– Выше себя не прыгнешь, Прыжок, – ухмыляется Гусёнок. Опять, значит, шутит. Юморист, чё… гегман, блин…

Промолчал я, но, видать, глаза за меня всё сами сказали. Потому что морда у Гусёнка разом окаменела, словно кто на него Стылое Заклятие наложил. И автомат уже прямёхонько мне в лоб смотрит.

– Остынь, – говорю, – Гусёнок. Все о’кей…

– Сейчас ты у меня остынешь, – ворчит. – Насмерть…

Вот дал бы я ему! Прямо так бы в морду и врезал! Чтобы нос его гусиный – всмятку, в лепёшку, в кровь! Чтобы зубы хрустнули на весь этот долбаный Юго-Западный район! Чтобы он, падла, башкой дёрнул и назад завалился! И всё такое!..

И тут у меня прямо глаза на лоб вылезли. Потому что эта сука – Гусёнок, в смысле, – действительно дёргает своей дурацкой головой и начинает заваливаться назад! Не, это нормально, да? Не поверите, я чуть не заорал от удивления! Первая мысль, которая в башку мне пришла, это что я, может быть, типа магом вдруг сделался. Представляете? Подумаю я теперь про какую-нибудь гниду: «Сдохни!» – а гнида-то – хлоп! И копытами в небо! И всё такое! Красота!..

Ну, эта мысль у меня в голове недолго сидела. До тех пор только, пока не дошло до меня, что хлопок, услышанный секундой раньше, выстрелом был. И сразу же за ним следом – второй, третий… Ну и так далее. И уже без всяких там глушителей, грохот стоит, осколки кирпича вокруг красной пылью плещут – жуть! Нормально, да? Сходили, называется, на курьеров поохотиться…

Я рухнул, где стоял, и взвыл в голос. А чего?! Думаете, не больно? Сами попробуйте на битый кирпич упасть, погляжу я на вас…

«Пэ-Эм» свой из-за пояса достал, затвор дёргаю – не идёт, зараза! Типа заело что-то. А хоть бы и шёл – фиолетово уже это всё. Потому что стреляют и справа, и слева, и впереди, и позади. И даже, кажется, сверху и снизу. Не, ну это нормально, да?

Наши, понятное дело, тоже на противника не просто так смотрят, и всё такое. Но я сразу въехал, что неспроста это. Потому что тут либо Корпус Верных Защитников, либо какая-нибудь другая команда, покруче нашей. А ни тем ни другим мы на фиг не нужны. Живыми, я имею в виду. И если уж это действительно Корпус, то против подобных бойцов наши пукалки – несерьёзное возражение, скажу я вам.

Вжался я в камни, замер. Лежу. Битый кирпич не так больно, как пули. И не в пример безопаснее. Замер я, прислушиваюсь. И думаю заодно: на хрена я сюда припёрся из своей Твери?! И как там сейчас? Вспоминаю, как голодно было, как наши все – тверские, в смысле, – решили в Москву идти. И то, почему, собственно, я сюда попёрся. Так ведь и не отыскал я ту женщину (язык не поворачивается её бабой назвать). Короче, мысли в башке разные скачут. А больше всего, конечно, одна: сколько мне ещё жить осталось?..

Пальба стихла. Слышу – голоса. Вроде спрашивают у кого-то чего-то. И всё такое…

Ну, у кого там чего спрашивают – не моё дело. Главное, чтобы меня не спросили. Приоткрываю я один глаз – вроде порядок. Приоткрываю второй… И сразу же начинаю жалеть об этом. Лежал бы себе с закрытыми глазами, легче было б подыхать. А тут прямо перед моим носом чьи-то сапоги. А в них – всё остальное. С «Абаканом» в руках. И даже не целится, а лениво так стволом возле носа моего водит. Нормально, да?

– Есть кто? – кричат со стороны метро.

– Не-а, – отвечает этот. – Никого живого!..

Ну, тут уж я на ноги вскочил!..

Сам не понимаю – зачем?! Бежать по развалинам – пулю не обгонишь. Оттолкнуть его, правда, я успел, но не сильно. Тот – шаг назад и сразу стволом в мою сторону опять. То ли мне просто показать захотелось, что типа есть здесь живые… пока что. То ли ещё чего – сам не знаю.

– Не стрелять!!! – орут.

И уже бежит сюда кто-то. А я застыл и думаю: пальнёт или нет? И по всему видно, что уроду этому пальнуть в меня очень даже охота. И положил он на всякие там «не стрелять» с пробором. Капитально положил. Вот сейчас пальчиком надавит посильнее, и… и всё такое. И тут вдруг слышу:

– Прыжо-о-о-ок!..

И голос такой знакомый, ну очень!

Отвожу я глаза от ствола…

Мать твою так и этак!..

Гнусь!!!

Собственной персоной! Живой, поганец! Живей меня!

Подбегает он и ствол, что на меня смотрел, рукой в сторону отводит.

– Не стрелять! – говорит. – Свой это!

– Кому он свой? – Детина, что в меня целился, недоволен. А ствол, словно заколдованный, обратно ко мне.

– Нам свой! – заявляет Гнусь. – Знаю я его! С детства знаю! Росли вместе…

– Бандит он, – возражает детина. – Не фига тут!..

– Сказано же было – по возможности живыми! – орёт на него Гнусь. И опять ствол отталкивает. – Я чё, не видел, как ты двоих завалил? Сам в расход пойдёшь, понял?

– Ладно, – кивает вдруг детина.

И улыбается. Не, ну нормально, да? Типа мне улыбается! Урод!..

Только что чуть не ухлопал, а сейчас – рот до ушей, зубы скалит! И автоматик на плечо уже, и пошёл от нас не спеша, только что ладошкой не помахал на прощание. Офигеть можно!..

Не понравилось мне это всё. Не понимаю я такого вот. А когда я чего не понимаю, мне это очень не нравится…

– Как ты, Прыжок? – тормошит меня Гнусь. – Живой?

– Частично – очень даже, – отвечаю. А в голове карусель.

– Молодец! – хвалит Гнусь.

И ещё чего-то тараторит. А я его не слушаю, я смотрю в сторону метро. Там как раз очень интересное кино происходит…

Вижу я Ворона – стоит, морда в крови, руки подняты. А перед ним какой-то хрен, судя по всему старший всей этой развесёлой команды. И старший у Ворона что-то спрашивает. Долго спрашивает, несколько вопросов задал. А Ворон на всё в ответ только башкой мотает. Не знаю, мол, понятия не имею, типа того…

А потом старшему типа надоело это – кому ж понравится, когда перед тобой так долго головой вертят?! – и он рукой махнул. И тут же детина, что едва меня не пристрелил, прямо от пояса, не поднимая оружия, даёт короткую очередь. Ворон падает как подрубленный. А детина делает ещё один выстрел – в голову, приседает над Вороном на корточки и начинает шарить у него по карманам.

Так, думаю. Это, ребята, нам не подходит стопудово. Хрен там разберёт, чего у Ворона спрашивали. И никакой гарантии, что сам я на эти же вопросы отвечу иначе.

Я уже по сторонам глазами шарю – как бы половчее слинять, – когда до меня доходит, что конкретно мне Гнусь долдонит тут уже пару минут.

– Стой, – говорю, – погоди! Кто?! Кого?!

– Секретного Войска, – говорит. – Спецотряд! Понял?

– Понял, – отвечаю.

А у самого, конечно, в башке гудит, не въезжаю совершенно. Ведь «секретников» я тут меньше всего ожидал увидеть, они же дальше «Сходненской» или «Планёрной» носа не высовывают. Да и нет уже давно никакого войска; то, что есть, войском назвать нельзя.

И вообще, ребята эти на «секретников» не похожи совершенно. Да и что им тут делать? Ведь они же из своих нор и не высовываются. Или у них, как и у нас в Твери, голод наступил? И они тоже промыслом занялись…

А потом я наконец-то въехал окончательно, что там Гнусь ляпнул.

– Повтори-ка, – говорю.

А Гнусь – рад стараться! И морда у него такая вся сияющая, словно он мне радость какую сообщает:

– Спецотряд, – говорит. – Мы здесь разыскиваем кое-что.

– Что именно? – спрашиваю, но только чтобы время оттянуть.

– Тут неподалёку одного старика убили…

– Где? – опять спрашиваю. А у самого внутри обмирает.

Ну, Гнусь и называет, где. Как раз там, где мы на прошлой неделе барахлишком кое-каким разжились.

Я киваю, а про себя думаю: «Ну, ребята, крындец пришёл…»

Слабый ветерок едва шевелил стебельки редкой травы, с трудом пробивавшейся сквозь кирпичное крошево. Возле входа на бывшую станцию метро «Профсоюзная», на растрескавшемся и выгоревшем асфальте рядком лежало несколько тел. Трое крепких на вид ребят, одетых в камуфляжную форму, подтащили сюда ещё одного – тщедушное тельце в заляпанной кровью куртке неопределённого цвета. Они действовали быстро и молча. Никто не хотел сердить командира спецотряда – Владимира Дарникова.