Фёдор стал совсем не похож на себя. От головы практически ничего не осталось. Рубашка свисала лохмотьями, кровь била фонтанами.

– Дай нам сил!

Окружение завибрировало с новой силой, перейдя в мощное землетрясение! Что-то произошло! Казалось, пещера начала стонать, однако, низкий гул издало то, что находилось по ту сторону саркофага, то, что всеми силами старалось оттуда выбраться. Вибрации нарастали.

Кисти рук выполнили заученное движение. Тихомир Иваныч погрузился в подобие транса. Он стрелял и перезаряжал. Стрелял и перезаряжал, пока не кончились все патроны. Он понимал, что силе, сдерживающей остатки того, что было Фёдором, 12-тый калибр всё-таки причинил вред, и их связь разорвалась. Дедушка даже не осознавал (или не хотел осознавать) свою цель, куда вылетела уже десятая пара смертельной дроби. Под градом выстрелов призыватель больше не говорил – он потерял физическую возможность. Поза резко изменилась – сейчас вместо Фёдора в воздухе повисла некая биологическая масса, чудным образом налипшая на поломанные кости. В ней уже не теплилась жизнь. Душа покинула тело пару минут назад – в запале Иваныч не мог точно зафиксировать время смерти, но продолжал стрелять, как умалишенный, при этом, сам того не замечая, издавая истошный вопль.

– И убереги от лукавого! – последовал насыщенный яростью крик старца, когда тот разрядил последнюю пару патронов уже практически в воздух и увидел, что безжизненная масса рухнула на пол. Фёдора не ждали пышные похороны.

По потолку и стенам поползли трещины – дед проводил их глазами, у него чуть не закружилась голова от такого манёвра – опять напомнил о себе упадок сил. Трещины расползались с невероятной скоростью. Они усеяли весь грот так быстро, будто разом началось несколько землетрясений. Мешкать было некогда, поэтому дед сразу рванул обратно, причём как раз в тот момент, когда часть свода пещеры обрушилась на останки Фёдора.

(Вряд ли кто-нибудь отважится навещать его на этой могиле)

Мрак по-прежнему застилал глаза подобно тягучей жидкости, но рефлексы взяли верх – Тихомир быстро преодолел несколько поворотов, стараясь умчаться подальше от завалов за спиной, где нарастал грохот от падающих глыб, готовых в любой момент погрести его под собой. В кровь снова влили галлон адреналина. Стопы перебирали темноту, каждый шаг в которой казался пробежкой по органической субстанции, оставшейся позади: где-то в голове отдавалось звонкое эхо от ломающихся костей; в ушах по-прежнему стояло гудение бесконечной череды выстрелов (он ещё долго не забудет их); лодыжки вязли в воображаемом болоте чёрной слизи, с аппетитом поглощающей всё живое. Дед Тихомир убегал не из пещеры – он спасался из сеней чистилища, не иначе. Хотя на самом деле грот ни капли не поменялся. С тем лишь отличием, что существовать ему оставалось каких-то жалких пару минут. Горы, появившиеся там, где со времён первых жителей возникали только холмы да сосны, неожиданно вздрогнули. Рядом со старцем прошёл отбросивший его в сторону импульс. Справа образовался проход. Без лишних раздумий он тут же нырнул в него.

Если бы кто-нибудь взялся расспрашивать Тихомира Иваныча насчёт прошедшей ночи, о его возвращении, то в ответ получил бы пару колких фраз про крепкий сон и любопытство, сгубившее кошку. Отчасти это было правдой, потому что последствия спасительного рывка в голове старца отпечатались не иначе, как обыкновенный обморок. Дед Тихомир отключился, хотя во время бегства он заведомо готовился спасаться от дьявольских угольных сосен, казавшихся ему ожившими, и перебирать онемевшими от ужаса ногами, пока не наткнётся на точку выхода. И тогда он бы вспомнил про Джека и осознал, что больше никто не придёт прятаться от грозы под его сенями.

Когда Иваныч продрал глаза, перед ним предстал собственный дом, который никак не мог быть чистилищем. Хотя назвать по-другому едва не поглотившее его место, не поворачивался язык.

Волхвы по-прежнему хорошенько прожаривались на летней сковородке. Их жители совершали традиционные заходы на грядки. Они всё так же кряхтели, обливались потом и придерживались за изнывающую от боли поясницу, когда дело шло к обеду или возвращению домой. Где-то кричали маленькие дети. Большие опять сторонились огородной работы, активно пинали мяч и в очередной раз, после неловкого удара, лезли в крапиву, снимая с губ ругательства, за которые родители отучили бы их сидеть на целую неделю. Издалека доносились привычные козлиные арии. В нос залетал запах скошенной травы. Ни о каком конце света не могло идти и речи.

Голова, на удивление, обрела ясность мальчишки, который ещё размышлял о призыве в армию, хотя, казалось бы, произошедшему следовало огреть Иваныча огромным железным рельсом и, в лучшем случае, оставить в состоянии «баклажана» (старик всегда боялся превратиться в этот овощ под занавес жизни). Он попытался выстроить цепочку событий, потому что, с тех пор как на него напало желание (даже не желание – призыв) отправиться в ночной лес к неизвестному пункту назначения, колесо логических рассуждений сильно забуксовало.

(Сперва чаю) – дал себе установку дед Тихомир.

(Да и попотчеваться чем-нибудь было бы неплохо)

Старик бойко сбросил ноги с кровати. Побочные эффекты прошедшей ночи напрочь отсутствовали. Не наблюдалось даже лёгкого головокружения, мышцы отдавали тонусом, а некогда вредное давление позволяло деду стать первым 90-летним космонавтом. Последнее приключение попало в категорию вещей и людей, которые обычно называют… «ЧУДОМ».

Прилив бодрости продолжался ровно до тех пор, пока он не вспомнил про своего верного путника, не пережившего прошлую ночь. Тихомир догадывался, каким страданиям мог подвергнуться бедный Джек, прежде чем отправиться в лучший мир, и он ощутил горестный укол в сердце, когда осознал, что груз ответственности, доставшийся ему вместе с предложением Джеку идти вместе, был безвозвратно потерян. Так или иначе, смерть четвероногого друга отпечаталась на совести старца, и ему ничего не оставалось, кроме как пообещать самому себе сделать всё, чтобы она не была напрасной.

Какое-то время он просидел в забытьи, соблюдая траурное молчание. Выйдя из него, дед осмотрелся по сторонам, будто снова вернулся в реальность, и остановил взгляд на самоваре.

Иваныч всегда проводил чайный ритуал с использованием этого устройства по назначению и не признавал ни городских пакетиков, ни других современных ухищрений. Однако, сейчас невесть откуда взявшаяся лень взяла своё: вопреки принципам, он достал из кухонного шкафа литровую стеклянную банку, затем большой деревянной ложкой щедро зачерпнул чёрного чая и забросил её густым слоем, раза 3-4 укрыв дно. Теперь понадобился кипяток. Лень сказалась не только на самоваре, но и на растопке печки. Ещё один сосуд, но уже с водой, принял к себе инородный предмет, именуемый в народ кипятильником, еретическим прибором из «ненавистного списка» Иваныча. Но сейчас в его голове преобладали размышления более глубокие, нежели распитие благородных напитков по правилам. Правда, одно он не позволил себе забыть: как только кипяток оросил банку с чаем, она моментально приняла цвет янтарной смолы.

Про чай деда Тихомира ходили страшные слухи, будто от пары глотков этой дичайшей крепости спазмы так сильно сковывают горло, что человеку словно затягивают удавку на шее. Зубы могли окраситься в цвет древесной коры, либо вовсе раскрошиться. Мозг же… что мозг… заливающий его в себя человек превращался в настоящего дурака, ей-Богу! Как бы там ни было, детям дед никогда не наливал фирменного отвару, зато сам регулярно держался в форме.

– Дивный настой в этот раз вышел, хорош, собака! – проговорил Тихомир, прикладываясь к металлической кружке. Вторая его рука раз за разом погружалась в пакет с баранками. Желудок тоже дал о себе знать, но его дед предпочёл не баловать. Может быть, потому что чрезмерная сытость мешала ему думать, да и фанатом набитого брюха он не был, о чём буквально кричала бросающаяся в глаза худоба.