«О противной рыжей роже…» О противной рыжей роже, — Мягко сказано, друзья! — Что её терпеть негоже, В сотый раз услышу я. В сотый раз душою робкой И пугливой, словно мышь, Из-под ксерокса коробкой Ты Чубайса стыдишь. Ты твердишь, глаза потупив, Разливая самогон, Что конечно же по трупам До небес вознёсся он, И что гнида он и падаль, И что миром правит ложь. С верхотуры, парень, падать — Косточек не соберёшь!.. Долго споря, по привычке Разойдёмся поутру. Огонёк последней спички Вновь погаснет на ветру. Коробок сомну в ладони. Я как все – неровен час! — До сих пор имею в доме Соль и спички про запас. «Жизнь такая бестолковая…» Жизнь такая бестолковая… Под унылый шум дождя Полистать Козьму Пруткова я Полюбил, ко сну идя. Засыпая, слышу стоны я По-над Волгой в час ночной. До огня дошло антонова Изуверство над страной. Ясно и без агитации, Что больна моя страна, Что без срочной ампутации Всем нам крышка, всем хана. Так-то вот, братишки-кролики. Всё не в шутку, а всерьёз. Не от смеха нынче колики, А от самых горьких слёз. Не учи меня, учёного, Стылый дождик к четвергу. Я о славе Саши Чёрного И помыслить не могу. Но порой рассветной, росною Буду я безумно рад Брызнуть синькой купоросною На увядший виноград… «Всё клин – куда ни кинь…» Всё клин – куда ни кинь, Всё мутит воду бес. Но непорочна синь Октябрьских небес. И не сотрёт, не съест Вот эту неба синь Ни дума и ни съезд, Ни царь всея Руси. «Вижу в местах присутствия много народа разного…» Вижу в местах присутствия много народа разного. И через два столетия гул толпы не утих. Слышу: старик на выходе у подъезда парадного Шепчет в сердцах Некрасова хрестоматийный стих. «Бог Вам судья!..» — и, крепкое слово добавив, дедушка Прочь ковыляет с бадиком, солнцем палимый весь. Смирно томится в очереди с плачущим чадом девушка, И пожилой чернобылец тоже томится здесь. Нет на их лицах радости, вижу на лицах тени я. Меркнет в местах присутствия солнечный яркий свет… Страх и нужда диктуют нам рабское поведение. Время его не вытравило и по прошествии лет. Господи, как же хочется счастья и солнца красного! Мудрость житейская требует: ничего не проси… Выстояв очередь, дома я перечитаю Некрасова. Всю его горькую лирику и «Кому на Руси…» «В стране бездуховность…»
В стране бездуховность, а это страшнее Чернобыля. О, эти миазмы, едва ли не трупные запахи! Теперь восхваляют лишь тех, кому премию Нобеля С политзапашком и скандалом вручили на Западе. О нет, я не против поэта Иосифа Бродского… Но слушаю речь молодых — там одни междометия. Из школьной программы убрали стихи Заболоцкого, Таким вот макаром поэту отметив столетие. В учебниках «Тёркин» Твардовского был ещё давеча… На части дробят монолитное, некогда цельное. Важнее сегодня «ГУЛАГ» Александра Исаича, Нужнее сегодня тюремное, всё запредельное. Растут наши дети бескрылыми, серыми птицами. Цветной монитор заменяет им сполохи радуги. ЕГЭ, объегорив, на волю их пустит тупицами… Но только не всех, и лишь это немножечко радует. «На небоскрёбах, на избах села или хутора…» На небоскрёбах, на избах села или хутора, Словно скворечники, в ряд сплит-системы висят. Мир познают, в мониторы уставясь компьютера, И молодые, и те, кому под пятьдесят. Им ли грустить о эпохе, навеки утраченной? Разные разности ловятся в мутной воде. Книжные полки заполнены всякою всячиной. Книге не место уже в электронной среде. Я, как и все, с ноутбуком дружу и с мобилою. Принтер, гудя, в шесть секунд мой печатает стих. Я, как и все… но меня никакою вы силою Не оторвёте от книг, не заставите выбросить их. Книги, я видел, выносятся к мусорным ящикам: В стопке – стихи… переплёты оборваны книг. Стали ненужными доисторическим ящерам Запахи леса, рассвета восторженный миг… Ветер поднялся откуда-то с запада, с Одера. Дождь надвигался, всерьёз погромыхивал гром. Мокла у мусорки лирика Тютчева Фёдора, Плакала фраза, что Русь не понять и умом… |
