каждым разом замечая всё больше деталей, которых не замечал в первый. Это было похоже на повторное чтение книги, так сильно любимой в детстве: поначалу ты с ностальгией читаешь знакомые абзацы, но после начинаешь отмечать то, чего никогда не помнил. А в итоге и вовсе разочаровываешься в книге, забываешь о ней и больше никогда не вспоминаешь, пока снова не натыкаешься на неё.

Германия попытался заставить себя написать хотя бы половину отчёта, когда дрожащую тишину его кабинета нарушил внезапный телефонный звонок. Недовольно нахмурившись, Людвиг взял трубку, приложил её к уху и покосился на вазу с цветами, чтоб дать глазам отдохнуть.

— Германия, — у него была привычка говорить своё имя в начале звонка, давая собеседнику сразу понять, что он желает слышать лишь краткие и информативный выражения.

— Как хорошо, что я тебя застал, — с той стороны раздался радостный голос Италии. Людвиг насторожённо прищурился: Феличиано совсем недавно отказался быть его союзником, перебравшись на сторону врага, а теперь Италия звонил ему средь бела дня, как ни в чём не бывало. — Я буду очень рад, если ты приедешь ко мне сегодня. Люди из моей страны построили красивый корабль, хотелось бы тебе его показать.

Германия тихо вздохнул, задумчиво стиснув губы. Поспешно согласившись, он окончил разговор и в последний раз посмотрел на бумаги, беспорядочно лежащие на столе. Пообещав самому себе разобрать их позже, Людвиг вышел из-за стола, повернувшись лицом к окну. Скользнув взглядом по соседним зданиям, он вышел в коридор, набросил на плечи пальто и пошёл вдоль улицы, опустив глаза. Добраться из Берлина в Венецию ему не составляло никакого труда: на вокзале его знала буквально каждая собака, что уж говорить о людях, работающих там. За то время, что Германия и Италия были союзниками, Людвиг успел провести в поездах столько времени, сколько не проводил даже дома — под тихий стук колёс, чьи-то приглушённые перешёптывания, редкий смех и звук собственного дыхания. Он успел выучить каждую мелочь, попадавшуюся ему на долгом пути в иную страну, вплоть до сломанных веток на деревьях и лужах в форме птиц. И где-то на половине пути он всё время засыпал, то прислонившись щекой к холодному и слегка пыльному стеклу, то кое-как устроившись на сидении, до тех пор, пока кто-то его не разбудит. Но, просыпаясь, он никогда не чувствовал себя отдохнувшим: глаза всё так же болели, закрываясь из-за усталости, кости ломило, а в душе распускалась всепоглощающая тоска. Ему казалось, что никто его в этом городе и не ждёт, что зря он вообще сел на поезд, зря потратил деньги на билет и снова зря уснул на середине пути.

Италия ждал его около моря, молчаливо всматриваясь в горизонт. Когда Германия подошёл к нему, Италия даже не покосился в его сторону. Сунув руки в карманы пальто, Людвиг шумно вздохнул, устремив взгляд на воду.

— И где же корабль? — холодным, но в то же время осторожным тоном спросил Германия. В ответ Италия лишь коротко кивнул в сторону небольшого, но изящного судна, которое спускали на воду: оно было до ужаса старомодным, похожим на те деревянные парусные корабли, что бороздили моря и океаны несколько веков назад. Но это не отменяло того факта, что корабль был сделан со всем мастерством, наполненный удивительной живостью, хоть и с пустыми белыми флагами и парусами.

— Позже, когда придумаем ему имя, тогда и разрисуем флаги, а там и паруса, — Италия слабо улыбнулся. — Только вот назвать его никак не могу, вот и решил спросить у тебя.

— Почему ты спрашиваешь меня? — Германия нахмурился, вспоминая названия собственных кораблей.

— Не знаю, — Италия пожал плечами. — Знаешь, есть такая традиция, когда корабль называют в честь любимых девушек.

— Всё равно не понимаю, причем тут я, — Людвиг насторожённо покосился на своего собеседника.

— Просто хотелось бы следовать традициям, но я не могу его назвать, — Италия опечаленно пожал плечами. — Уж придётся тебе подумать.

— Как будто у меня есть любимые девушки, — Германия раздражённо хмыкнул, давая понять, что тема не из приятных. — Вообще никого.

— Но ты всё равно подумай, надо же как-то его назвать, — Италия сунул руки в карманы брюк, улыбнувшись слегка сильнее прежнего. Германия снова вздохнул, опустив взгляд к земле. Задумчиво помолчав полминуты, он повернулся к судну, внимательно рассматривая пустые паруса и флаги.

— Может быть, — он тянул слова в совершенно непривычной для себя манере, — назвать его «Хризантема»?

Италия сосредоточенно хмыкнул, уставившись на корабль, спущенный на воду.

— Неплохо, — он слабо прищурился, довольно ухмыльнувшись. — Очень даже неплохо.

***

Япония обессиленно опустил руки, сжимая пальцы в кулак. Конверт, который он держал, тут же скомкался с едва слышным характерным треском. В душе заныла голодная пустота, ей вторил звериный вой, застрявший в горле, и сорвавшийся с бледных губ хрип, подобный птице, падающей с ветвей, чтоб улететь. Тяжело вздохнув, Кику нахмурился, распрямляя бумагу, которую только что сердито скомкал. Снова перечитав текст, он стиснул губы, хмурясь всё сильнее с каждой строчкой. Ему хотелось ущипнуть себя, чтоб удостовериться, что всё происходящее — какой-то кошмарный сон, но ущипнув себя три раза, он всё ещё стоял посреди комнаты, погружённой в полумрак, не верящий собственным глазам. Положив конверт и письмо на стол, Кику посмотрел на Германию, что сидел напротив. На его лице застыла печальная улыбка, полная отчаяния: по его взгляду было видно, что он зол на самого себя, но сделать что-либо он не мог, потому что они оба слишком опоздали. Огонь в камине шумно трещал горящей древесиной, вздымал языки вверх, вылизывая горячий воздух, подобно послушной собаке. Иногда Японии казалось, что он сам ничуть не лучше собаки — Германия просто позвонил ему, сказал пару слов, а он сразу же сорвался с места, подкупил кого-то в порту и явился в Берлин так быстро, как только мог. Словно пёс, так и ждущий чужой похвалы, он бросился чуть ли не в ноги Людвигу, покорно виляя хвостом и внимая каждому его слову, в экстазе дёргая лапой, когда его чесали за ухом.