Германия пристально покосился на Японию, улыбнувшись немного шире. Его голубые глаза были прищурены, из-за неровного освещения, которое давал костёр, казалось, словно они светились в сумрачном полумраке, что проник через внезапно распахнувшееся окно, впустив в помещение ледяной ветер, тревожащий пламя в камине. Кику поёжился от холода, подошёл к окну, ощущая, как морозный и колкий воздух дует в лицо, заставляя мурашки бегать по телу. Только закрыв его, Япония почувствовал, как пришедшая с открывшимся окном тревога исчезает прочь: было в этом обыденном действии что-то мистическое и он долго не мог заставить себя отойти к камину и перестать смотреть опустошённым взглядом в тёмное стекло, за которым разворачивалась настоящая метель. На секунду Хонде показалось, что на улице кто-то бродит, описывая круги вокруг дома, всматриваясь горящими глазами прямо ему в душу, утробно рыча и вздымая шерсть на загривке. Япония ничего не видел за окном, но в глубине души ощущал скрытую угрозу, которая, возможно, даже не в ближайшей тысяче километров, но определённо дышит в спину, придерживая в руках нож, чтоб вонзить его Хонде прямо в рёбра. Япония отошёл от окна, повернулся к Германии, что всё так же сидел в кресле, не сводя глаз с Кику. Тревога резко отступила, даже дышать стало легче. Спокойно сев в соседнее кресло, Кику уставился в огонь.
Германия закашлялся, возвращая Японию в реальность: Кику неспокойно поёжился, наблюдая за тем, как Людвиг прикрывает лицо рукой, практически задыхаясь от приступа кашля, еле успевая вдохнуть и едва заметно содрогаясь. Хонде показалось, что он переживает те же самые ощущения, которые испытывал при встречах с Италией. Та же тишина, пропитанная тяжёлой и мрачной атмосферой, то же близкое ощущение смерти, словно он находились в одном помещении с покойником. В некотором смысле оно так и было, но каждый раз понять кто именно из них мертвец для Кику было сложнее всего. В идеале никто не должен был умирать. Япония поёжился в кресле, тяжело вздыхая. Германия перестал кашлять, тихо хмыкнул и повернулся к камину. Кику невольно спросил себя, было ли то же самое с Италией. Хонда непроизвольно ощутил холод окутавшего его одиночества, перебиваемые разве что ужасом перед чем-то неизвестным. Поднявшись на ноги, Япония медленным шагом подошёл к Германии, устало взглянул ему в глаза, сразу же отведя взгляд в сторону. Обречённо вздохнув, Япония сел в то же кресло рядом, уткнувшись лицом в плечо Людвига, шумно всхлипнув, чувствуя, как горло давит от печали, во рту осел привкус крови и желчи, руки задрожали, в коленях затрясло. На глаза впервые за долгое время навернулись слёзы, а пальцы судорожно вцепились в рубашку Германии. Последний тихо цокнул языком, медленно выдыхая, нерешительно запустив пальцы в волосы Хонды, поглаживая его по голове, как послушного щенка. Свободную руку он положил на запястье Японии, потом неспешно взял его за руку. Япония никак не реагировал, периодически содрогаясь: на него снова накатило чужеродное чувство, подобное шипящему бурному морю. Холод одиночества лишь усилился, Кику ощутил немой всепоглощающий ужас, распространяющий бессильную дрожь по всему телу. Лихорадочно вдыхая воздух, Япония вцепился сильнее в руку Людвига, пытаясь побороть иллюзорное чувство падения, головокружение и тошноты. Германия тяжело вздохнул, поглаживая Хонду по голове, что-то приглушённо нашёптывая, пока Япония не успокоился. Он пережил то же самое, что было в Хиросиме — когда она ещё существовала. Непреодолимый вал эмоций, сбивающий с ног, сжимающий горло, забивающий лёгкие и пробивающий насквозь, оставляя после себя чёрную, изголодавшуюся бездну в сердце, а после мгла разрослась, поглощая Японию полностью, не оставляя ничего. Перегрузка нервной системы влекла за собой апатию и усталость. Заныли фантомной болью пара ожогов на спине. Каждое воспоминание о прошлом заставляло боль возобновляться с новой силой.
Япония вспомнил ещё совсем недавно — в памяти всё перемешалось — спор, который произошёл между ним и Германией в поезде. Они поспорили насчёт истинного предназначения стран: с того времени Кику достаточно просидел дома взаперти, размышляя и воспроизводя в памяти каждое слово, когда-либо звучавшее. Кику иногда доводил себя до такого состояния этими вымышленными диалогами, что временами просто лежал на футоне, глядя в чистый потолок. У него не было иного выхода, кроме как сотню раз прокручивать в голове разговоры, которые произошли несколько лет назад, понимая, что мог бы сказать иначе, исправить уже произнесённые слова. Диалоги, которые, возможно, произойдут в ближайшем будущем — Хонда старался подобрать слова, несмотря на то, что вряд ли когда-нибудь их скажет. И диалоги, которые никогда не произойдут — слова, которые никто не скажет и события, которые ни за что не произойдут. Погружаясь в собственные размышления подобным образом, Хонда избегал наскучившую реальность, полную боли, стыда, разочарований и несмываемого позора. И вот, в самую холодную из зимних ночей тысяча девятьсот сорок седьмого года, Япония привычно лежал, глядя в потолок, мелко дрожа: то ли от холода, то ли от чего-то иного. Он понял, что люди сменяли друг друга так быстро, что и не заметишь — власть менялась ещё быстрее и чаще, даже имён не запомнишь. Для стран время текло быстрее, чем для людей: человек успевает за свою короткую и хрупкую жизнь привыкнуть к любому регулярному действию, обесценивая всё то, что раньше было чудом, а стране нужно было огромными усилиями не привыкать к самой жизни, чтоб не превратиться в пустую оболочку. Власть менялась, люди умирали — слишком быстро, как только ты к ним привязался достаточно сильно, они уже рассыпаются в пыль. Значит, чтоб лишний раз не уколоться, нужно было привязаться к кому-то менее хрупкому. Но Япония начал слишком поздно, и оттого ему ещё больнее. А возвращаясь к спору в поезде, Кику, погружался в себя, покачиваясь в такт поезду, вслушиваясь в поскрипывание колёс, гул огромного металлического сердца, навсегда оттачиваемого в сознании. Теперь картина открылась ему во всех красках — страны когда-то были важной частью социума и правительства, пусть даже о них кто-то и не знал. Но теперь страны утеряли свою роль, превратившись в отголосок символа, но не более. Теперь даже сам Япония не более чем самое обычное посмешище для других, забавная и никому не нужная кукла, которой подожгли спину и бросили на землю, после чего снова подобрали, немного обчистили и стали играть как вздумается, передавая из рук в руки. Хонде было противно от одной только мысли об этом — было очень сильно похоже на то, что его просто пустили по кругу.
Кику отчётливо помнил, как добирался сюда: укутавшись в одежду, но всё равно замёрзший. Шёл дождь, перемешанный с льдистым снегом, вода хлестала в лицо, снег был холодным, бил по щекам из-за порывистого ветра, по ощущениям было похоже на стекло, летящее в лицо. Нельзя было даже головы поднять — вода заливала глаза, снег мгновенно таял на губах. Заплетающимися ногами Хонда неуверенно шагал сквозь сугробы, большими усилиями стараясь не упасть. Добравшись, Япония с облегчением выдохнул, отряхивая снег с одежды и утирая вымокшее лицо рукавом.
Часы на стене тикали, подобно обратному отсчёту перед казнью. Япония закрыл глаза, тяжело вздохнув — рукав Германии резко нагрелся из-за дыхания Хонды. Потом Кику выпустил Германию, поспешно отодвигаясь.
— Простите, Германия-доно, — Япония говорил тихим, сдавленным тоном. — Я не справился. Не смог выиграть войну. Я обещал, что выиграю, но я подвёл Вас.
Он сделал над собой усилие и поднял глаза, встретившись взглядом с Людвигом. Его водянисто-голубые глаза сверкнули в тусклом свете камина, отчего Кику стало немного не по себе.
— Всё в порядке, — Германия слабо улыбнулся, приглушённо вздыхая. — Ты не виноват. Это всё моя вина, если бы я не начал войну, то ничего бы не произошло.
— Стать Вашим союзником решил я, — Хонда неопределённо пожал плечами. — То есть, я мог бы отказаться. Так что мы оба виноваты. Сейчас это уже неважно.
