– Может, нам Вованов транспорт использовать? – подумал вслух Митромир, имея в виду людские браконьерские ресурсы.

Однако лешак идею отверг, пояснив, что таким способом могут передвигаться преимущественно лешие. И ехидно добавил, что вот домовой, мол, еще бы мог ехать на чьем-нибудь загривке в качестве мыши, а найти для такого количества людей тягловую силу затруднительно. Никитич тут же взвился и прошелся по поводу бревен, именующих себя Вованами – и быть бы тут вновь великому ору и шуму, но в дело авторитетно вмешался водяной.

– Мне, конечно, не гоже вразумлять столь знатных путешественников, – важно пробулькал он, – Но мнится, что путь сей уменьшить возможно, елико проложить его не по чащобам темным, а по гладу речному и озерному. И розвальни дам. Влекомые народом моим.

И подумав, добавил:

– Такожде.

В радостном переводе Никитича это означало, что местный хозяин предлагает совершить легкую прогулку по льду рек и озер прямо до точки перехода в комфортабельных санях.

– А влекомые… Тьфу, кто влечь-то будет? – спросил подозрительный Леха.

– Так утопленнички же, – простодушно молвил водяной и махнул соглядатаю-овиннику. – Выводи тягло!

Тот метнулся к озеру, а Леха снова стал медленно зеленеть. И не зря: из проруби в озере под бодрые окрики овинника стали выползать бледно-синие утопленники в мокрых одеждах, и по мере их медленного приближения отставной скинхед зеленел все больше.

– Чтой-то полудохлые они у тебя, – озабоченно молвил Никитич. – Еле ползают.

– Ты им еще зубы посмотри, – ворчливо булькнул водяной. – О прошлом годе оне у меня карельские скачки выиграли. Один, однако, совсем развалился… Так ведь столетний был.

– Леха, ты терпи, – успокаивающе сказал Антон покачивающемуся скинхеду. – Представь, что это запрягут каких-нибудь гастарбайтеров… Нехорошо, конечно, а куда ж деваться?

Странно, но этот довод возымел на Леху живительный эффект: щеки его порозовели, а в глазах появилась мысль.

– И правда, – пробормотал он. – Как я сам до этого не додумался…

Розвальни были сооружены быстро и просто: шустрый лесной народ натащил веток, сучьев, связал все это и нацепил подобие хомутов на утопленников, коих оказалось шестеро.

– Вот, шестериком поедете, – гордо констатировал водяной.

– А это не развалится? – спросил Антон, с сомнением глядя на кучу веток и сучьев.

– С умом делано, – оскорбился руководивший процессом овинник-соглядатай. – Не впервой… Ремни сыромятные, полозья из лиственницы нашей, карельской, деланы, дорогой обтешутся. Ну, ежели какие лапы сосновые и потеряются, вы на стоянке-то новые подложите. Да не забудьте потом шестерик обратно отправить.

И задумчиво пояснил:

– Диковатые они иной раз бывают… Особенно вон тот, гнедой, – и указал на мужика в пятнистой кожанке. – На охоте прошлым летом дружки его пришибли да в озеро скинули. Депутат какой-то, сказывал…

– Давно мечтал на депутате покататься! – возрадовался Леха. – Не всю жизнь им-то на нас ездить!

– Наверняка наказ чей-то не выполнил, – глубокомысленно заметил Антон.

– Или заказ… Тьфу, – сплюнул Никитич. – И какой только гадости в лесах ваших не водится…

– А вы его кнутом почаще, – сказал овинник, протягивая Вовану орудие управления. – Речь разумную он не понимает, совсем разучился, видать… Дикий, одно слово. Остальные дорогу к Увалу ведают, я ужо им накажу.

– А тормозить ими как? – все еще сомневался Антон. – Ну, останавливать?

– А это лешак ваш знает, – пояснил овинник. – Он в лесах и с живыми, и с нежитью управляется.

– Заморенные они какие, – жалостливо протянула Весняна.

– Ничего, я их взбодрю, – хладнокровно сказал Вован. – Особенно депутата. Знаю я эту породу. К нему бы в пристежку еще чиновника какого, мэра или губернатора, а еще лучше – эффективного топ-менеджера – ветром полетели бы, они кнут любят… Ладно, и так сойдет.

– К закату, однако, довлечетесь, – сказал водяной. – Мороз-то крепчает, в самый раз будет. А припекли там вас, однако, эти самые… депутатии, чиновные, губер… тьфу, и не выговоришь.

– Эта кодла весь народ простой задавила, – хмуро сказал Вован. – Темная она, что с нее взять… Давайте-ка собираться. А что до заката – ну я их так пришопрю, что и пораньше сумеем.

Впрочем, сборы были недолгими: вся компания погрузилась на воз с ветками, а Леха нежно обнял мешок с бутылью.

– Благодарствуем, жители лесные, – поклонился Никитич. – Будете у нас в Питер-граде, заглядывайте, авось и мы пригодимся…

– Держись крепче за ремни! – гаркнул Вован и, взмахнув кнутом, свистнул.

По поляне пронеслась звуковая волна. Посыпалась хвоя с деревьев, взметнулась снежная пыль, лесные жители присели… Шестерик утопленников взвился в воздух в прыжке, взрыл землю ногами – только не заржал – и, взяв галопом с места, стремительно понес розвальни на ледяную гладь озера…

Сама скачка, как говаривал потом многоопытный лешак, ничего особенного собой не представяла. Ну, подумаешь, нежить в упряжке… Так всей Россией сейчас нежить там и тут правит, только в обличье живом… И прежде всего сверху начиная, между прочим. Бодро бегут – и это главное. А вот куда – тут уж кнут помогает, а чаще – и дубина. Правда, надо знать, как тем и другим инструментом пользоваться: переборщишь – нежить в такое болото занесет, из которого не скоро выберешься.

Внешне для посвященных это выглядело фантастически: дикие посвисты Вована, мертвый храп и дружный топот упряжки, визг снега под самодельными полозьями, свистящий ветер в ушах, снежная пыль с проносящихся мимо деревьев…

Розвальни были сделаны на славу: ветки, сучья, держались, как влитые и не только не терялись, но за них вполне было можно держаться. Видать, домовые скрепили это сооружение еще и словом магическим. Вован был в своей стихии: стильную кожаную куртку вздыбили могучие мышцы, кнут змеей вился в воздухе, глаза горели зеленым светом… За бывшим депутатом он бдительно присматривал, да тот и в самом деле был диковатым: пытался путать упряжку, тянул то влево, то вправо, да еще, похоже, на бегу пытался договориться с соседями о саботаже. И потому Вованов кнут постоянно витал над ним и чаще, чем другим, напоминал о необходимости держаться правильного курса.

Пафос гонки захватил ездоков. Им уже не казалась странной сумасшедшая скорость, с которой неслась упряжка, не удивляло то, что порой леса, несшиеся мимо, сливались в серо-зеленую полосу, а ветер обтекал импровизированные сани по сторонам, обдавая лишь редкой снежной пылью. И первый прыжок в воздух, когда диковатая шестерка в разбеге взметнулась с обрыва, чтобы перемахнуть изрядный по размерам лес и приземлиться на очередном озерце, вызвал лишь вопли восторга. Во втором прыжке Леха огласил окрестные леса неувядающим шедевром «Вихри враждебные веют над нами», героически помахивая над головой булавой, пока Никитич ощутимо не пнул его ботинком в бок, рявкнув: «Накликаешь, олух!». Леха притих и лишь нежно обнимал бутыль с самогоном. Следующие прыжки стали настолько привычными, что кое-кто из компании вздремнул.

Через несколько часов гонки лешак особенно заливисто свистнул, прошелся кнутом по пристяжным, особо отметив депутата, и шестерка, взрыв снег, затормозила у края полого берега лесного озерца.

– Мальчики налево, девочки направо, – выдал Вован привычную туристическую фразу. – Перекусываем – и в дорогу!

Перекус, состоявший из холодных окороков и изрядной порции самогона, много времени не отнял. Лишь Весняна, таинственно улыбнувшись, от самогона отказалась, отлучившись куда-то на десяток минут и вернувшись с явственным запахом горячего кофе. Народ только носом повел, но ничего не сказал.

А затем снова началась гонка. Словно миг, пролетело еще несколько часов. Вован, поглядывая на темнеющее небо, на леса, по которым проносились снежные заряды, все чаще подхлестывал шестерку утопленников, свистел и гугукал так, что с елей осыпались снежные шапки. Розвальни заносило на поворотах, торчащие из них ветки все чаще сшибали прибрежные кусты, и удивительным образом вся конструкция еще как-то держалась, словно отечественная автопродукция на зарубежном авторалли – из чувства престижа. Утопленники храпели, из их ноздрей вырывался пар, а глаза стали наливаться красным вурдалачьим светом.