Радегаст еще раз посверкал очами, а потом неожиданно тоже залился заливистым тонким смехом. Потом махнул рукой, и лучевая клетка вокруг Велеса исчезла.

– А не боишься? – ехидно осведомился скотий бог.

– Нет, – просто сказал Радегаст. – Давай лучше выпьем, иначе какие же мы славянские боги!

…Пару часов спустя под сводами пещеры раскатисто, хотя и не очень внятно, гремел «Марш славянки», исполняемый шатающимися басом и тенором. Басил Велес, а тенорил Радегаст, причем оба во время этого процесса, опираясь друг на друга, пытались изображать строевой шаг, выписывая кренделя по каменному полу…

В этот прекрасный солнечный день, что редкость для нынешней слякотной зимы, далеко к северо-западу от Ладожского озера компания странных существ мирно веселилась на опушке хмурого хвойного леса. Громадные ели словно расступились, колоннами возвышаясь вокруг опушки, на которой необычным голубым пламенем горел небольшой костер, слабый дымок от которого не достигал хмурых древесных верхушек. Сквозь редкие проблески между стволами елей первозданно просвечивало ровным льдом небольшое озерцо.

Компания состояла из десятка корявых леших, такого же числа домовых-овинников, одного царственного водяного и, конечно же, полутора десятков русалок, кутавшихся в полушубки, явно одолженные лешими и сшитыми на скорую лапу сухожилиями разных животных.

Народ жарил на костре уже не первого, судя по разбросанным вокруг костям, кабана и употреблял обычный лесной самогон, припасенный еще летом, настоянный на ягодах лесной земляники. Хранился этот напиток в огромных стеклянных бутылях, явно позаимствованных в окрестных деревнях.

Судя по всему, главенствовал в этой компании огромный лешак, одетый необычно для этих мест. Кожаная куртка, модные ботинки и золотой перстень-печатка на корявом пальце явно дисгармонировали с угрюмым величием карельского леса. Но главенствовал этот субъект, так сказать, неформально, поскольку «тронное» место – а именно огромный пень – принадлежало водяному, толстому и рыхлому существу с сизым носом.

– Не, ну вы не в курсах, в натуре! – рычал уже изрядно охмелевший лешак с печаткой, помахивая поджаристым кабаньим ухом, удивительно напоминавшим ухо самого оратора. – Прикинь, братва, я ему грю: кому понты кидаешь, глазелки протри, позырь, кто здесь мазу держит, а этот фуфел типа в непонятках мне дело шьет!..

Лесная публика с почтением внимала ему, не понимая ни слова.

– Это он по-каковски изрекает? – осмелился шепнуть один из овинников на ухо водяному. – Просвети, мудрейший…

– Я так думаю, – важно булькнул водяной, – изрекает он не по-нашенски, а речь ведет о том кожаном кафтане, что ему сшили и который на нем. Вишь, недоволен как…

– Да, плохо, видать, сшили кафтанишко, – понимающе покивал овинник. – А фуфел – это портняжка-то сам в фуфайке был, может, даже из наших, местных, лагерных…

– Да, наши, которые из лагерей-то посбегали, делают шитие получше, – пробулькал водяной и любовно оглядел полушубки русалок. – И фуфайки у наших модного фасону, не то, что Вованов кафтан-то…

– И сколько же ты словес знаешь, мудрейший, – почтительно вздохнул домовой, отодвигаясь и припадая к деревянной чаше, в которой колыхался самогон.

Из глубокомысленной беседы лесных жителей можно было заключить, что ораторствующий лешак с золотой печаткой был Вованом из Питера, непонятно как здесь очутившимся. Несмотря на то, что он, казалось бы, должен был продираться в это глухое место по лесной чаще, на его кожаной куртке не было ни царапины, а лакированные ботинки, из-за размеров больше смахивавшие на лыжи, сияли первозданным блеском. Вована упустили даже сторожевые лесовики, чуявшие приближение чужого за десяток верст. Сам же незваный гость умалчивал как о способе своего неожиданного появления, так и о целях визита.

Вся компания заседала с утра, а так как дело шло уже к обеду, в который плавно переходила утренняя попойка, то общество постепенно разбилось на группки беседующих – тем более, что в тарабарщине Вована никто не разбирался. Заскучал даже флегматичный водяной, всхрапнувший было часок. Лишь один домовой-овинник, тот, что интересовался у водяного переводом Вовановых речей, продолжал внимательно слушать разглагольствования пришельца из Питера. Причем внимал так бдительно, что посторонний наблюдатель, знакомый с российской действительностью, вполне мог бы заключить, что этот лесной житель нес в местной чаще некие функции службы безопасности, контрразведки и осведомителя в одном лице.

– Скажи, многоопытнейший, – вклинился он, наконец, в поток Вованова повествования о фуфлах, разборках и стрелках, – ты-то к нам зачем пожаловать изволил? Ежели фуфайку сшить, дак у нас есть кому, и фуфлы получше вашего будут… Гостя завсегда рады уважить, недорого возьмем. Но вот только больно уж мудреная речь у тебя, поймем по простоте нашей…

При этих словах маленькие глазки домового сделались оловянными. И он вдруг до крайности напомнил Вовану опера из какого-нибудь райотдела полиции, недалекого и малограмотного, но въедливого и глубоко убежденного в том, что каждый, не носящий полицейские погоны – потенциальный преступник, а хуже того – не приносящий ему никакого дохода. Эту малопочтенную публику Вован знал не понаслышке, а потому вмиг подобрался, посуровел и решил применить испытанный метод мозговой атаки.

– А что, у вас здесь наличествует эксклюзивный пошив фуфаек? – спросил он. – Гучи, Сен-Лоран, Готье или хотя бы просто Зайцев?

Глазки овинника остекленели, он покачнулся и уставился на водяного с немым вопросом. Тот, поняв, что надо выручать собрата, прокашлялся, внушительно побулькал и произнес:

– Зайцы у нас в лесу не перевелись, однако. А о другом зверье не слыхивали. Так что ежели ты за заячьим кафтаном прибыл, это мы могем.

Вован удовлетворенно крякнул. Разговоры на поляне приутихли, и присутствующие с почтением внимали высокоученой беседе.

– А вот, – продолжил гость из Питера, – слышал я, что неподалеку здесь наличествует иномирный переходный модуль, который работает в активной фазе попеременно. Не знаете ли, почтеннейшие, периодичность, так сказать, активизации?

Теперь осоловел уже сам водяной, а на поляне воцарилась мертвая тишина. Лесной опер, казалось, приготовился хлопнуться в обморок. Было очевидно, что проживание в северной столице благотворно отразилось на кругозоре Вована.

Третью попытку продвинутый леший решил не повторять, чтобы окончательно не ввести собеседников в ступор, тем более что цель была достигнута: бдительный домовой временно был выведен из строя.

– Короче, у вас где-нить есть тут дорога в Раземелье? – напрямую спросил он. – Я так понимаю, что у вас тут не тень. Вы живете в большом мире. И где-то тут неподалеку есть Увал, – и Вован многозначительно замолчал.

Полянка дружно вздохнула.

–А-а-а… простите, – вкрадчиво сказал бдительный овинник. – Вы каким боком тут? Вы, конечно, из наших, но касаемо местов тутошних… В незнакомом кафтане, в незнаемом обличье, без родичей… Как мы можем поведать, где тот самый Увал? Это знает только наш мудрейший.

И он значительно посмотрел на водяного.

Водяной был из той широко распространенной породы начальников, независимо от ранга, для которых почтительный и восхищенный взгляд подчиненного был превыше всего. И потому он вначале даже малость побагровел, потом порозовел и, наконец, соблаговолил ответить со всей важностью:

– Мы… эээ… поразмыслили. Дорогу откроем не каждому. Говорите, почтенный, а мы решим.

Ответная речь Вована была подобна песне. В ней были тайна рождения, обиженное детство, неудовлетворенная юность и многотрудная зрелость. Если бы такую биографию имели нынешние правители государства, оно или процветало бы, или вошло в века как образец чистой жертвенности и идеала.

Однако Россия не имела таких правителей. Ни в прошлом, ни тем более в настоящем. А потому Вован закончил чисто прозаически, соответственно духу времени: