«Стекают влагой облака…» Стекают влагой облака. Веранды запотели. Плывет вселенская тоска, Глаза бы не глядели. Над перелеском, над селом, Стучится в окна, двери. И ощутимей с каждым днем И все больней потери. Такое, видно, ремесло — Все, что взойдет – созреет… Свеча души, струя тепло, Уже почти не греет, Но, как далекая звезда, Что не горит – мигает, В ночи кромешной иногда Потемки раздвигает. «И все-таки писать…» И все-таки писать! Не то, чтобы обязан, И этим связан, нет, но за душу возьмет Высокая строка, за стол усадит князем, Чернильницу подаст и к бездне подведет. И ты совсем не ты! И только непогода, Раскачивая тьму, окутывая сад, Подсказывает ход, тропу и вехи брода, И ты идешь вперед, на ощупь, наугад, Раскачивая жердь, Гнилое огибая, Предчувствуя судьбу, прикусывая боль, И новая строка твоя (почти любая!) Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь. «Да…» И не одно сокровище, быть может, Минуя внуков, к правнукам дойдет… О. Мандельштам Да! Можно верлибром! Но можно – хореем! Суть главная в том, чтоб иная орбита… Мы в поисках слова незримо стареем И вдруг открываем веками забытое. Далекое слово! Прекрасное слово! Подержим в губах и – забвение снова. Утро Ранний свет. Откину полог — Брызнет золотом восток. Шмель – мохнатый спелеолог Лезет в тыквенный цветок. Зреют дынь тугие слитки. Слышен перепела бой. Конь пасется у калитки, Мокрой шлепает губой. Запевает гулко улей. Мед и яд. Одно окно. Золотой жужжащей пулей Очарован я давно. Жизнь мудра. Разгадка рядом. До чего же прост ответ. Соты с медом… Пчелы с ядом… А без яду меда нет. «Какая жизнь…» Какая жизнь. Какие дни. Какая странная эпоха! Вот и поэзия в тени. На что надеется дуреха? Того, что было, больше нет, Ушло, растаяло, не видно, И выйти вновь на белый свет Не суждено, как ни обидно… И где-нибудь сережа-петя, В грязи, в навозе, в молоке, Шагая в новое столетье, Поднимет дудочку в руке, И, с верой в чистое искусство, Подует, но услышит… хрип. …А мы ему помочь могли б, Но нас не будет. Вот что грустно. «Там ветер солнце подгоняя…» Там ветер солнце подгоняя, Следит как в поле, за мостом, Кругами осень осеняя, Плывет развернутым крестом Высокий коршун… Даль слезится. Согретый солнечным лучом, Лениво хлопает возница О пыль дорожную бичом. Я вспоминаю эту прелесть — И шум травы, и звук бича… Какая все-таки нелепость, Остатки жизни волоча, Мечтать и не суметь вернуться Туда, где ты все время есть, Где было не во что обуться, И было нечего поесть. Где пел ковыль, И лебедь плавал, И голубь приспускал крыла, Где жизнь текла без всяких правил Чиста, спокойна и светла. Подворье Воробьи… Пшеница… Драка… Щебет, гам, разбойный пух… Подошел петух… Однако!.. Просто «ух!», а не петух. Сразу стало все на место. Сразу стало всем не тесно. Тот клюет и те клюют, Не дерутся, не плюют, Ни рогаток, ни пальбы… «Не морочь меня, судьба, не морочь…» Не морочь меня, судьба, не морочь, Я с ума сойду и сам, без тебя. Я шагаю не дорогой – обочь, Не смиряя шаг, и не торопя. Равномерно, по чуть-чуть, не спеша… Солнце падает в ладони – беру, Обжигаюсь, и трепещет душа, Как былинка во степи на ветру. Вешек нет, а не сбиваюсь с пути, Верным словом свои хвори лечу, Не морочь меня, судьба, не гнети, Дай остаток додышать, как хочу. «Двести лет истекает……» Двести лет истекает… Сквозь печаль и любовь По России гуляет Эфиопская кровь. Веет славой, задором, Мятежом, кутежом, То пахнёт лукоморьем, То сверкнет палашом, То полтавской картечью Просвистит, то простой Тронет русскою речью, Золотой, золотой! В окна бьется, под крыши, Входит в сумрак сеней, И чем дальше, чем выше, Тем видней и родней. |
