Напротив Алёшкиного дома была зона. За колючей проволокой заключённые строили двухэтажные дома. Их сюда каждый день привозили с окраины города на грузовых машинах охранники. Неподалёку на пригорке стоял лагерь с японскими заключёнными. Это были военнопленные. Они работали на шахтах и стеклозаводе. Однажды днём через окно ребятишки увидели колонну японцев, в сопровождении вооружённой охраны, которые что-то радостно кричали, даже пытались петь. Гвалт стоял необычный. Необычно было и то, что охранники их не прерывали, как всегда, своими окриками, и сами выглядели миролюбиво. Это была первая колонна возвращавшихся на родину «самураев». А вечером оставшиеся в лагере военнопленные видимо устроили митинг по этому случаю, шум стоял, как на стадионе во время матча. Над высоким забором видно было, как летят вверх какие-то предметы, имитирующие салют. А на второй день лагерь опустел, и в него ринулись ватаги пацанов. Бегали по опустевшим баракам, хватали пряжки от ремней, распинывали стоптанную рваную обувь с многочисленными шнуркам и застёжками. Но поживиться было нечем. Опустевшие помещения недолго стояли бесхозными. Вскоре после небольшого ремонта их заселили семьями шахтёров.

Время было такое – серое. Заключённые и военнопленные одеты были в чёрные или серые ватные телогрейки. Гражданские ничего цивильного, кроме тех же телогреек, их называли фуфайками, валенок или сапог, обветшалой шинели или старенького пальто, не носили. Война только начала отступать в прошлое. Оставалось ещё много её родимых пятен на лицах и на одеждах людей. В свободное время домашние часто смотрели в окна из своих комнатушек на прохожих, на колонны зэков и на редкие машины ЗИС-5 и полуторки, ожидая, когда проедет к магазину хлебовозка. Очереди за хлебом занимали с раннего утра, люди подменяли друг друга, ждали, пока не подвезут хлеб, а потом в длинной бестолковой шеренге с завистью наблюдали за счастливчиками, уносящими запашистую аппетитную буханку…

Однажды Алёшка сидел с сестрой у окна и увидел женщину. С гордо поднятой головой она шествовала по улице. Всё было бы ничего, как обычно, но она сразила детей наповал цветом своего пальто. Оно было яркого светло-зелёного оттенка. Такого, чтобы здесь кто-то появился в цветном, ещё не было. Они взорвались хохотом, свалившись с подоконника, долго катались по полу, показывая пальцем на окно, всхлипывая и вновь закатываясь в смехе. Так проник в серое царство первый лучик другой, более счастливой жизни. Неведомой и непонятной детям войны.

Город был наполнен не только эвакуированными с западных областей, но также трудармейцами, военнопленными и заключёнными. Особое сострадание вызывали и вернувшиеся с войны инвалиды. Их было много. Кто без руки, с подоткнутым под ремень рукавом, кто без ноги, с деревянным костылём, будто срисованным из книги Стивенсона «Остров сокровищ». Инвалиды без обеих ног передвигались с помощью плоских деревянных тележек на шарикоподшипниках. Культяшки были скрыты брезентовым мешком. Они собирались в основном у входов в магазины или у городского рынка. Многие днём просили милостыню, а к вечеру уже были пьяны. Дети побаивались и старались обходить их. Потом они все куда-то внезапно исчезли. Сразу не обратили на это внимание, но позже с удивлением спрашивали друг друга. Подумали, что их отвезли в какой-нибудь инвалидный дом.

Следы раннего послевоенного времени уходили в историю. Город становился светлее, исчезли заключённые и заборы с колючей проволокой, оставив целые кварталы красивых двухэтажных домов и немногие асфальтированные улицы. Ватаги ребятишек прямо на них гоняли мячи, играли в «пристенки», не только монетами, но даже боевыми медалями, хулиганили. Зимой рыли в снегу норы, строили крепости и отчаянно рубились друг с другом снежками. Они совсем не подозревали, что их знаменитый сибиряк когда-то давно написал картину с таким сюжетом и прославил игру на весь мир.

Алёшкина начальная школа была далеко на окраине города в деревянном одноэтажном здании. Ходил он в неё без сопровождения. Однажды зимой во время сильной пурги, преодолевая глубокий снег, застрял в нём и упал. Снежные вихри быстро накрыли его, упрятав от посторонних глаз. Благо, вскоре старшие ребята наткнулись на его сугроб и вытащили первоклассника.

В те ранние годы Алёшка столкнулся с почти мистическим явлением, которому не придал никакого значения. Осмысливать его он будет через много-много лет, когда новые открытия и накопленный человечеством опыт, крушение одной «самой верной» теории, позволят ему по-новому оценить официальную философскую и историческую «науку». Когда к жизни он будет относиться критически и не верить в догмы, какими бы авторитетными они ни были.

В конце февраля 1953 года Алёшка пошёл ночевать к маме на работу. Она была уже на пенсии, но подрабатывала дежурством на стройке. Они сидели в теплушке вдвоём, металлическая печь-буржуйка освещала красным цветом лица, таинственный полумрак навевал странные мысли. Вдруг зашёл разговор о вожде. Великом, могучем, непобедимом, данным подростку, как юному гражданину страны Советов, от рождения. Перед этим ему кто-то из друзей показал большой красивый книжный альбом с фотографиями Сталина и его факсимильным текстом. Сталин тогда был ВСЕМ. Его имя звучало по радио, мелькало на школьных географических картах в названиях городов, было обозначено на уличных табличках. А в центре города акцентом стоял большой белый памятник. Даже в детском садике, в который его раньше водили, на всю высоту стены в игровой комнате был живописный портрет Сталина в военной форме и в полный рост. Отношение к нему было как к святому. Другого божества не знали. Может только старушки молились какому-то другому богу, но он был под запретом. И Алёша ни с того ни с сего задал вопрос:

– Мам, а Сталин бессмертный?

– Да нет же, он, как и все.

– А если он умрёт, ты будешь плакать?

– Нет, сынок, мы уже наплакались.

Эта сценка врезалась в его память на всю жизнь. Она смогла сказать это при его жизни, не опасаясь, что мальчишка по наивности мог поболтать на эту тему с дружками. Позже он сам слышал много историй, когда за неосторожное слово можно было получить большой срок или лишиться жизни. Наглядным примером был его сосед по дому, который отсидел десять лет за невинный анекдот. Через неделю-полторы Алексей неспешно шёл один из школы и увидел плачущих женщин у телеграфного столба, на котором был установлен радио-колокол. Траурный голос Левитана возвещал о смерти вождя…

Однако и через три года, когда Алешке было двенадцать лет, в их единственной комнате на стене висел большой красочный плакат с поясным портретом Сталина, на котором внизу была надпись: «Великий Сталин – надежда мира!» Тогда этих плакатов повсюду было много. Как-то приехал к ним родственник, инженер строительной организации и, посмотрев на «глянцевого» Иосифа Виссарионовича, сказал: «Эти слова внизу плаката надо вырезать». Зачем, почему, не объяснил. А вскоре взрослые начали шептаться о чём-то, говорили о каком-то секретном докладе, который слушали недавно в клубе только партийные. Позже открыто всюду заговорили о культе личности. Что такое этот «культ» не все понимали, слово было какое-то новое. Но то, что Сталина как-то «разоблачили», доходило до всех. Много кого разоблачали до этого. Последнее громкое событие, вошедшее в уличный фольклор, было «разоблачение» Берия. Кто он такой, пацаны, толком не знали, говорили, что заместитель Сталина. После всяких пересудов соседей они запели песенку – частушку. Откуда она залетела в маленький городишко, никто не знал.

Как выяснилось позже, пели её дети не только маленького шахтёрского города.