В семидесятые, бесславные, —

Увы, хоть горько в том признаться! —

В года застойные, в те самые,

Я молод был. Мне было двадцать.

О моя юность незатейливая,

Уснуть бы да в тебе проснуться!

О личном разговор затеивая,

Хочу и общих тем коснуться.

Хочу спокойно, без кликушества,

Хотя бы коротко и сжато,

Хотя бы вскользь. Закритикуют же.

Так принято. Законы жанра.

Из времени мы смотрим нашего:

Как ржав тот занавес железный!..

И всё-таки – уж ты мне на слово

Поверь, читатель мой любезный, —

Вот так, как нынче, не зверели мы

И не чернили злобой души.

Во многое мы свято верили.

В порядочность хотя бы ту же,

В друзей – где вы теперь, далекие? —

В любовь, с которой нету сладу.

Она, вися мечом дамокловым,

Нас губит в молодости сразу.

Не колесил тогда по миру я.

Читал в глуши «районку» скверную,

Что, о событьях информируя,

В дуду дудела лишь хвалебную.

Печальная, однако, миссия!

Но такова была епархия,

Где правда и свободомыслие

За стены кухонь не выпархивали.

Слова, решения безмозглые,

Достойны вы лишь сожаления!

А что народ? Народ безмолвствовал,

Когда ссылали Солженицына.

А впрочем, разве удивительно,

Что молча мы его предали?..

Был «День один Иван Денисыча»

Подобен бомбе – не петарде.

Как было внове нам, однако же,

Читать – ведь терпит всё бумага! —

Слова, такие необманные,

О буднях страшного ГУЛАГа.

Не с этой ли аббревиатурою,

Ничем не измеримой мукой,

Культурой и литературою

Мы поплатились, и наукой?

Масштаб большой людской трагедии

Осмысливая с ходу, разом,

Читая, мы едва не бредили,

И ум наш заходил за разум.

В страной пережитое пристально,

Как в бездну, мы глядели жутко…

Но незаметно как-то, исподволь

Вновь гаек началась закрутка.

И все смолчали верноподданно, —

Подумаешь, о зеке повесть! —

Когда «Аэрофлотом» подло мы

Швырнули за границу совесть…

Едва ль по ящичкам и полочкам

Всё разложу в тех днях летящих.

До армии литфак окончил я,

И горд был тем, что я – литейщик.

Уж ты-то мне навек запомнилась,

Моя литейка! Без кресала

У жаркого огня и полымя

Судьба характер мой тесала.

Не розы рвал я, не магнолии —

Стране чугун варил в вагранке.

Служил у самой у Монголии,

В Бурятии, почти в загранке.

За тыщи вёрст от милой Отчины

В казарме нам жилось, как дома,

И были мы в Уставе точными,

Хоть и не пахли дни медово.

О эта служба заграничная!

Порыв и изъявленье воли.

А впрочем, это всё обычная

Лишь проза жизни – и не боле.

Погоны снял я поздней осенью,

И вскоре —

             не по воле ль божьей? —

Меня судьба взяла да бросила

В степное жаркое Поволжье.

О бедные мои родители!

Тогда не прав я был, пожалуй:

Ведь вы меня почти не видели —

Настолько отбыл я пожарно.

Сегодня я, обретший опыта,

Случившееся не охаиваю.

Но сколько прежде было ропота:

«Чужая сторона, плохая ты…»

Но – здравствуй,

                     мать-литейка душная!

С работой отродясь не в ссоре,

Чуть-чуть поплакался в подушку я

От смен ночных, но свыкся вскоре.

Однако не привыкший к подлости,

Воспитанный лесной Мещерой,

С общагой я расстался вскорости.

Претил мне дух её пещерный.

А жизнь текла – одно любительство,

Бездумно и совсем не мудро.

И в 22 мой вид на жительство

Ещё просматривался смутно.

Снимая угол в частном секторе,

Кухнёшку, где тепло лишь летом,

Расплачиваясь с гобсеками

Раз в месяц четвертным билетом, —

Они банкноту казначейскую

На свет разглядывали хмуро! —

Я вёл свою стезю житейскую,

Стрелой не раненный Амура.

Дружил с девчонкой я до армии.

Свиданий не забуду сроду.

Но, уцелев после «аварии»,

Я, раз обжегшись, дул на воду.

Ещё в искусстве всепрощения

И милосердья полный неуч,

Я с ними избегал общения,

Я говорил себе: «Ну нет уж!..»

Трояк за свет внося по счётчику,

Расходуя разумно уголь,

Воспринимал я как пощёчину

Укор хозяев, сдавших угол.

Зимою – скука беспробудная! —

Читал, дабы поднять веселье,

Запоем Куприна и Бунина,

Лескова, Блока и Есенина.

Ещё ни с кем не связан дружбою,

Я ссорился, проспав, с будильником,

Зато дружил с литровой кружкою,

Заваркою и кипятильником.

Не щепетилен, я учитывал, —

Нет, не страшась, ни в коем разе! —

Что яства кухни общепитовой

Наверняка приводят к язве.

И всё-таки, кляня, ругая их, —

В столовках матерно и склочно! —

Я избегал сии «рыгаловки»,

Народом названные точно.

Обычно, смену сдав по графику, —

Ночные смены, как вы долги! —

Спешил постичь я географию

Степного города на Волге.

Я знал ещё с поры учения,

Что он и мужествен и славен,

И должное отдал Вучетича

Неповторимому ансамблю.

В центр города,

                 угрюмо-выспренный,

Я ехал, где в граните скверы.

По книжным шлялся я,

                             невыспанный.

На улицах милиционеры

Смотрели на меня, небритого,

И с подозреньем, и с опаской.

Похоже, выглядел побито я,

Густою заливался краской.

Но постовой, он не корил меня,

Задумчивого, за одежонку.

Я счастлив был, купив Корнилова

Или Васильева книжонку…